Академия пурпурной розы

Закрываю глаза — хочется выть от беспомощности.

— Помогу тебе застегнуть, как и просила.

Шорох платья — кажется, Солейн послушно отворачивается. В моих легких заканчивается воздух — и у меня больше нет сил делать новый вдох. Я хочу стать такой маленькой-маленькой, чтобы исчезнуть совсем.

Его короткий вдох сквозь зубы.

Словно он делает его за меня, за нас обоих.

Пение стали, вынимаемой из ножен.

— Ах!

— А теперь говори, где Эмма, дрянь! И только попробуй дернуться или начать колдовать.

— Убер-ри от меня эту острую штуку, ты…

— С каждым словом мое терпение заканчивается. Я что-то непонятно спросил?

Солейн молчит и тяжело дышит.

Ч-что?!

Не сразу осознаю, что происходит. Я уже приготовилась к самому страшному и теперь до меня с трудом доходит смысл слов.

— Я могу спросить, на чем прокололась? — после минутного замешательства ехидно спрашивает «мой» голос привычными интонациями Солейн. Она больше не пытается притворяться и разыгрывать невинность.

Невозмутимый ответ Морвина заставляет мои уши гореть — даже так, в шкафу, я чувствую, как они нагреваются.

— У нее родинка над левой грудью. У тебя нет. Ты копировала ее внешность, девочка-метамороф, но не могла знать, что у нее под платьем. В отличие от меня.

— А-ха-ха, ай да Эмма! Пожалуй, я недооценила нашу скромную малышку.

В голове вихрем проносятся вспоминания вчерашней ночи — как я подтягиваю на плечи почти сорванную рубашку, его ошеломленный вид… понятия не имею, как и когда он успел рассмотреть… мой несносный огненный маг. Только мой.

Я уже во все глаза пялюсь в щель, пытаюсь разглядеть, что у них там происходит. Кажется, Морвин держит Солейн спиной к себе, сжимая ее запястье, заведенное назад. А правой рукой удерживает обнаженный меч у ее горла.

— Ты долго будешь испытывать мое терпение?

Но Сол не унималась.

— Ох, а ты-то! Настоящий мужик, нечего сказать! Различаешь баб по си…

Морвин встряхнул Солейн так, что у той зубы клацнули.

— Заткнись! Где она?!

— Да здесь она, здесь!! Убери уже руки, мужлан…

Он резко отпускает ее, Сол охает и фиолетовым облаком оседает на пол.

Быстрые шаги. Скрип дверцы шкафа.

Жмурюсь от света. Волна прохладного воздуха овевает зареванное лицо, сушит последние слезы.

Под аккомпанемент цветастых ругательств другого мира чувствую, как меня хватают и тянут вверх, поднимают, но по-прежнему не ощущаю своего тела и не могу пошевелиться. Безвольной куклой падаю на грудь Морвину, утыкаюсь лицом. Наконец-то могу вдохнуть полной грудью — и вдыхаю. Родной, любимый запах. Крепко-крепко жмурюсь и снова открываю глаза — нет, не сон. Не помутнение рассудка на почве стресса.

Он меня нашел. Как ребенка, что прячется в шкафу от грозы и надеется, что его непременно найдут и обнимут. Я тоже пряталась когда-то в детстве — но меня никогда не обнимали, даже если находили. Просто не могли.

И вот теперь я так счастлива, что готова умереть. И гроза за окном — настоящая, непридуманная гроза первыми раскатами грома вторит бешеному стуку моего сердца. А любимый человек быстрыми поцелуями покрывает мое лицо и прижимает левой рукой за талию все крепче и крепче, отрывая от земли.

А в правой у него по-прежнему обнаженный меч.

— Сьюки, ко мне!

Аметистовая молния шмыгает из-под моей кровати. Быстрый цокот каменных лапок по полу. А я даже не могу его предупредить! Язык по-прежнему онемелый, будто ваты наелась.

Морвин рывком разворачивается на звук — прямо со мной вместе…

…а потом короткий замах, сверкает смазанным движением клинок, падает разящим движением…

Пригвожденный к полу, паучок взбрыкивает всеми восемью лапками и затихает.

Осколки аметиста рассыпаны вокруг меча, торчащего из камня. Драгоценное крошево медленно гаснет, умирает бесполезным стеклом.

— Не-ет!! За что?! За что вы ее убили?! — душераздирающий крик Солейн.

