Моя панацея

— Ещё, пожалуйста, Максим, ещё, — умоляю, ловлю его губы, сама целую неистово, мечтаю быть ближе и отдалиться одновременно.

— Инга, смелее, — хриплое в рот, и после болезненные укусы. Его пальцы касаются щёк, шеи. Пытка и мука.

Внизу живота пожар, мышцы сокращаются, сладкая судорога проходится по позвоночнику. Что-то тёплое выливается, а Максим подхватывает меня вверх и с силой опускает на свой член до упора, до моих вскриков и своих хриплых стонов. Внутри пульсирует, жжётся, обжигает. Дыхание спирает, грудь теснит что-то новое, непонятное, странное. Хватаю ртом воздух, словно рыба, выброшенная на берег.

— Я… я сейчас…

— Давай, девочка, кончай.

И эта фраза, как приказ, прошивает меня насквозь пулемётной очередью, впивается в сердце, стекается огненным ручьём ниже, выстреливает искрами внизу живота.

В глазах темнеет. На мгновение тёмная пелена скрывает от меня всё, обволакивает. Судорога проходит по ногам, подгибаю пальцы, тянусь к Максиму. Его грудь покрыта бисеринами пота, я трусь об неё воспалёнными сосками, хочу большего.

— Макс, — выкрикиваю. Рука Максима на моём затылке, как маячок в тумане, и стон тонет в поцелуе. Жарком, неистовом, невероятном. — Что ты со мной делаешь?

Падаю лбом на его плечо, дышу надсадно, до боли в рёбрах. Максим прижимает меня к себе, берёт в плен своих рук, а член пульсирует внутри, добавляет удовольствия.

Растекаюсь киселём по сильному телу. Превращаюсь в безвольный кусочек желе, а сердце грохочет так, что вот-вот выпрыгнет через горло

— Блядь, — в ухо, но впервые меня не коробят маты. Это же не тётка, это же Максим. Это не то, не со зла, не в мою сторону. Не обо мне. Не про меня.

20. Инга

Я варю кофе, а за окном рассвет. Через несколько часов нужно ехать за Яриком, и я не хочу уснуть в самый неподходящий момент. Потому кофе и покрепче.

Перебираю босыми ступнями, прохладный воздух кондиционера касается голых бёдер, они покрываются пупырышками, но это здорово освежает. После секса, который, стыдно признаться, слишком мне понравился, кожа горит огнём, и кровь до сих пор бурлит в венах. Вот только мне неспокойно. Какое-то дурное предчувствие царапает сердце. В кухне тишина, а я украдкой поглядываю на Максима, но не решаюсь заговорить.

Максим стоит у окна, из одежды на нём только белое махровое полотенце, на коже после душа ещё остались влажные капли. Они поблёскивают в ярком свете десятка потолочных лампочек, искрят, кажутся чем-то волшебным. Только Максим на меня внимания не обращает — смотрит на осенний сад сквозь тройной стеклопакет и курит. Тихий, задумчивый, немного странный, он втягивает табачный дым и медленно выпускает его вверх. Свободной от сигареты рукой упирается в стену, и мышцы на предплечье слишком уж напряжены.

А говорят, что секс мужчин расслабляет, но тут какой-то особенный случай. Не к добру это, пятой точкой чувствую.

Максим сейчас мрачнее обычного, а брови сведены к переносице, хмурые. О чём ты думаешь? Что гложет?

Наверное, я всё-таки сделала что-то не так. Максим, получил от меня то, что хотел, и теперь всем своим видом даёт понять, что не стоила овчинка выделки. Вон, паспорт мне вернул, сумку. Надо тогда уходить. Зачем эта тягостная тишина?

— Я предупреждала, — срывается с языка то, о чём я даже думать секунду назад не хотела. Наверное, подсознание взыграло, выдало этот финт.

Вглядываюсь в зарождающуюся на кофейной поверхностью янтарную пенку. Всматриваюсь в пузырьки, мысленно их пересчитываю, а ладони потеют. Вытираю их бумажным полотенцем, а внутри всё клокочет. Главное, чтобы кофе не сбежал — эта мысль безопасная, от неё не ползёт по коже холодок. По кухне плывёт густой аромат, я считаю про себя до десяти и выключаю плиту.

— О чём ты? — чувствую, что смотрит на меня, но я не хочу видеть его глаза сейчас. — Инга, я жду ответа.

— Я предупреждала, что плохая любовница, — выдыхаю на каком-то щемящем сердце нерве. — Убедился?

