Скажи, кто твои друзья

Артемьевой уже приходилось посещать такие заведения, и она была убеждена, что привыкнуть к ним невозможно. Хотя почему? Она же привыкла регулярно ездить по тюрьмам, от одного вида которых людям, не связанных с правоохранительной системой, становится дурно.

В коридоре психиатрического отделения было тихо, как и во всей больнице. Вдоль стен прогуливались задумчивые женщины в тапочках и домашних халатах. Двое мужчин азартно возили по коридору инвалидное кресло на колёсиках. Доехав до конца коридора, она быстро разворачивали игрушку и отправлялись в обратный путь.

Николай Фролович вошёл в мужскую палату и остановился на пороге. В помещении было четыре койки. На двух из них одеяла были отброшены. Скорее всего, здесь лежали двое больных, катавших в коридоре инвалидное кресло.

– Что у вас, дорогой мой? – спросил он седого пациента с всклокоченной шевелюрой, который неподвижно сидел на койке и, не моргая, смотрел в стену.

Мужчина повернул к врачу голову.

– У нас всё в порядке? – мягко поинтересовался Николай Фролович и улыбнулся больному.

Мужчина, как в забытьи, кивнул. Две фразы Терентьева вывели его из неподвижности. Словно что-то преодолевая, пациент лёг на подушку.

Психиатр повернулся к стоявшей у окна палаты койке, на которой лицом к стене лежал очень худой мужчина в застиранной майке. Он был настолько худ, что позвонки на его спине выпирали, словно бусы.

Николай Фролович осторожно тронул его за плечо.

– Станислав, как вы себя чувствуете? – спросил психиатр.

Наумов недовольно заворчал.

– Станислав, к вам пришли по очень важному вопросу, – негромко проговорил врач. – Будьте добры, повернитесь.

Наумов нехотя повернулся.

– Что ещё? – пробормотал он.

– Вот эта женщина, она работает в полиции, хочет задать вам несколько вопросов. Это ненадолго.

Стас сел на кровати и посмотрел снизу на стоявшую перед ним Артемьеву. Щёки Наумова ввалились, волосы лежали редкими прядями, а лицо имело сильную желтизну. Наверняка у него была больная печень.

– А что? – захныкал он. – Я ничего не сделал! Почему полиция?

Несмотря на плаксивый тон, в его блуждающем взгляде читалась тревога, а на лбу выступил пот. Руки Наумова тряслись, он затравленно глядел на следователя.

– Не беспокойтесь, у полиции к вам нет претензий, – успокоил его психиатр.

Внезапно у Наумова сменилась настроение: вместо плаксивости на лице появилась злобность, и, глядя на Артемьеву исподлобья, Стас часто задышал.

– Станислав Иванович, когда вы последний раз были в гостях у Юлии Ерёминой? – стараясь говорить как можно мягче, спросила его Надя.

Стас нахмурился, вспоминая.

– Я люблю её, – проговорил он. – Юля – моя жена, а со мной встречаться не хочет. И Ксюшеньку мою люблю.

На глазах Наумова навернулись слёзы.

– Когда вы последний раз навестили Юленьку? – повторила вопрос Артемьева.

– Несколько дней назад, – сделав над собой усилие, вспомнил Наумов. – В понедельник. Нет, в среду. Или в четверг.

Он виновато посмотрел на врача и на следователя.

– Я не помню! – проговорил он.

– Хорошо, несколько дней назад, – кивнула Надя. – Вы с ней выпивали?

– Выпивали, – качнул головой Стас. – Нет, не выпивали. Пил только я.

Станислав приложил дрожащие пальцы к вискам.

– Юленька водку вообще не пьёт, её пью только я.

Пытаясь унять дрожь, Наумов сунул руки между коленями.

– Она меня предала, – вдруг с нажимом заговорил он. – Она предала. Мы вместе начинали. Она пришла в театр сразу после института, я её всему научил, а она мною брезговала. Я – режиссёр, а она мною брезгует.

Наумов всхлипнул и вытер нос рукавом.

– Почему она меня бросила? – жаловался он. – Я же её любил и люблю! Она стала известной актрисой, её везде приглашают, а меня нет. Но я режиссёр, у меня свой взгляд, своя драматургия, свой стиль. Разве это справедливо? На свете много несправедливости! – шмыгнул носом Стас.

