Квартеронка

С приближением "Магнолии" общее возбуждение росло. Было совершенно ясно, что через несколько минут она догонит, а вскоре и опередит нас. Многие пассажиры не могли примириться с этой мыслью, кругом слышались сердитые возгласы, а иногда и злобные проклятия. Все это сыпалось на голову бедного капитана, так как пассажиры знали, что его помощники были за состязание. Один капитан праздновал труса.

"Магнолия" была уже у нас за кормой; ее нос слегка отклонился в сторону; она явно собиралась нас обойти.

Вся ее команда деловито сновала по палубе. Рулевой стоял наверху в рулевой рубке, кочегары суетились около котлов; дверцы топок накалились докрасна, и яркое пламя высотой в несколько футов вырывалось из громадных дымовых труб. Можно было подумать, что судно горит.

- Они топят окороками! - закричал один из пассажиров.

- Верно, черт побери! - воскликнул другой.- Смотрите, вон перед топкой их навалена целая куча!

Я посмотрел в ту сторону. Это была правда. На палубе перед пылающей топкой лежала гора каких-то темнокоричневых предметов. По их величине, форме и цвету можно было заключить, что это копченые свиные окорока. Мы видели, как кочегары хватали их один за другим и бросали в пылающие жерла топок.

"Магнолия" быстро догоняла нас. Ее нос уже поравнялся с рулевой рубкой "Красавицы". На нашем судне волнение и шум все увеличивались. С нагонявшего нас судна слышались насмешки пассажиров, и от этого страсти разгорались еще больше. Капитана заклинали принять вызов. Мужчины осаждали его; казалось, вот-вот начнется драка.

"Магнолия" продолжала идти вперед. Она шла уже с нами наравне, нос с носом. Прошла минута в глубоком молчании. Пассажиры и команды обоих судов следили за их движением, затаив дыхание. Еще минута - и "Магнолия" вырвалась вперед!

Громкий, торжествующий крик раздался с ее палубы, а затем на нас посыпались насмешки и оскорбления.

- Бросайте конец - мы возьмем вас на буксир!

- Где уж вашему ковчегу угнаться за нами!

- Да здравствует "Магнолия"! Прощай, "Красавица"! Прощай, старая развалина!-вопили пассажиры "Магнолии" среди взрывов оглушительного смеха.

Я не могу передать вам, какое унижение испытывали все, кто был на борту "Красавицы". Не только команда, но и пассажиры, все как один, переживали это чувство. Я и сам испытывал его гораздо сильнее, чем мог себе представить.

Никому не нравится быть в лагере побежденных, хотя бы он и оказался там случайно: кроме того, всякий невольно поддается общему порыву. Настроение окружающих - быть может, в силу какого-то физического закона, которому вы не можете противиться,- сразу передается и вам. Даже когда вы знаете, что ликование нелепо и бессмысленно, вас пронизывает какой-то ток, и вы невольно примыкаете к восторженной толпе.

Я помню, как однажды, охваченный таким порывом, присоединил свой голос к крикам толпы, во всю глотку приветствовавшей королевский кортеж. Прошла минута, возбуждение мое остыло, и я устыдился своей слабости и податливости.

И команда и пассажиры, видимо, считали, что капитан, при всем своем благоразумии, сделал большой промах. Кругом стоял ужасный шум, и крики: "Позор!" - неслись по всему судну.

Бедный капитан! Все это время я не сводил с него глаз. Мне было его очень жалко. Я был, вероятно, единственным пассажиром, кроме прелестной креолки, знавшим его тайну, и я не мог не восхищаться, с какой рыцарской стойкостью он держит свое слово.

Я видел, как пылали его щеки и гневно сверкали глаза. Если бы его попросили дать это обещание сейчас, он, надо думать, не согласился бы даже за все перевозки по Миссисипи.

В эту минуту, стараясь укрыться от осаждавших его пассажиров, он проскользнул на корму через дамский салон. Но и тут его сейчас же заметили и атаковали представительницы прекрасного пола, не уступавшие в настойчивости мужчинам. Некоторые насмешливо кричали, что никогда больше не сядут на его пароход, другие обвиняли его в неучтивости. Подобные обвинения могли хоть кого вывести из себя.

Я пристально следил за капитаном, чувствуя, что наступает решительный момент. Что-то должно было произойти.

Выпрямившись во весь рост, капитан обратился к толпе осаждавших его дам:

- Сударыни! Я и сам был бы счастлив, если бы мог удовлетворить вашу просьбу, но перед отъездом из Нобого Орлеана я обещал... я дал честное слово одной даме...

Но тут любезная речь капитана была прервана молодой особой, которая бросилась к нему с криком:

- Ах, капитан! Дорогой капитан! Не позволяйте этому мерзкому пароходу обойти нас! Дайте больше пару и обгоните его! Умоляю вас, дорогой капитан!

- Как, сударыня?! - ответил пораженный капитан.-Ведь это вам я дал слово не устраивать гонок. А вы...

- Боже мой! - воскликнула Эжени Безансон, ибо то была она.- И правда! Я совсем забыла!.. Ах, дорогой капитан, я возвращаю вам ваше слово... Увы! Надеюсь, что еще не поздно! Ради всего святого, постарайтесь его обогнать! Слышите, как они издеваются над нами?

Лицо капитана просияло, но сразу опять омрачилось.

- Благодарю вас, сударыня,- возразил он.- К сожалению, должен сказать, что теперь уж нет надежды обогнать "Магнолию". Мы с ней в неравном положении. Она бросает в топки копченые окорока, которые заготовила на этот случай, а я после того, как обещал вам не участвовать в гонках, не погрузил ни одного. Бессмысленно начинать гонку только на дровах, разве что "Красавица" гораздо быстроходнее "Магнолии", но мы этого не знаем, так как никогда не испытывали ее скорость.

Положение казалось безвыходным, и многие дамы бросали на Эжени Безансон враждебные взгляды.

- Окорока!-воскликнула она.-Вы сказали-копченые окорока, дорогой капитан? Сколько вам нужно? Хватит двухсот штук?

- О, это больше, чем надо,- ответил капитан.

- Антуан! Антуан! Подите сюда! - закричала она старику-управляющему.Сколько окороков вы погрузили на пароход?

- Десять бочек, сударыня,- ответил управляющий, почтительно кланяясь.

- Десяти бочек хватит, правда? Дорогой капитан, они в вашем распоряжении!

- Сударыня, я уплачу за них,- сказал капитан с просветлевшим лицом, загораясь всеобщим воодушевлением.