Наше дело - табак

- На выход, пацанчик, - произнес сонный конвоир. В другие времена он бы ответил старшине на "пацанчика" достойно, а в другой обстановке просто бы дал в лоб так, что мало не показалось бы, но сейчас это пренебрежительное обращение не вызвало даже самого слабого протеста. Сове было плохо как никогда в жизни.

Его препроводили в расположенный на втором этаже Суворовского отдела милиции кабинет, где он уже побывал и с ним разговаривал напористый, косноязычный мент. Теперь встретил его высокий человек с пышными, киношными усами и изрезанным морщинами лбом, показавшийся смутно знакомым.

- Ушаков, - представился мужчина. - Наслышан?

- Ушаков?

- Начальник областного уголовного розыска... Должен знать, если выбрал эту нелегкую стезю.

- Какую стезю? - не понял Сова.

- Бандитскую.

- Я... - Сова вздохнул. - Ничего я не выбирал.

- Ну, она тебя выбрала. Не об этом разговор, а о том, что ты влип по самые свои оттопыренные уши. Соучастие в покушении на умышленное убийство. Разбой, а то и бандитизм. Думаешь, это мало?

- Не знаю.

- Двенадцать лет лишения свободы, - пояснил Ушаков. - От звонка до звонка. Думай.

- Я уже все рассказал.

- Не все. Далеко не все. Где Пробитый?

- Больше адресов не знаю.

Оперативники уже проехались по указанным Совой с перепугу адресам да еще по тем, которые накопали, готовя мероприятия по Пробитому и его подручным. Сейчас там засады. Но Пробитый туда не спешил. Он вообще будто растворился. Ничего, с подводной лодки не убежишь. Ведь эта область - анклав. Правда, он может попытаться незаконно выбраться с территории Российской Федерации. Вон с той же Прибалтикой граница - одно недоразумение.

- Давай, рассказывай о своем разбойничьем житье-бытье, - предложил Ушаков.

- Я ничего больше не знаю, - произнес Сова, потупившись.

- Знаешь. Будем вспоминать... Очень быстро Ушаков заболтал, заморочил, закрутил и без того деморализованного Сову так, что тот размяк . окончательно и выложил все, что знал о бригаде. О взаимоотношениях на вершине организации он был проинформирован мало, общался в основном с командиром пятерки Пробитым и несколько раз его удостоил вниманием Ломоносов.

- Ты одно пойми. Вы, "торпеды", - расходный материал. Мясо, которое не жалко подставить под пулю или статью, - вещал Ушаков вкрадчиво. - Что ты имеешь? Триста долларов - план, а много с них получаешь? Ничего ты не имеешь. Зато Ломоносов за день может три тысячи баксов влегкую спустить в кабаке.

На самом деле у "заместителя Корейца по приграничным делам" была слабость - после третьего стакана он становился сентиментальным и из него перло человеколюбие, в котором в трезвом виде он замечен не был. Ему вдруг почему-то хотелось сделать всем приятно. Кончалось тем, что он поил весь кабак и, к чести его, наутро не убивался из-за своего благородного порыва, потому как к деньгам относился без излишнего пиетета и швырял их, Шальные и легкие, по настроению и без жалости.

- Ломоносов - он достиг этого. Заработал по жизни право по три тысячи в кабаке спускать, - озвучил Сова явно не собственную, но глубоко вколоченную в его голову мысль. - И я заработаю, если постараюсь.

- Уже заработал, - кивнул Ушаков.

Для ареста Ломоносова показаний Совы было явно недостаточно, но все равно имело смысл рискнуть и задержать ближайшего помощника Корейца. Сейчас за ним отправятся оперативники по адресам - домой, в спортзал, в любимый кабак в центре Суворовска.

- А Богомол? - вдруг встрепенулся Сова. - Что он говорит?

- Ничего, - ответил Ушаков. - И вряд ли что-то скажет.

- Почему?

-Он мертв...

Сова вдруг снова начал утрачивать прочную связь с реальностью. Вдруг обожгла мысль - а если бы не Богомол, а он сам валялся простреленным на дороге и сейчас бы дожидался вскрытия в морге? Он обхватил что есть силы голову руками, будто не давая ей лопнуть. И вдруг в голос взвыл.

Глава 18. ОКОНЧАТЕЛЬНЫЙ РАСЧЕТ

Наконец настали теплые весенние деньки. Весна в этом мае и так выдалась слишком дождливая. Посетители кафе "Ипподром", в народе именуемого "конюшней", предпочитали сидеть на белых стульях за круглыми столиками на улице. Часы только что отметили четыре дня. Народу было немного. Заездов сегодня не шло, и обычная ипподромная шушера сейчас не толкалась здесь.

Глушко и Арнольд тоже устроились за столиком на улице. Первый тянул пиво прямо из банки, второй посасывал апельсиновый сок, впрочем, без всякого удовольствия. Разговор был тяжелый и неприятный, о чем не составляло труда догадаться по их лицам.

Ипподром. Сколько связано с этим местом. Когда эти двое людей были друзьями не разлей вода, они наведывались сюда постоянно. Был грешок - любили подергать удачу за хвост. Они никогда не выигрывали и не проигрывали много хватало ума не слетать с катушек от азарта. Но волна общего ипподромного помешательства сладостно захлестывала их. Тут была своя микросреда, свои "жучки", свои авторитеты. Здесь крутились немалые деньги. Сапковского друзья тоже несколько раз брали с собой, но тому было здесь скучно. У Плута с детства был слишком трезвый и расчетливый ум для того, чтобы увлечься какой-то "жеребячьей рулеткой".

- Когда мы делали ставки последний раз, а, Валер? - с грустью произнес Арнольд.

- Четыре года назад, - не задумываясь, сказал Глушко.

- Четыре года...

- Еще соплями облейся по нашему счастливому прошлому, - хмыкнул зло Глушко.

- А что, не было его?

- Мало ли что было. Кончилось...

Действительно кончилось. Последний удар по былым добрым чувствам нанесли те две фуры, которые Арнольд толкнул без ведома партнера. Глушак никому ничего не прощает. Не простил и этого.

Глушко, Колпашин и Сапковский выросли в одном районе. Сошлись, когда молотили груши в юношеской спортшколе "Буревестник". Лучше всего, понятное дело, получалось у Глушака - тот где брал не силой, так злостью - ее всегда имел переизбыток. Он тогда быстро стал кандидатом в мастера спорта. Глядишь, со временем и в сборную России попал бы, если бы вовремя не остановили. Плут и Арнольд застопорились на первых разрядах, но их хватало, чтобы в случае чего расквасить кому угодно морду.