Огг

Что-то сказка начинается не совсем удачно. Видимо, бурные и невероятные события, которые произошли со мной несколько дней тому назад, отложили свой отпечаток на моём повествовании. Надеюсь, Арсюха с Женькой меня простят. Я потёр лицо руками, пытаясь сосредоточиться, но вместо этого мысленно перенёсся на космодром, полный пожарных, полицейских и военных машин. Именно на космодроме начались удивительные и увлекательные события, перевернувшие всю мою жизнь.

Но сказку, хочешь – не хочешь, нужно продолжать…

Галлы проиграли войну. Восстание оказалось подавленым. Два дня понадобилось римлянам, чтобы разгромить войско Коммия, пришедшее на помощь осаждённым в Алезии. Верцингеторикс, понимая, что исход восстания предрешён, решил избежать бесполезных жертв и добровольно снял с себя доспехи. Он сложил оружие в знак покорности победителю и сел у ног Цезаря в ожидании его решения. Самые преданные вождю галлы из тех, кто пережил с ним осаду, последовали его примеру, но к Цезарю их не допустили. Этих галлов, численностью сто пять человек, выстроили в шеренгу неподалёку от ставки Цезаря и приказали опуститься на колени. Арс был в их числе. Рядом с ним стоял на коленях его младший брат Ген. Арс противился тому, чтобы брат, который не участвовал ни в одной битве, а работал в обозе и на кухне, явился вместе с воинами на добровольную капитуляцию. Противился вовсе не потому, что Ген не был бойцом. Арс знал, что отваги брату не занимать, но очень хотел сохранить ему жизнь. Он чувствовал, что в отличие от него самого, Ген живет в одном мире, а умереть сегодня, возжелай того Цезарь, можно было в любой момент.

Весь день сотня галлов стояла коленопреклонённая. Вечером, когда уже стемнело, мимо них прошёл Цезарь. При свете чадящих факелов он рассматривал лица своих добровольных пленников. Остановился возле братьев. Эта парочка не могла не привлечь его внимание. Он долго задумчиво рассматривал их. Молчал и смотрел. Затем сделал шаг, взял Гена за волосы и запрокинул его голову к свету факелов. Ген, находящийся на грани обморока от усталости, сделал попытку дерзко посмотреть в глаза Гая, но сознание поплыло. Видимый мир начал сужаться в точку и чтобы не грохнуться перед Цезарем в обморок, Ген всю свою волю направил на эту светлую точку перед глазами. Он вцепился в неё сознанием и удержался. Мир постепенно вернулся в первоначальное пребывание. Правда Цезарь так и не увидел его дерзкого взгляда. Взгляд получился растерянным и испуганным. Но Цезарь понял состояние мальчишки, рассмотрел его борьбу с обмороком. Он улыбнулся мальчишке грустной полуулыбкой и бросил несколько слов через плечо.

Находившийся при Цезаре легионер открыл флягу и протянул её Гену. Ген взял фляжку и осторожно пригубил. В иссохшее горло потекло терпкое и кислое вино. Сделав несколько глотков, Ген с трудом оторвался от живительного напитка и протянул флягу брату. Легионер с гневным окриком попытался забрать вино, но Цезарь вскинул руку в запрещающем жесте и засмеялся. Арс отхлебнул вина и передал флягу дальше. Прошептав что-то на ухо сопровождавшему его Титу Лабиену, Цезарь двинулся вдоль стоявших на коленях пленников, как будто хотел проследить путь фляги и узреть человека, на котором закончится её содержимое. Впрочем, это было всего лишь совпадение.

Тит Лабиен отдал распоряжение и тут же к Гену подошли два римских солдата, подняли его на ноги и увели куда-то прочь. Остальным разрешили устроить ночлег, развести костры и приготовить еду, но Арсу было не до еды, ведь случилось то, чего он опасался больше всего – его разлучили с братом…

Ночью меня разбудил Арсений.

– Па, за окном нашей спальни кто-то плачет, – прошептал он мне в самое ухо, как только я открыл глаза в ответ на его прикосновение к моему плечу.

– Сейчас узнаем, – еле слышно ответил я, затем потихоньку, стараясь не разбудить жену, выбрался из-под одеяла: – Ты со мной?

