Второй шанс — 2

По приезду пришлось посидеть в очереди минут двадцать, прежде чем меня принял дежурный травматолог, которому для заполнения моей карточки пришлось рассказать о драке, и направил на рентген. Только бы не перелом, только бы не перелом, молился я про себя, и кто-то там свыше (не ты ли, мой друг ловец?) меня услышал — в восьмом ребре обнаружилась лишь трещина. Тоже, конечно, мало хорошего, но по ощущениям я предполагал худшее. Грудную клетку мне смазали какой-то липкой и вонючей гадостью и тут же перебинтовали, на всякий случай взяли анализы крови и мочи.

— Будем госпитализировать или дома отлежитесь? — спросил суровый травматолог. — Вернее, в своём пансионате?

— В пансионате, — опередив Сегаловича, сказал я.

— В мои обязанности входит сообщать о таких случаях в милицию.

— Мы сами, — теперь уже вклинился Сегалович, — прямо отсюда и поедем.

С повязкой вроде уже не так больно, хотя дышать полной грудью всё ещё было затруднительно. На прощание травматолог прописал прикладывать к травмированному месту лёд в пакете, пить обезболивающие, спать на правом боку, а по возвращении в Пензу сразу же показаться врачам в поликлинике по месту жительства. И если боль будет сильной, обратиться к фельдшеру при Доме отдыха, чтобы сделала межрёберную блокаду.

— Жаль, ой как жаль, — причитал Сегалович, когда мы около полуночи покидали травматологию и под мелким дождём под одним зонтиком на двоих двигались к стоянке такси. — Мог ведь золотую медаль выиграть, а теперь, скорее всего, командное первенство уступим казахам.

— Лев Маркович, давайте не будем сообщать в оргкомитет про мою травму, — огорошил я его своей просьбой.

— Как так? Как же… Надо же как-то обосновать отказ от участия в финале, вот врач и справку выписал. Сейчас ещё заявление в милицию напишем, пусть займутся этим делом. Может, если повезёт, твоего соперника и дисквалифицируют.

— Здесь, в Ташкенте? — усмехнулся я и невольно поморщился. — Никто не посмеет отобрать у местного боксёра золотую медаль, вы же видели, как его за уши тянули в финал, как он грязно боксирует.

— Это да, — вздохнул он, — тут не поспоришь. А что же ты предлагаешь?

— Завтра буду боксировать.

— Ты что, с ума сошёл? — он даже остановился. — Ты вон дышишь-то с трудом, какой тебе бокс?! А если он тебе это ребро вообще сломает? Меня посадят к чёртовой матери!

— Лев Маркович!

Я изобразил взгляд кота в сапогах из «Шрека».

— Лев Маркович, если утром буду чувствовать себя плохо — так уж и быть, откажусь от боя. Ну пожалуйста!

— Нет-нет, даже не заикайся! Я не имею права! Если всё вскроется, меня просто погонят с тренерской должности поганой метлой. В любом случае ты уже выиграл серебряную медаль, что само по себе неплохо.

— Лев Маркович, — пошёл я ва-банк с самым серьёзным видом, — нельзя выиграть серебряную медаль, можно только проиграть золотую. И если вы меня не выпустите на бой, я… я покончу с собой. Зайду в душ в номере и перережу вены. А в предсмертной записке напишу, что в моей смерти виноват Лев Маркович Сегалович.

Он открыл рот и захлопал глазами. Секунд десять спустя, наконец, справился с первым шоком.

— Ты что говоришь-то, Варченко?! — громким шёпотом произнёс он, оглядываясь по сторонам. — Ты чего несёшь-то?

— Можете не сомневаться, так и сделаю, — продолжал я давить на него. — Для меня это, возможно, единственный шанс добиться чего-то в жизни, и если я его по вашей вине упущу, то для меня всё будет кончено… Лев Маркович, мы никому не скажем про мою травму, я уже и так попросил пацанов держать язык за зубами, и Храбсков не проболтается.

Когда мы подошли к стоянке такси, зайдя по пути в дежурную аптеку, чтобы купить обезболивающее, Сегалович был практически согласен на мой план. Не знаю, насколько серьёзно он воспринял мою угрозу с суицидом, но, судя по его реакции, тренер сборной ещё не отошёл от шока. Но в райотдел милиции, располагавшийся в посёлке недалеко от Дома отдыха, мы всё же поехали.

