Страница 12 из 15
– Чему? Простите, товарищ Сталин.
– Не знаю. Это ты мне сказать должен. Хочу их на охрану поставить важных для меня людей, чтобы они берегли их пуще глаза своего.
– Они в МГБ работать будут?
– Нет… Не верю я МГБ. Расслабились они, зазнались – плохо службу несут. Совсем плохо. О пайках думают, о наградах, совсем о службе не думают! А ну как врага просмотрят? Пусть еще, пусть другие будут – кашу маслом не испортить.
Растерялся Александр Михайлович. Уверен он был, что «Хозяин» новую службу внутри Министерства госбезопасности создаёт. А выходит, что нет?
– А в чьём тогда подчинении эта… эта новая служба будет?
– Хороший вопрос. Молодец! Если их в МГБ отдать или милицию – разбалуются они, станут как те, другие. Пусть они никому не подчиняются, пусть мне подчиняются. Разве плохой товарищ Сталин начальник?
– Никак нет! Самый лучший!
– Ну вот. Пусть только я командовать ими буду. Один. Ты их научи охрану нести – за врагом смотреть, узнавать про него всё, стрелять, бегать… Ну, ты сам подумай. Мне такие бойцы нужны, чтобы лучше всех!
– А если МГБ узнает?..
– Как узнает? Кто им скажет? Товарищ Сталин не скажет. Или ты скажешь?
– Никак нет!
– Ну, вот видишь? Все молчать будут. Для чего МГБ про это знать – они обижаться начнут, палки в колёса вставлять. Знаю я этих военных, ревнивые они, как… жена. Пусть ничего не знают. Пусть лагерь будет и заключённые. Кто разбираться, кто спрашивать станет? Лагерей много… Но ты еще подумай, как сделать так, чтобы любопытные туда нос не совали, ты же умный.
– А если сами… заключённые, я хотел сказать охранники, кому-нибудь расскажут?
– Это нехорошо будет. Плохо будет. Зачем языком болтать… Нельзя так! Надо как на фронте, что если кто-то к врагу перебежал, то высшая мера соцзаконности. И еще наказывать не только его, но и родственников, чтобы все отвечали! Тогда ничего не скажут.
Так вот зачем братья, сестры и жены с детьми! Чтобы стали они заложниками, что если сболтнёт кто что лишнего, то близких его в ссылку отправят!
– И вот что еще… – задумался товарищ Сталин, трубку помял. – Пусть они все друг друга не знают. Зачем всем всех знать?.. Пусть один – пятерых знает или десятерых. Если предатель найдётся, он только про них расскажет. Мы, когда революцию делали, тоже всех не знали, только свою пятёрку, только ближних друзей. Когда к жандармам в лапы попадали, ничего больше рассказать не могли. Надо помнить об опыте старших товарищей. Пусть так будет.
– Хорошо, товарищ Сталин.
– Вот видишь как мы с тобой всё хорошо придумали.
– Можно еще вопрос?
– Говори.
– Я про деньги. Чтобы лагерь… чтобы учить… Там ведь еда, охрана, свет нужен.
– Охрана? Зачем тебе охрана, пусть сами себя охраняют, они же не заключённые. Пусть сами на вышках сидят, кто их проверять станет? А всё остальное… Я распорядился, всё, что нужно будет, вам выдадут, только вы не сразу берите, а то разговоры пойдут, мол, товарищ Сталин злоупотребляет своим положением… Вы помаленьку берите – сегодня, завтра… А деньги… Вот на первое время чемодан возьми. Там хватит. Мои это деньги, которые честно заработал. А когда они кончатся… Нехорошо будет к товарищу Сталину ходить просить. Неправильно. – Задумался товарищ Сталин. – Когда мы царя свергали, то сами деньги добывали. Эксы мы делали – банки грабили, у богатеев золото изымали. Ни у кого не просили. Такие отчаянные революционеры были, не то, что нынешнее племя. Я сам участвовал, и в кассу партии миллионы сдавал на борьбу пролетариата против царских сатрапов. Копейки себе не брал! Потом мы на эти деньги оружие покупали, листовки печатали, товарищам нашим на каторге помогали. Благородное дело…
Слушает Александр Михайлович, ушам своим не верит. То есть уши – слышат, а голова не понимает. Что же им, банки грабить – так они же не царские, они свои, советские?! На что намекает товарищ Сталин, что хочет? Не понять. Но если денег не будет, то как быть?
