Страница 11 из 14
И вот теперь мой герой исчез, а я осталась одна. Одна в этом сне. И никто не может мне подсказать, где же выход из него, как мне проснуться…
Я хочу умереть.
Я хочу к нему.
Я хочу, чтобы все знали, как мне плохо и плакали вместе со мной. Но никто не знает и, конечно же, не собирается плакать.
Так думала я день напролет.
А еще мне хотелось кричать.
Но я не кричала.
Конечно, можно, конечно, кричать обо всем этом на каждом углу. Можно рыдать во весь голос на самом оживленном перекрестке этого мира, чтобы все слышали и видели КАК мне плохо. Но в глубине души я отчетливо понимала, что никакого прока от этого не будет, что никто не услышит этот мой отчаянный крик боли, ненависти и полной безнадеги. А ведь мне действительно было плохо! О, как мне было плохо! Честно-честно…
Черная дыра его отсутствия засосала все. Цветущие сады превратились в мертвую пустыню. Ухоженная клумба вмиг заросла сорняками. Источник, снабжавший водой целый мир, высох в одно мгновение.
Еще совсем недавно в моей жизни ярко светило солнце, вспыхнув на несколько дивных часов и расцветив все необыкновенными красками.
А потом солнце также внезапно погасло, как и появилось, отчего весь мир погрузился во мрак.
У меня ничего не осталось, никаких ресурсов. Я стала похожа на лопнувший шарик из мультика о Вини-пухе, который Пятачок вручил ослику Иа.
О таких чувствах только в книжках пишут, на деле такого не бывает. Но – ведь было же! И не с кем-нибудь, а – со мной!
Я, конечно же, понимаю, что все это были самые банальные сентиментальные бабские сопли. Но это правда. Было правдой. Я чувствовала, что падаю, падаю, падаю куда-то вниз. Может, я Алиса из сказки Льюиса Кэрролла? Но тогда где мой кролик, пудинг и Чеширский кот? Почему нигде не видно таблички «Съешь меня» или «Выпей меня»? Кто напишет благополучный конец моей истории? Или я так и останусь книгой, в которой кто-то выдрал все последние страницы?
Наступила поздняя осень. Я бродила по паркам, мечтая найти какой-нибудь пруд, чтобы утопиться. Хорошо, когда пруд глубокий и в нем свинцово-серая вода, и в воде такие же серые облака, как и наверху. А еще лучше найти омут. Несколько смелых шагов – и холодная вода уже никому ничего не расскажет. Эх, вот бы взять и решиться бы только на эти пять-шесть шагов, пробить отражение серого неба и исчезнуть в пустоте… Но никаких озер на сто миль вокруг. Одни пруды по колено.
Искала, искала место, дура безмозглая, где сердце могло бы бросить якорь. Умоляла судьбу подарить мне встречу с Принцем. Вот и доумолялась. И чего хорошего, спрашивается? А ничего. Только и остается, как разбежаться и со всей силой долбануться пустой своей башкой об стену. Что ж, не очень эстетичный, конечно, видок у меня после такого тарана будет, зато наконец-таки, перестану буравить выплаканными глазами мироздание и прислушиваться к вечно молчащему телефону. И поплыву себе на лодочке Харона через речку Стикс с двумя монетками на ничего уже не видящих глазах…
Все, каждая минутка нашей с Богдангом встречи, жила во мне, это жило вместе с моей Надеждой, которую он безжалостно сжег своим исчезновением. Сам создал, сам же и уничтожил. Зачем, зачем он сделал все это?.. Может, он и сам этого не знал?!
Я стала как сломанный радиоприемник: застряла на одной радиостанции, и невозможно сдвинуть ручку… И что дальше?