Дежурный капитан с фамилией Вахидов принял от нас заявление, записал паспортные данные Льва Марковича, диагноз из справки, после чего проинформировал, что завтра этим делом займётся следователь, и нам нужно быть готовыми к вызову в отделение.

— Мы после финала в понедельник утром улетаем в Москву, — развёл руками Сегалович.

— Может, подписку вам оформить, — задумчиво пробормотал капитан. — Ладно, пусть завтра начальство решает, а пока можете быть свободны.

Спать я лёг почти в два часа ночи, перед сном тяпнув сразу две таблетки обезболивающего и попросив проинформированного о Храбскова утром меня не будить — перед финалом, ежели он случится, мне необходимо было выспаться. О холодном компрессе речи уже не шло, это нужно было делать сразу же после получении травмы. Проснулся я в около девяти утра от того, что неудачно повернулся на больной бок. Валерий Анатольевич сидел напротив на своей кровати и тут же встрепенулся:

— А я уж тебя будить хотел, команда через сорок минут во Дворец спорта едет. Ты как себя чувствуешь?

— Пока не понял, — сказал я, с кряхтением принимая сидячее положение.

Прислушался к собственным ощущениям. Бок побаливал, но уже не так сильно, как вчера вечером. Встал, осторожно потянулся, затем попробовал влёгкую покидать в воздух прямые удары. Когда исполнял джеб левой, бок отдавался тупой болью.

— Ну как? — снова спросил Храбсков.

— Думаю, я смогу выйти на ринг, если лишний раз левую не задействовать и не подставлять левый бок.

— Уверен? — нахмурился тренер.

— Уверен. Только хорошо бы ещё блокаду сделать.

— Какую блокаду?

— Межрёберную, если ничего не путаю, — выудил я сведения из своей взрослой памяти. — Врач нашей сборной, надеюсь, способна выполнить такую процедуру?

— Не знаю… Пойду-ка я доложусь Сегаловичу. Кстати, завтрак я на тебя взял, в тумбочке стоит.

Врач уже, как оказалось, сам спешил ко мне. Глядя на мой расползшийся по всей левой половине тела кровоподтёк, уже начавший желтеть, он только покачал головой. Когда услышал, что я собираюсь выступать, посмотрел на меня, как на идиота, начал что-то бормотать про клятву Гиппократа. Но совместными усилиями мы всё же уговорили его сделать блокаду, и уже спустя несколько минут я перестал чувствовать боль в левом боку. Даже когда дышал полной грудью или делал какие-то резкие движения вроде ударов по воображаемому противнику. Врач пообещал, что действие блокады должно продлиться несколько часов. В крайнем случае, он будет под рукой, сможет повторить.

Финалы начинались в 11 часов, а в преддверии начала поединков по Дворцу спорта из динамиков разнеслось:

— Дорогие друзья, сегодня на финальных боях присутствует Первый секретарь Коммунистической партии Узбекской ССР, дважды Герой Социалистического труда Шараф Рашидович Рашидов. Поприветствуем нашего почётного гостя, товарищи!

Я выглянул в зал, там публика, до отказа заполнившая трибуны, рукоплескала чуть привставшему человеку в гостевой ложе, который через шесть лет умрёт от якобы сердечного приступа, в разгар «хлопкового дела». Рядом с ним не менее яростно аплодировал «главный спортсмен» Узбекистана Мирзаолим Ибрагимов. Наверняка Рашидов будет болеть за своих, тут и к бабушке не ходи, а то заявился бы он сюда просто так. Любопытное совпадение, моего соперника тоже зовут Шараф. Уж не в честь ли Рашидова назвали?

— Также сегодня на поединках присутствует главный тренер сборной Советского Союза по боксу Алексей Иванович Киселёв.

А, это вон тот моложавый мужик в тёмном костюме, который тоже встал, чтобы сделать залу полупоклон. Если не ошибаюсь, дважды был серебряным призёром Олимпийских Игр. Обидно, кончено, два раза подряд останавливаться в шаге от главной в жизни победы.

Против Усманова мне предстояло выйти в пятой паре. Своего соперника я увидел ещё на разминке, он меня тоже, и глаза его на плоском лице, и без того узкие, сузились ещё больше. Я же в ответ с улыбкой нагло подмигнул, и отвернулся, вернувшись к работе с тренером.