Его настроение снова изменилось.

– Вы знаете, какая она? – Наумов нахмурился и сжал зубы. – Она злобная и расчётливая. Когда она пришла ко мне в театр, она такой не была. Она бегала за мной и просила роли. А потом отняла у меня Ксюшеньку и сказала, что я алкаш.

Станислав помолчал, вспоминая подробности давней обиды.

– Да, я алкаш, – возвысил он голос. – Я пью, потому что ни на что не годен. Из меня ничего не получилось. Я никто, я пустое место! Но я брошу пить! Я вернусь в искусство, вот увидите! Я обещал Юленьке, что брошу пить, и я перестал пить!

Он поднял взгляд на Артемьеву.

– Представляете, она не хотела меня пускать в квартиру!

Дыхание Наумова снова участилось, он вытер пот со лба.

– Скажите, Станислав, в гостях у Юли вы пили из стопки? – осведомилась Надя.

Стас с непониманием посмотрел на неё.

– Вы пили из стопки или из другой посуды? – снова спросила его Артемьева.

– Из стакана, – пожал плечами Наумов. – Юлька мне всегда стакан ставит, когда я к ней прихожу. А стопки – не-е-ет! – помотал он головой.

– Благодарю вас, Станислав, – поблагодарила его следователь и чуть заметно кивнула психиатру, давая понять, что всё важное она узнала.

– Всё хорошо, Станислав, – погладил больного по плечу Николай Фролович

Он взял с тумбочки стакан с водой и протянул его больному:

– Вот, выпейте, вам станет легче.

Наумов взял стакан обеими руками и сделал несколько жадных глотков.

– Умница! – улыбнулся Терентьев, показывая Наде глазами на стакан.

Артемьева аккуратно, двумя пальцами, взяла его из рук больного и убрала в полиэтиленовый пакет.

– Отдыхайте, Станислав, и ни о чём не беспокойтесь, – ласково проговорил врач. – Всё будет хорошо.

Надя и Терентьев вышли в коридор. Здесь больных, катавших инвалидное кресло уже не было, как не было и самого кресла, но из туалета слышались ругань и какая-то возня. Туда уже торопились санитары.

– Станислав – творческий человек, таким тяжелее, – вполголоса проговорил Николай Фролович, когда они с Артемьевой шли к выходу.

– Творческий человек весь в искусстве, – согласилась Надя.

– То-то и оно, – покивал Терентьев. – Однозадачность, матушка, ещё никого до добра не доводила. Однозадачность иначе называется зашоренностью. Когда человек по какой-то причине теряет возможность заниматься своим любимым и единственным делом, то тут-то и начинаются проблемы с психикой. Если он не перестроится, то всё может закончиться весьма печально.

– Сейчас много трудоголиков, – согласилась Артемьева. – Это приветствуется и рекламируется.

– А потом семьи разваливаются, начинаются алкоголь, наркотики и самоубийства, – вздохнул врач. – Нельзя всё складывать в одну корзину. У человека должны быть увлечения помимо работы, какие-то другие дела. Но что я говорю? Вы сами всё знаете!

Самолёт рейса Москва-Сочи вылетал из аэропорта Внуково около двух часов ночи. Старший лейтенант Рыжов взял в дорогу небольшой кейс, в котором лежали плавки, документы, фотоаппарат, диктофон и бутерброды, приготовленные заботливыми руками его молодой жены Мариночки.

– Везёт тебе, Жорка, к морю едешь, – с досадой шмыгнула носом Марина. – А тут на улице жара, а в офисе холод от кондиционера.

– Ничего, – обнял супругу Жорик, – я тебе камушков привезу, они морем пахнут.

– Спасибо, любимый, – чмокнула мужа в щёку Марина. – Смотри, не расслабляйся там, а то солнце, море…

– …работа, – продолжил Георгий. – Когда ещё случится такая приятная командировка? А то всё приходится лазить по подвалам, чердакам и помойкам, отлавливать разных отморозков.

Самолёт заходил на посадку, когда над Сочи разгорался новый день. Раскинувшийся дугой на берегу моря город прорезали ярко освещённые магистрали. Стеклянные стены гостиниц отражали тёмную синеву просыпающегося моря и розовый отсвет утреннего неба.

Солнце робко выглядывало из-за горизонта, словно не решаясь своим жаром потревожить ещё спящий город.