Она бросается к этому крохотному каменному существу, которое когда-то было, кажется, ее единственным другом. По щекам Солейн крупным градом слезы.

А потом ее лицо — мое лицо! — подергивается крупной рябью, как гладь пруда под струями ливня.

Она сдавленно охает, закрывается обеими ладонями и отворачивается.

Я чувствую, как возвращается чувствительность тела — сначала покалывание в кончиках пальцев на ногах, потом выше и выше, вот уже ощущаю твердые объятия сильной руки на моей талии, горячее дыхание на своем лице…

— Морвин… — шепчу несмело.

Поднимаю голову и встречаюсь с ним взглядом. Робкой улыбкой пробую губы — все еще непослушные, дрожащие.

В его глазах такая буря эмоций, что кажется просто невозможным облечь ее в слова. И он просто обнимает меня крепче — обнимает до хруста костей, утыкается мне носом в шею, прижимается лицом к волосам и вдыхает запах.

— Тысячи мелочей… из которых состоишь ты… она никогда бы не смогла повторить их. Моя Маэлин. Только моя.

Сдавленные рыдания Сол. И от ее горьких слез — честных, на разрыв — что-то переворачивается у меня внутри. Так плакала Дженни, когда рассказывала мне о том, что кажется, потеряла Олава навсегда.

Я осторожно отстраняюсь.

— Можно мне… дай мне пять минут, ладно?

Морвин нехотя выпускает меня из рук, я вижу по лицу, что у него огромные сомнения насчет того, стоит ли, но он все же доверяется мне, за что я безумно благодарна.

Наконец-то нащупываю ступнями пол. Делаю пару нетвердых шагов в сторону. Комната слегка кружится.

У меня в голове рождается одна безумная мысль. И чем дольше я думаю, тем меньше она кажется мне безумной.

Сфера не пропускает только людей. Такой защитный механизм. Животные всегда могли спокойно ко мне подходить. Даже паучок легко преодолел Щит, потому что он — не человек. И если верна моя догадка, Солейн тоже. А значит, у меня может получиться…

У меня получается. Я опускаюсь на пол чуть позади и кладу руку на плечо Сол, а она от неожиданности замирает, прекращает плакать. Сдавленно бросает — глухим голосом, сквозь пальцы:

— Уйди от меня. Станешь теперь играть в добренькую Эмму. Я жалкая, да! Я знаю. С самого детства знаю. Но твоя жалость мне не нужна. Уйди! Не смотри на меня. Не смотри на меня… такую.

Но я не могу уйти. Теперь я понимаю, почему с самого начала относилась к Солейн не так, как к другим студенткам, совершенно мне чужим. Почему никогда, даже если очень-очень сильно злилась и ревновала, не могла ненавидеть по-настоящему. Чувствовала в ней этот внутренний надлом.

Говорю ей тихо, осторожно, и мысленно скрещиваю пальцы — потому что мечтаю достучаться до нее на этот раз.

— Я знаю, почему ты боишься показать настоящее лицо. Я знаю твою тайну. Почему ты так сильно мне завидуешь. Почему хочешь занять мое место. Почему твой отец тебя стыдится. Солейн Эв — это ведь почти настоящее имя, да? Почти. «Эв» — сокращенное «Эдвард Винтерстоун», правда? Паршивая овца семейства Винтерстоунов. Мой дядя, который пропал много лет назад. Укатил за моря и завел себе по слухам где-то семью. Которую не хочет никому показывать. Теперь я, кажется, понимаю, почему. Твоя мама — она ведь не совсем человек, да? И ты поэтому думала, что сможешь обмануть пепелище и оно подарит тебе семечко. В тебе тоже — кровь Винтерстоунов!

Солейн перестает даже всхлипывать — ее плечи напряжены, в наступившей звенящей тишине она вся, словно натянутая струна, что вот-вот порвется. И я вдруг очень живо и отчетливо представляю, что она пережила.

Поддаюсь порыву и обнимаю крепко ее за шею, кладу подбородок сзади на плечо. Хотя с огромным удовольствием и придушила бы тут же, по-родственному.

— Какая же ты дура, Сол! Ну почему сразу не призналась нам с Дженни? Мы были бы счастливы узнать, что у нас есть двоюродная сестра. Ну подумаешь, немножко стерва и зараза… но сестер же не выбирают!

Глава 62

Она сердито поводит плечом, чтобы стряхнуть мои неловкие обнимашки, но не делает попытки отстраниться. Только по-прежнему закрывает лицо.