Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 60 из 108

Пламя плеснуло мне в глаза, заслонив собою весь мир. М не стало больше ничего - ни Финна, ни меня самого - только это яростное колдовское пламя.

- Жа-хай, - дрогнувшим голосом прошептал Финн, - Жа-хай, чэйсу, Мухаар.

Пять звезд. Пять камней. Один меч. И - одно сражение, в котором нужно победить.

Звезды пришли в движение. Они сорвались с места и полетели по небу, становясь ярче, а за ними тянулись огненные шлейфы. Они летели по небу, как стрелы, выпущенные из луков - летели к земле. Я видел падающие звезды - но здесь было другое. Это было...

- Боги, - прерывающимся шепотом выдохнул я, - неужели человек должен все видеть своими глазами, чтобы поверить?

Я пошатнулся, по-прежнему стоя на коленях. Финн поднял меня - я побоялся, что не устою на ногах, упасть сейчас было бы для меня стыдом. Рука Финна сомкнулась на порезе, остановив кровь. Он коротко улыбнулся, потом лицо его стало отстраненным, утратив выражение, и я понял, что он взывает к магии земли.

Когда Чэйсули отнял руку, на запястье не осталось ни следа раны - только шрам от атвийских кандалов. Я потряс рукой, сгибая и разгибая пальцы, и встретил знакомую усмешку Финна:

- Я же сказал - доверься мне.

- На этот раз мое доверие может стоить мне кошмарных снов, - я с опаской взглянул в небо. - Ты видел звезды?..

- Звезды? - он больше не улыбался, - Камни. Только камни.

Он поднял их и показал мне. В его руке были обычные камни - я забрал их у него, трудно было поверить, что минуту назад они обладали магической силой.

Я перевел взгляд с камней на Финна, он казался чудовищно усталым и обессилевшим. И было в его глазах что-то странное, что - я не мог понять.

- Ты заснешь, - он нахмурился в размышлении. - Боги даруют тебе сон.

- А ты? - отрывисто спросил я.

- Что дадут боги мне - это только мое дело, - его потемневшие глаза были устремлены к небу.

Я подумал, что Финн чего-то недоговаривает. Но он молчал, и я не стал расспрашивать - просто взялся свободной рукой за рукоять меча, пальцы сомкнулись на окровавленном золоте. Но я твердо знал, вытаскивая меч из земли, что не стану просить Роуэна смыть с него эту кровь.

- Камни, - пробормотал Финн и пошел прочь, сопровождаемый Сторром.

Я разжал руку и посмотрел на камни. Просто пять гладких камешков, ничего больше. Но я не стал выбрасывать их.

Утром Роуэн поднял знамя на древке из ясеневой древесины. Вокруг знамени клубился туман. Капли росы стекали по древку на влажную землю - как этой ночью стекала по клинку моя кровь. Знамя висело неподвижно - алое полотнище с дремлющим в его складках черным львом Хомейны, выпустившим когти и скалящим клыки, поджидающим добычу.

Роуэн вонзил древко в землю. Оно с трудом входило в неподатливую влажную почву, но, наконец, воин отнял руки, убедившись, что знамя стоит прочно.

По рядам войска прокатилась волна приветственных криков. По рядам хомэйнского войска: Чэйсули хранили молчание. Они стояли за моей спиной, отдельно от хомэйнов, а вместо знамен и гербов рядом с каждым из них или на плече у каждого был лиир.





Радость предстоящего сражения и нетерпение мешались в моей душе со страхом. Привкус страха я чувствовал перед каждым боем, сколько бы их не было.

Я сидел в седле - в кольчуге, с мечом на поясе - и сознавал, что боюсь. Но знал и то, что этот страх будет гнать меня вперед в стремлении преодолеть его, и я молил о том, чтобы это помогло мне одолеть и врагов.

Я повернулся к своему войску. Войско Беллэма ждало нас на равнине - в свете восходящего солнца сияло оружие и доспехи. Они были слишком далеко, чтобы можно было как следует разглядеть их - просто множество людей, готовых к бою.

Тысячи против тысяч.

Я повернулся к своему войску и оглядел его. Людская волна, захлестнувшая холм. В отличии от армии Беллэма не каждый из моих воинов мог похвастаться кожаным доспехом или кольчугой. У многих были только кожаные наручи, поножи и кожаные туники. Кое-где поблескивали нагрудные пластины, были воины и в кольчугах с усилением на груди и плечах, но большинство - в простой шерстяной одежде: ничего другого у них не было - и все же они стремились в бой. Моя армия выглядела не так роскошно, как легионы Беллэма в шелковых туниках, но целеустремленности и мужества это у нас не отнимало.

Я вытащил меч из ножен, медленно поднял его - рука, покрытая следами старых шрамов, охватила клинок у острия. Я поднял меч рукоятью вверх, и рубин вспыхнул огнем восходящего солнца:

- Скальте клыки! Выпускайте когти! И пусть рычит Лев!

Глава 17

Солнце садилось. Поле было алым, оранжевым, золотым, но я не знал, что более красит его в алый цвет - кровь заката или людская кровь.

Земля была влажной, сухая трава вытоптана и вырвана клочьями, но я не сразу поднялся с колен. Я остался стоять так, опираясь на вонзенный в землю передо мной меч и глядя в Око Мухаара. Может, этот огромный рубин окрасил все вокруг в цвета крови...

Но я знал, что это не так, что поле действительно залито кровью - алой и уже черной, стылой: цвета смерти. И стервятники кружили над полем в извечном танце смерти с победными криками - победителями были они, люди проиграли. И крики их мучительным звоном отдавались в моей гудящей голове.

Силы оставили меня. Я дрожал от слабости и усталости, проникавшей в меня до костей, и кровь моя была - холодна, как вода. Ничего не осталось во мне, кроме отстраненного осознания, что все кончено, а я еще жив.

Позади раздался шорох шагов. Я резко обернулся, подняв меч, нацеленный человеку в грудь.

Он стоял вне пределов досягаемости, и все же достаточно близко для того, чтобы я мог достать его, сделав длинный выпад - если бы у меня еще оставались на это силы. Но в этом не было необходимости:

Финн не был врагом.

Клинок опустился к земле. Я облизнул губы, покрытые запекшейся кровавой коркой и подумал о глотке вина. А лучше - воды, чтобы остудить пересохшее горящее горло. Мой голос прозвучал глухо и безжизненно - похоже, я сорвал его в бою. Тень голоса. Тень звука.

- Кончено, - тихо молвил Финн.

- Я знаю, - я сглотнул и попытался говорить без рожденной слабостью дрожи, - Я знаю это.

- Но почему же тогда ты стоишь тут на коленях, словно молишься этому лахлэновому Всеотцу?