Моя панацея

Член растягивает мои стенки под себя, заполняет собой, и Максим на мгновение замирает. Запрокидывает голову, закрывает глаза, рвано дышит через нос.

— Я никогда тобой не насыщусь, мне всегда тебя мало, — опаляет своими мыслями и начинает вдалбливаться с каким-то диким остервенением и злостью.

Вдох-выдох, хриплое дыхание одно на двоих. Прикусываю кожу на руке, чтобы не орать во всё горло, почти плачу, когда Максим выходит на мгновение, и готова смеяться, когда снова врывается в мою горячую плоть. Разрывает на части не только тело, но и душу, и я рассыпаюсь на тысячу осколков, когда вместе приходим к финишу.

Сколько времени проходит, когда мы находим в себе силы слезть со стола? Не знаю. Может быть, две секунды, а может, годы. Максим подбирает с пола раскинутые вещи, складывает их горкой на диване и достаёт из верхнего ящика стола сигареты.

— Максим, я хотела тебе рассказать об одной странности, — вдруг озвучиваю то, что мешало мне весь день, словно в обувь камушек попался.

— М-м? — смотрит на меня сквозь табачный дым и включает вентиляцию. — Что-то с Яриком?

— Нет-нет, с ним всё хорошо, но… Не знаю, честное слово. Я ведь не зря о его матери спросила, — тут я понижаю голос до шёпота, потому что Ярослав ещё тот путешественник ночной, не хотелось бы, чтобы случайно услышал, если сейчас вдруг за дверью стоит. — Помнишь, мы три дня назад с ним в кинотеатр ходили?

— Тебе мультфильм не понравился? — усмехается и делает новую глубокую затяжку.

— Кстати, понравился, — улыбаюсь, на миг вернувшись в тот день. — Только после я увидела девушку. Она стояла и смотрела на меня.

— Ну, Инга, ты красивая, а у нас кругом и всюду нынче толерантность.

— Да ну тебя, придумаешь тоже! — от одной мысли об этом делается смешно. — Впрочем, я почти сразу забыла о ней, мало ли странных людей вокруг. Но сегодня я опять её увидела.

— Точно тебе говорю: поклонница, — после секса Максим обычно теряет всю свою серьёзность. — Но официально заявляю: я не по жмж.

— Какие аббревиатуры страшные, но послушай меня! Прекрати перебивать!

Наверное, что-то в моём голосе заставляет Максима прислушаться. Он с силой тушит недокуренную сигарету в малахитовой пепельнице и всем своим видом показывает, что шутки кончились.

Подробно пересказываю недавние события, пытаясь ничего не упустить, и с каждым словом Максим всё сильнее хмурится.

— Вот. Кто это вообще? Ты в курсе?

— Надеюсь, ты не будешь делать глупости и не пойдёшь на встречу со страшной тайной? — в нём не осталось ни капли шутливости. Поднимается на ноги, обходит стол и, абсолютно голый, останавливается напротив.

Пальцами под подбородком, глаза в глаза.

— Нет, если бы я хотела сделать это, то тебе бы точно не сказала. Но мне кажется, что это важно. Не знаю почему, но так кажется.

Максим целует меня в висок и снова возвращается к столу.

— Я разберусь, — подумав о чём-то, кивает на дверь и говорит: — Ты иди на стол накрой, я скоро подойду.

27. Максим

Закуриваю вторую сигарету, когда первая ещё не успевает толком истлеть, лишь дымится у моего ботинка. Жёлто-багряные листья укрывают землю вокруг, но красота осеннего парка меня совершенно не трогает. Я жду.

Когда достаю из пачки третью сигарету, замечаю тонкую фигурку. Худая девушка, сгорбившись, кутается в тёплую толстовку и бодро бежит к одной из лавочек. Синие простецкие джинсы висят на плоской заднице мешком, а обувь видала лучшие времена. Светлые волосы выбиваются из-под синего капюшона, а я пытаюсь понять, кто это нахрен такая. Что ей нужно от Инги? От меня?

На часах полдень, я бросил все дела, чтобы разобраться, какая холера хочет обо мне разговаривать, но пока ничего не понимаю. Я не знаю эту девицу, вообще вижу впервые. Тощая, бледная, совершенно несуразная, но от неё слишком много суеты.

Убираю пачку в карман, смотрю сквозь лысые кусты на девушку. Она стоит ко мне спиной, и я не могу толком рассмотреть её лица. Нервничает, оглядывается по сторонам. Наверняка, ждёт Ингу. Только придётся со мной разговаривать. Охрана оцепила периметр парка, потому девице не сбежать — ей же хуже.