– Ты иди, ты подумай. Если деньги вам давать, МГБ быстро на след нападёт. Спрашивать товарища Сталина станет – куда, зачем, кому? Что на это им товарищ Сталин скажет? Ничего не скажет. Вас спрашивать начнут, допросы чинить. Зачем людей из лагерей брали, если их опять туда отправят? Не правильно это.
Это верно, если МГБ докопается, то всех их и его в том числе… А может, и не на зону даже, а того хуже… Но перед тем все кости на допросах переломают, чтобы до правды дознаться. Прав товарищ Сталин, нельзя им в руки МГБ попадаться.
Странно всё это, непонятно. Хотя понятно, что хочет товарищ Сталин охрану иметь, которая ему принадлежит и только его слушает, чтобы каких-то людей оберегать, может, родственников своих или еще кого. Отдай такую под МГБ или армию и станет всем всё известно. А если не отдавать, то где деньги брать? Если по официальным каналам, если через госаппарат, то по переводам, по счетам, по платёжкам, по бумажкам разным их быстро отыщут. В Советском Союзе учёт финансов поставлен жёстко, каждый рубль отслеживается. Как же быть?
– Ты иди, Александр Михайлович, подумай, с людьми посоветуйся. Чем сможет, товарищ Сталин поможет. Но он тоже не всесилен, он такой же, как все, партийный работник, который отвечает по всей строгости. И если вы подведёте его, то… он тоже заключённым стать может, если партия так решит.
– Ну что вы, товарищ Сталин! Никак нет! Это невозможно. О вас никто, кроме меня, не знает!
– Вот и хорошо. И не должны знать. Товарищ Сталин должен быть выше всяких подозрений, потому что на него весь советский народ смотрит! Ступай, Александр Михайлович, подумай, потом приходи, мы еще подумаем, вместе. Непростое дело тебе поручено, но я уверен – ты справишься…
Тайга. Вершины елей качают, шумят, птицы летают, белки прыгают… Топоры стучат, и пилы визжат. На самом краю Сибири, где все дороги кончаются, а дальше лишь болота и урманы непролазные, копошатся люди. Много людей – валят деревья, сбивают ветки и сучья, цепляют их, тросом перехлестнув, к грузовикам. Вокруг стоят конвойные в полушубках с автоматами через плечо, присматривают за зэками, чтобы те не сбежали. А куда здесь бежать, когда до ближайшего населённого пункта чуть не сто вёрст, а кругом тайга да топи?
– Поберегись!
Рушится подпиленная сосна, ломая ветки. Облепляют ее люди в бушлатах, стучат топорами, чтобы к вечеру успеть норму выдать да в шалаши залечь. Зябко в них и мокро, но можно вжаться друг в друга и уснуть хоть на пару часов. Скорее бы бараки построить…
С утра снова визжат пилы, стучат топоры. Спешат зэки – погонять не надо.
А там, в километре, на выкорчеванной и выровненной поляне, встают квадратом столбы, на которые те же зэки цепляют колючую проволоку в два ряда, а по углам, на четырёх «ногах» поднимают вышки. Уж так повелось, что зэки сами себе тюрьмы строят, в которых им жить и умирать.
– Поберегись!
Растёт лагерь не по дням, а по часам, как в сказке. Внутрь заволакивают брёвна, из которых скатывают бараки. Бревно на бревно в затёс, сбоку скобы железные вколотить, в щели мох запихать. Крепко строят, надёжно, из целых стволов. Не доски же сюда за тридевять земель вести. А леса вокруг – руби не хочу, хоть целый город строй.
Встали стены. На них тонкие стволы под углом настелили, мох для тепла накидали и сверху дранкой покрыли, как черепицей. Вот тебе и крыша. На окна – решётки навесили из арматуры. Хороши бараки, в тундре о таких мечтать не приходится. Две недели не прошло – стоит лагерь, готовый принять зэков. Пять бараков, столовая, домик охраны и администрации, медпункт, БУР – все как положено. И зэки уже судачат, как им лагерь обживать, только не придётся им этого делать.
– В колонну стройся!
Встали, рассчитались.
– Все?.. Тогда пошли.
Сбоку конвоиры с автоматами, собаки лают, на заключённых кидаются, позади телеги, чтобы больных и доходяг подбирать, и еще крытые машины для конвоя, с горячей едой в термосах и чаем.