– Ага, – Арсений тут же вцепился в мою руку.

      Наш дом располагался в лесу, примерно в шести километрах от ближайшего посёлка. Лес обступал дом со всех сторон, а с тыла, как раз с той стороны, на которую выходили окна детской спальни, деревья подступали вплотную к самому дому. Наша с женой спальня располагалась через коридор напротив детской. Мы с Арсеном, не включая освещения, спустились на первый этаж. В сумраке прихожей я надел ботинки на босые ноги и взял с полки фонарик.

– Не боишься? – спросил я сына.

– Нет, – ответил тот, поблёскивая в темноте глазами.

– Женька спит?

– Не-а. Это он первый услышал плач и меня разбудил.

– Зови его. Только быстро и тихо, чтобы мама не проснулась.

      Арсений на цыпочках убежал, а я, приоткрыв дверь в кухню, тихонько чмокнул губами. Малявка тут же прошмыгнула из кухни мне навстречу и встала на задние лапы, упёршись передними в моё бедро. Малявкой звали ручную лису, которая будучи крохотным лисёнком, прибилась к нашему дому. На спине у неё было несколько колото-рваных ран, отчего я пришёл к выводу, что она чудом спаслась от того, чьи дети сегодня плакали в ночи.

– Малявка идёт с нами? – дети уже были рядом со мной и тискали довольную лису.

– Куда мы без неё, – я открыл входную дверь и мы гурьбой вышли из дома.

Ночь была необычайно тихая, тёплая и звёздная. Ни облачка, ни ветерка. Почти полная луна в достаточной мере освещала наш путь, потому фонарик я пока не включал. Из-под навеса, потягиваясь, вышел Байрон. Байрон – дворняжка с примесью кавказкой овчарки был огромен и грозен. Мы взяли его щенком из приюта, в тот же день, как на нашем подворье появилась Малявка. Его задачей было не столько охрана дома, как защита Малявки от соседских и бродячих собак, которые изредка забредали на нашу территорию. Они росли вместе, укрепляя свою дружбу играми и совместной трапезой. Когда им выносили еду, а Байрон в этот момент отсутствовал, совершая обход находившихся под его охраной владений, Малявка никогда не приступала к еде одна. Она сидела возле миски Байрона, охраняя её до прихода друга. Как только в поле её зрения появлялся Байрон, она тут же отходила к своей тарелке и начинала есть. Вот только место для сна у них было разное. Малявка облюбовала себе кухню, а Байрон предпочитал спать во дворе под навесом.

      Байрон без излишней суеты пристроился к нашей процессии и вот уже всей ватагой мы завернули за дом. Я, зная куда идти, направился по тропинке в нужную сторону вглубь леса и через пару десятков метров остановился около одной из сосен. Малявка с Байроном уселись под деревом, задрав головы вверх. Вверху среди ветвей была кромешная темнота.

– Слушайте, – прошептал я.

– Кого? – одновременно и тоже шёпотом спросили дети.

– Лес, – ответил я.

Тишина в лесу никогда не бывает абсолютной, но в этот момент она была именно такой. Казалось, что даже Байрон с Малявкой затаили дыхание, ощущая значимость момента. Вдруг, в темноте ветвей над нами раздался шорох. Через несколько секунд ещё. И снова. Это уже походило на чью-то неторопливую возню. Я включил фонарик, направляя яркий луч в сторону доносившихся шорохов. Вверху, на толстой сосновой ветке сидели два совёнка. Ещё в пуху. Этакие обоятельные уродцы. Они смотрели на нас, крутили головами и хлопали большими глазами.

– Вот кто вас разбудил. Совята.

– А почему они плакали? – спросил Женька.

– Они не плакали, – я давно знал про совиное семейство, живущее по соседству, но не рассказывал про него детям, чтобы они не беспокоили птиц почём зря: – это они петь учились.

– А где их родители? – по интонации, с какой Арся задал вопрос, я понял, что сейчас последует просьба об «усыновлении» птенцов.

– Ищут им еду. Возможно, что кто-то из них уже поймал мышь и сидит сейчас неподалёку, наблюдая за нами, – я дал сыновьям достаточно информации, чтобы пресечь их просьбы о приеме совят в нашу семью.