Максим останавливается за моей спиной, кладёт руки на талию и разворачивает к лицом себе резко, поддевает пальцами подбородок, заглядывает в глаза. Всё происходит так быстро, что ойкнуть не успеваю, не то что увернуться. Приходится выносить эту пытку — его взглядом. Тяжёлым и требовательным, проникающим в самые глубины.

— То есть ты считаешь, что я переживаю о том, что ты не заглотнула по самые яйца и не закрутилась во время секса морским узлом? — напирает, а в воздухе грозовой фронт и стылый ветер.

Конечно, это всего лишь ощущение и мы всё ещё в просторной кухне лишь вдвоём, но мне упорно кажется, что вот-вот прольётся кислотный дождь и сожжёт тут всё напрочь. И меня в первую очередь.

— Хватит выдумывать всякую ересь, — словно из ведра с ног до головы обливает своей уверенностью, заряжает ею. И мне хочется верить, и я позволяю себе эту вольность. — Если бы я хотел только секса, если бы ожидал чудес камасутры, точно не с тобой в постель ложился. Нахрена мне этот стресс, возня вся с твоими комплексами, если хотелось просто за сиську подержаться? Думаешь, я каждую проходяющую через мой член бабу готов к сыну подпустить?

Максим упирается своим лбом в мой, и хватка жёстких пальцев на подбородке слабеет. А я касаюсь влажных волос на затылке, перебираю короткие пряди, они щекочут ладонь, и это действие странным образом успокаивает.

— Я… я не знаю, — вздыхаю, но больше мне не хочется молчать и держать всё в себе. Мне хочется говорить о том, что волнует, что болит где-то там внутри. — Я не знаю, почему ты такой мрачный, молчаливый. От кофе отказался, думаешь о чём-то, хмуришься. Это странно, понимаешь?

— Думаешь? — в уголках губ дрожит усмешка, придаёт мне сил нести чушь дальше.

— Пусть я не очень опытная по части мужской психологии, не всегда понимаю, как правильно… но мне кажется, если мужчине всё понравилось, если он остался доволен, если секс был хорошим, то мужчина не молчит и не кажется злее чёрта.

— Понимаю, — неожиданно легко соглашается и касается губами моей шеи. Его руки ложатся на талию, опускаются ниже, оглаживают бёдра, ласкают.

И вдруг мне становится так стыдно, неловко. Нелепая, глупая. Права была, наверное, тётка: я тупая. Отмороженная и недоразвитая.

— Ты прости меня, я такая дурочка, — обхватываю лицо Максима ладонями, потираю щетину, ловлю тёмный взгляд, в котором утонуть можно, настолько глубокими кажутся сейчас его глаза. — У тебя сын в больнице, проблемы из-за Павлика. Ты об этом беспокоишься, да? А тут я со своими глупыми эмоциями и страхами. Извини, Максим… пожалуйста.

Он затыкает мне рот поцелуем. Жёстким, немилосердным, напористым и колючим. Отросшая щетина царапает подбородок, губы, причиняет боль, но мне больше не хочется говорить всякие глупости. Стыдно быть такой дурой, Инга, стыдно.

Руки Максима на моей попе, гладят медленно. Пальцы крепко впиваются в кожу, мнут. Словно Максим что-то хочет этим сказать, а неприятное предчувствие всё сильнее.

Сознание никак не хочет сложить два и два. Его руки на моих ягодицах, гладят именно те места, где у меня… мамочки!

— С Яриком всё будет хорошо, я не беспокоюсь об этом, — убеждённо, властно, с долей присущего Максиму прагматизма. — С Павликом тоже всё почти решено, хотя нервы эта ситуация вымотает знатно. Тебе в том числе, потому что будут допросы, будут показания. Обязательно будут, и ты должна это чётко понимать.

— Ты потому мне паспорт вернул?

— Поэтому тоже, — кивает, становясь вдруг очень серьёзным. — Инга, просто знай, что, несмотря на мою некоторую жёсткость, горячность и наше оригинальное знакомство, невзирая на мой поступок, ты здесь не пленница.

— Я почти сразу перестала себя ею чувствовать. Когда к Ярику в комнату попала.

— Тогда всё пошло не по плану, — усмехается, а в тёмных глазах мелькает нежность. Беззащитность даже, и я становлюсь на носочки и целую его в щёку. Очень по-детски, но мне так хочется. Так, чувствую, сейчас нужно. Нам обоим.