Выхожу из своего укрытия, становлюсь за лавочкой, перед которой девушка суетливо отбрасывает носками грубых туфель листву, вздрагивает под порывами ветра, трясётся. Жалкая какая-то, несчастная, но сочувствие во мне не так просто разбудить.

— Ну, привет, — говорю, а девушка подскакивает на месте, словно белка-летяга, и оборачивается в мою сторону. Невыносимо медленно, и пока крутится, успеваю сесть на лавочку.

Она смотрит на меня, сверкает голубыми глазищами в окружении бесцветных ресниц, а во взгляде плещется презрение. Девушка подаётся назад, пытается отпрянуть, умчаться подальше, но из тени выходят мои охранники, и она лишь затравленно озирается по сторонам.

Вглядываюсь в её лицо, не хочу верить в то, что вижу, а она выдаёт досадливо:

— Ты…

Ты гляди, узнала. Или каждая баба помнит в подробностях мужика, от которого ребёнка родила?

— Я, — отвешиваю шуточный поклон, а Наташа бледнеет. — Но вот кто ты такая, я вообще в душе не ебу.

Нагло вру. Всё я понимаю — ещё вчера понял, просто верить не хотел. А сейчас узнал и всё в душе всколыхнулось, просто лишний раз показывать этого не хочу.

— Максим Викторович Пожарский, — выплёвывает, морщит нос, становясь похожей на злобную карикатуру, а меня кипятком от её голоса ошпаривает. Боже мой, это что-то невероятное. — Какие люди, надо же.

Я не видел эту женщину шесть лет. Боже ты мой, мы трахались всего где-то месяц, потом расстались, и после оказалось, что я отец мальчика-отказника. А тут появилась, словно имеет на это право.

Наташа снова озирается, но вокруг нас пустой парк и кольцо моей охраны — ей действительно не сбежать. Я похлопываю по лавочке рядом с собой, кивком приглашаю присесть.

— Зачем ты пришёл? — в голосе слишком много ненависти.

Меня захлёстывает эмоциями, и приходится сжать руки в кулаки и напомнить себе, что после рождения Ярика я дал себе кое-какое обещание. Но, боже мой, как же хочется сейчас размазать её по стенке. Раскатать в тонкий блин, чтобы пошевелиться не могла. Уничтожить.

— Наташа, я предупреждаю…

— Удивлена, что ты вообще узнал меня, — фыркает с презрением и суетливо растирает предплечья через тёмно-синюю ткань толстовки. — Сколько лет прошло?

— Сама ответь себе на этот вопрос. Сколько нашему сыну? Плюс месяцев восемь. Вот столько мы не виделись.

Закрываю глаза, пытаюсь себя уговорить не делать глупостей, но когда эта женщина снова оказывается рядом, сложно сдерживаться. Боже ты мой, я никогда не думал, что смогу какую-то бабу так сильно презирать, а вот, ты смотри, вышло.

Знаете, я ведь думал, что всё это осталось в прошлом. Весь тот пиздец, в который я увяз однажды по виде вздорной бабы, решившей, что ей не нужен ребёнок. Да, Ярик родился болезненным, почти нежизнеспособным, очень слабым и несчастным, но разве это повод от него отказываться?

Интересно, эта баба знает, сколько бабок и сил ушло, чтобы хоть немного вычухать нашего сына? Догадывается?

Когда-то Наташа была красивой: эффектной длинноногой блондинкой в лучших шмотках. Умеющей себя подать, способной очаровывать, быть заметной. Сейчас же передо мной жалкая пародия на неё прежнюю — какая-то истрёпанная девица с мешками под глазами.

— Наташа, какого хуя тебе надо? — я не собираюсь подбирать слова, не хочу нежничать. Маты? Да бога ради, с ней иначе не получается. Это же не Инга, с которой хочется быть мягче.

Наташа смотрит на меня, широко раскрыв глаза, а в них пылают ненависть и презрение. С чего бы, казалось. Некогда роскошные пышные губы бледные, под голубыми глазами тени, лицо белее мела, а светлые волосы, обрамляющие лицо, похожи на паклю. Наташа очень плохо выглядит, но мне совершенно не интересно, что её довело до жизни такой.

— Мне нужен мой сын, — заявляет, и я бы, может, поверил, что действительно вся эта чушь — ради Ярика, но только слепое доверие — не самая моя сильная черта.