Второй шанс — 2

— Эй, парень, нечего тут тереться, давай проходи!

Тут меня что-то и торкнуло. Проблема с моим языком, который зачастую опережал мыслительный процесс, дала в очередной раз о себе знать.

— А может, у меня для Аллы Борисовны песня есть, шлягер, с которым она будет блистать на следующей «Песне года»?

— Что? Шлягер?! — хохотнул мужик. — Тебе сколько лет-то, композитор?

— Причём здесь возраст? Моцарт, например, в пять лет уже сочинял пьесы.

— Ну ты и сравнил… Вася Пупкин из Урюпинска и Моцарт!

— Ну, во-первых, не Вася Пупкин, а Максим Варченко, а во-вторых, не из Урюпинска, а из Пензы. Хотя для вас, наверное, особой разницы нет.

— Ладно, парень, не обижайся, — примирительно сказал мужик, сообразив, видимо, что немного перегнул палку. — Может, ты и правда самородок? Что там у тебя, ноты с собой?

— Нот нет, — вздохнул я, — кто же знал, что вот так, случайно, встречу саму Аллу Пугачёву.

— Ну и о чём тогда говорить? Иди, парень, не мешай людям работать.

Тут мне стало по-настоящему обидно, и я, вместо того, чтобы купировать ситуацию и молча отвалить, выдал:

— Вообще-то я мог бы ноты с текстом и почтой прислать. Или от вас убудет?

— Ну ты и настырный…

Он смерил меня взглядом, потом полез во внутренний карман дублёнки, достал оттуда блокнот с карандашом, нацарапал что-то на листочке, вырвал его и протянул мне.

— Вот, пиши на этот адрес. Я по нему, правда, бываю раз в неделю, но почту читаю исправно. А теперь ступай, Максим Варченко, а то вон, кажется, тебе какая-то женщина машет.

И точно, мама меня звала, так как наша группа уже собиралась отбывать восвояси. Когда сели в автобус, рассказал о фотосессии Пугачёвой, которую из наших, что удивительно, никто не узнал, потом о разговоре с мужиком, показал записку с адресом, под которым стояли ФИО адресата: Стефанович А. Б. Понятно, муж Аллы Борисовны, он же режиссёр фильма «Женщина, которая поёт», в котором Пугачёва сыграет саму себя. Фильм, ечсли память не изменяет, выйдет в прокат год спустя.

Вечером в вагоне, едва только отчалили от перрона Казанского вокзала, по радио прогнали не что иное, как «Гимн железнодорожников». Сначала я даже не сообразил, что этот тот самый гимн, сбила с толку чужая аранжировка, какой не было даже на записи в телецентре у хора Гришина. Когда же я услышал слова куплета, улыбнулся маме:

— А вот и мой гимн, за который нам заплатили три тысячи.

Мама часто заморгала, всплеснула руками, заохала, чмокнула меня в лоб со словами: «Моё ты золотко!»… В общем, всеми возможными способами выразила обуревавшие её эмоции.

Дома батя, узнав, что мы подписали договор, предложил это дело отметить, но мама пригрозила скандалом, мол, и без того что-то частенько маячишь перед глазами подшофе. Скандалов отец не любил, как и все, пожалуй, представители сильного пола, поэтому предпочёл за лучшее забыть о своём предложении.

Честно говоря, по возвращении домой я разрывался между желанием выбросить записку от Стефановича в мусорное ведро и сесть писать ноты с текстом. Вернее, аккорды, так как ноты до сих пор так и не удосужился выучить. Да и к чему, когда у меня под рукой Валентин?! В общем, на следующий день я всё же решил, что упускать возможность поработать с Пугачёвой нельзя, будем считать, что эта встреча была уготована самой судьбой. Дальше встал вопрос, чем порадовать будущую Примадонну? Что-то из своих вещей отправлять я не рискнул бы, всё-таки обещал Стефановичу шлягер, а это прерогатива поп-музыки. Что же, вопреки своим убеждениям заимствовать у кого-то ещё ненаписанный хит? И снова душевные муки,

В эту ночь оно и случилось! В том смысле, что «ловец» снова появился, только наше свидание было намного короче. Мы вновь шли по траве над обрывом, и опять я видел лишь его ступни.

— Терзаешься? — словно бы с лёгкой усмешкой в голосе спросил он.

Почему-то я сразу понял, о чём речь, потому без обиняков ответил:

— Терзаюсь, дружище, и хочется, и колется. Сам себе обещал не воровать чужую интеллектуальную собственность, а вот, видишь, оказался на распутье.