Однажды я заглянула в маленькую церковь. Там, перед старой потемневшей от времени иконой Христа беззвучно плакала, слегка потрескивая, одинокая тоненькая свечка. Маленькие восковые слезки скатывались по ее желто-бледному болезненному телу. Огонек еле заметно шевелился и ровно и мягко освящал божественный лик. В этом нежном сиянии икона оживала, впитывала новые краски, жизненную силу, энергию… Пока есть свечи – живы и иконы…
Говорят, что старые иконы потому так светятся в темноте и мерцают, что раньше в краску специально добавляли мелко размолотые кристаллы. А, может, потому они такие, что те, кто их писал, вкладывали в каждый мазок всю свою душу, всю свою веру?.. Не знаю… во всяком случае, факт есть факт – икона светилась и пронзала меня насквозь глазами Спасителя…
Не выдержав его взгляда, я бухнулась бессильно перед иконой на колени, молитвенно сложила перед собой руки и стала бормотать слова, похожие на молитву:
– Богданчик, милый, родной, умоляю, отпусти, отпусти меня. Я тебе за это дам горы серебра, золота и алмазов. Все, все, что только попросишь, но только не держи меня памятью о тебе… Господи, слышишь ли Ты меня?! – воскликнула я, в отчаянии воздев к лику Христа свои залитые слезами глаза.
Я не ждала и одновременно ждала какого-нибудь ответа на мой вопль. И этот ответ прозвучал, влился в мое исполосованное сердце вдруг с один миг сложившимися стихами:
Ожидаю напрасно гласа,
Чтобы голубь спустился с небес
Или слов сокровенных Спаса,
Иль каких-то иных чудес.
Избавление не приходит,
Сколько Бога о том не моли.
Словно прутиком кто-то водит
Взад-вперед по купели земли.
Верю в голос его хрустальный,
Но сомкнулись его уста.
Что же видит во мне кристальный,
Все пронзающий лик Христа?
Удивительно – как только прозвучали во мне последние звуки самых последних слов, мне друг внезапно полегчало.
Я всхлипнула в последний раз, поднялась с колен, вытерла тылом ладони покрасневшие воспаленные глаза и пошла себе к выходу из церкви…
Покинув ее, я принялась бродить по улицам, вдыхая пряный осенний аромат и думая о том, что я вдруг в одночасье превратилась из маленькой девочки в маленькую старушку, минуя возраст женщины, и что я чувствую себя так, как будто мне уже семьсот семьдесят семь тысяч лет. И столько же, видно, умерших надежд.
Но я обманывала себя – последняя, малюсенькая-прималюсенькая надежда на то, что я когда-нибудь снова повстречаю Богдана, никак не хотела во мне умирать, сколько я не пыталась ее прогнать, удавить, утопить и изничтожить каким-либо иным зверским способом.
Кто его знает, может быть, это было к лучшему....
Глава 3. Между небом и землей.
Я иногда думаю, а что же такое, в сущности, наша надежда? И все больше убеждаюсь в том, что это существование человека между небом и землей.
То есть нигде.
Надежда… Ее даже и похоронить нельзя. От нее почти уже ничего не осталось, пепел один. Смотри, что ты наделал, Богдан. Неужели ты не понимаешь, что так нельзя?!
Вот в таком подвешенном состоянии я и продолжала пребывать, взывая к небу, чудесам и всему тому, что могло бы мне помочь встретиться с Ним…
А вокруг была осень. Под ногами шуршали опавшими телами листья разной формы, цвета, величины, но было в них нечто общее – все они были мертвы… и никогда им больше не воскреснуть… придут дворники, соберут их… и в огонь побросают… или утащат куда-нибудь, чтобы сделать из них перегной… какое замечательное слово… именно в это и превращается вся эта дивная осенняя красота…
Впрочем, осень отлетала легко, как отлетает душа праведника. Молодые березки словно свечки за упокой, горели ярким, чистым и последним пламенем, а дождь был похож на святую воду… еще немного и осень скользнет куда-то вверх, выше крыш и вознесется…
Я поняла это, когда пришла однажды в парк и увидела, сто почти все деревья стоят голые. Лишь одно осталось с почти везде уцелевшими листьями, правда, тоже почти потерявшими свой прежний цвет.
Я подошла к дереву, прикоснулась щекой к холодной коре и стала вдыхать аромат, чтобы продлить этот день, впитать его весь целиком, прожить, запомнить… для чего?.. я и сама не знала… Наверное, чтобы начать отсчитывать от него какой-нибудь новый этап своей жизни… Хотя все это стало мало похоже на жизнь. Мало человеческого остается в человекоподобном существе, реагирующем на одно-единственное имя и одновременно ненавидящим его. Это уже сродни фетишизму, или антифетишизму, черт его разберет, как это там все называется у них, у умных.