— Так ты определись, чего всё-таки хочешь от своей второй жизни? Если тебя тревожат проблемы личного характера, то можно спокойно следовать своим моральным принципам, медленно продвигаясь к известности и повышению своего благосостояния. Лет через десять ты, пожалуй, кое-чего достигнешь, скорее всего через спорт или литературу, так как с музыкой у тебя не так всё радужно… Надеюсь, ты к критике относишься толерантно?

— Да уж говори, как есть.

— Ну а что тут говорить, не Джон Леннон ты и даже не Юрий Антонов, извини за такое сравнение. А ведь именно музыка — наиболее короткий и действенный путь к успеху.

— И что ты предлагаешь?

— Дело, конечно, твоё, но мой тебе совет — не мучь себя дилеммой с этой певичкой, бери любую понравившуюся песню и отправляй на адрес Стефановича. Поверь, одна песня может стоить десятков жизней солдат, которые погибнут на афганской войне.

— И как же это связано между собой?

Но ответа я не дождался, а вместо этого, как и в прошлый раз, проснулся весь в холодном поту, гадая, что это я сейчас во сне такое наблюдал: реальный диалог с «ловцом» или галлюцинация в результате умственного перенапряжения? А ведь ещё, кажется, хотел спросить совета, что мне делать с эссе, правильно ли я поступаю, что таким образом практически раскрываю свои карты?

Как бы там ни было, я решил принять этот совет то ли галлюциногенного, то ли настоящего «ловца», облегчающий мне проблему дальнейшего выбора в отношении Пугачёвой. Так легче, думать, будто за тебя решает кто-то другой, намного более мудрый, которому можно смело довериться. Ну, подкину Алке одну вещицу, опять же, лишь с целью собственного возвеличивания, мне же кровь из носу к декабрю 79-го нужно набрать достаточно известности, чтобы к моим словам начали хоть немного прислушиваться, а не посылали сразу на три буквы. С этими мыслями и уснул.

Проснулся, когда мои, уходя на работу, хлопнули дверью. На улице солнце, градусник за окном показывает минус 11. На календаре — 15 января, практически середина зимы. Попив чаю с бутербродами, я задумался над выбором произведения. Легче всего взять что-то из того, что Пугачёва ещё не спела, но должна спеть. А что первым делом приходит на ум? Правильно, «Миллион алых роз», которую я бубнил себе под нос, прежде чем Стефанович обратил на меня внимание. Вот только музыку Паулс сочинил уже давно, в начале 70-х, кажется, под неё исполнялась какая-то песня на латышском. Что там ещё на подходе? А на подходе молодой композитор Игорь Николаев, который приедет в начале 80-х покорять Москву. И прежде всего подаренным Пугачёвой хитом «Айсберг». Ну не то чтобы это святое, но на него у меня не поднималась рука, эта песня для Николаева — шаг в новый мир, первая ступень, получается, я могу выбить её у него из-под ног. Понятно, с его талантом он всё равно не затеряется, но именно эта песня стала для него тем самым трамплином.

Если только взять что-то из более позднего… «Паромщик» была бы в самый раз, но её сначала вроде как пел Леонтьев, а первоначальный текст о паромщике, ветеране войны, написан как раз где-то в эти годы. Хотя я и слова самой песни помнил через пень-колоду. Тут можно так вляпаться — потом не отмоешься.

А вот из более позднего мне нравилась ещё одна вещь Николаева — «Две звезды». Я взял в руки гитару, и стал бренчать, напевая негромко, оберегая связки:

В небе полночном, небе весеннем

Падали две звезды.

Падали звезды с мягким свечением

В утренние сады…

Только и нужно было, что обновить воспоминания. В своё время подбирал аккорды, сейчас пришлось их вспоминать. Слова я вообще прекрасно помнил, в своё время ходил и напевал песню до тех пор, пока поташнивать от неё не стало.

Решив, что не фиг откладывать дело в долгий ящик, оделся и направился в «кулёк». Поймав на перемене Вальку, попросил изыскать возможность после уроков подойти в училище, где я попрошу завхоза открыть на часочек актовый зал. Сам же в ожидании Валентина туда и направился, заодно решив пообщаться с ребятами из моей группы, по которым даже немного соскучился. Там тоже пришлось дожидаться звонка на перемену. Парни вывалили из класса литературы в коридор, и тут же понеслось: