Страница 19 из 20
Еле заметный намек на улыбку тронул губы Айзека, но, прежде чем он успел ответить, Мартин Форд назвал его имя.
Все в театре вытянули шеи, чтобы взглянуть на него, подобно лучу прожектора, освещавшему его весь путь до сцены. Там на него хлынул настоящий свет, позолотив каштановые волосы. Он все еще держал руки в карманах куртки, и я гадала, собирается ли он и монолог читать так же. Профессиональный боксер, привязавший одну руку за спиной, чтобы дать шанс и другим.
– Меня зовут Айзек Пирс, – он повернул голову в моем направлении. – Я буду читать монолог из «Трамвай „Желание“»[23].
Я медленно выдохнула с облегчением.
«Не Шекспир. Спасибо».
Мой вздох облегчения стал потрясенным ахом, когда Айзек вытащил руки из карманов. Выражение его лица из нейтрального превратилось в надменную ярость так быстро, что мне пришлось моргнуть, напомнив глазам, что они видят все того же человека. Одну руку он сжал в кулак, а другой обвиняюще ударил по воздуху, возвышаясь над аудиторией, и начал свой монолог.
Я смотрела, зачарованная, пока он ходил по сцене подобно хищному животному. Он сорвал свою куртку и бросил на землю, словно она мешала ему. На нем не было ничего, кроме белой майки, и вид его тела, обтянутого лишь этим куском хлопка, что-то пробудил во мне, то, что я считала погибшим от удушья.
Свет очерчивал линии его мышц. На правом бицепсе темнела татуировка. Другая виднелась на внутренний части его левого предплечья. Кожа, кость и мощь, обнаженные под светом сцены. Айзек выворачивался наизнанку, играя из глубин души, каждым атомом своего тела, каждой мышцей, каждым сухожилием. Он гремел, говоря, что он «король здесь», и все в чертовом зале, в том числе и я, верили ему.
Когда слова закончились, страсть, льющаяся из Айзека, оборвалась, словно закрыли кран. Быстрый поклон, и он схватил куртку. Он сошел со сцены, прошел по проходу и занял свое место рядом со мной.
Его тело казалось спокойным и все же словно искрилось. Я ощущала последние следы энергии, исчезающие, подобно пару. Я смотрела, как он положил куртку на колени. Уставилась на его голый бицепс в сантиметрах от меня.
Он все смотрел перед собой, а затем, наконец, взглянул на меня.
– Что?
– Прости, – прошептала я. – Не слышу тебя из-за привидения Марлона Брандо, почти выплакавшего все глаза.
Легкая улыбка изогнула губы Айзека. Я уже дважды заставила его улыбнуться. Если задуматься, я лишь раз видела, как он улыбается – после поклонов на «Эдипе».
– Уиллоу Холлоуэй?
Я замерла.
«Вы, должно быть, черт возьми, шутите. Мне нужно выступать после этого?»
Я сглотнула комок голых нервов в горле и начала подниматься на ноги.
– Последнее напутствие? – прошептала я.
Я не ожидала, что он ответит, и поэтому продолжила вставать с сиденья, когда внезапно ладонь Айзека сомкнулась на моей руке, нежно, но крепко удерживая меня на месте. По мне снова пробежал разряд электричества, устроившись в тепле моего живота. Через рукав его пальцы казались теплыми, и вместе того, чтобы почувствовать себя в ловушке, мои нервы успокоились от его прикосновения.
– Не думай о словах, – сказал Айзек. – Даже если ты перепутаешь или забудешь строчки, продолжай, – он отпустил мою руку. – Просто рассказывай историю.
Мартин снова назвал мое имя, и публика стала оглядываться в поисках меня. Я все еще смотрела на Айзека.
– Рассказать историю, – прошептала я. – Спасибо.
Он кивнул, и его серо-зеленые глаза метнулись к сцене. Иди.
Я против воли оторвалась от него и прошла по проходу между рядами к сцене.
Расскажи историю.
Именно это я и не сделала. Так и не сделала. Так и не смогла.
Я поднялась по трем ступенькам на сцену и встала под прожектором. Мартин Форд, оформитель сцены и помощник режиссера – женщина в очках с толстыми стеклами, регистрировавшая нас, – сидели за столом напротив меня. Позади них аудитория слилась в море безликих зрителей.
Моя собственная нервозность с ревом вернулась ко мне на сцену, ведь столько людей смотрели на меня. Она обвила мои конечности, заставив левую ногу задрожать.
Черт, мой персонаж Роуз – нервная девчонка. Я использую страх вместо того, чтобы бороться с ним.
– Привет, я Уиллоу Холлоуэй. Я исполню монолог из «Растеряши» Уильяма Мастросимоне[24].
Я склонила голову, сделала еще один вдох и, снова подняв взгляд, перестала притворяться, будто знаю, как играть на сцене. Я забыла о «сценических приемах» и «технике дыхания», о которых прочитала в книге, взятой в библиотеке. Я сняла невидимую куртку-Уиллоу и сделала, как сказал Айзек.
Я просто рассказала историю.
Я рассказала зрителям, как любила ночью пробираться в зоопарк и наблюдать за элегантными журавлями, застывшими в воде. Я перенеслась туда, и вокруг были птицы и их нежное молчание. Мое сердце бешено колотилось, когда пришли парни с громкой музыкой и стали кидаться в птиц камнями. Я смотрела в ужасе, как ноги птиц «подгибались подобно соломинкам», и кричала, пытаясь остановить мальчиков. Но они меня не слышали. Они продолжали кидать камни, и слезы струились по моим щекам, когда я рассказывала об испачканных белых перьях…
(Кровь на моей белой простыне.)
…о крови и о темной воде, застывшей и затихшей.
Я рассказала, как побежала к охраннику, но, когда вернулась, было слишком поздно. Они все были мертвы. Я рассказала, как кричала и кричала…
(Икс кинул камень своего тела на меня, и я сломалась, внутри я кричала и кричала.)
…и не останавливаясь, пока меня не увели, ткнули меня в руку иголкой, и я заснула.
Я закончила историю тем, что банду так и не поймали. Мой дрожащий голос был нежным, застенчивым, певучим голосом Роуз. А если бы банду и нашли, птиц бы это не оживило.
(Я никогда никому не рассказывала, потому что это уже бы все равно меня не оживило.)
Тишина. Я вернулась в себя, на сцену. Я вытерла щеку и склонила голову, чтобы показать, что монолог окончен, а когда подняла взгляд, все уставились на меня, открыв рты.
– Ладно… спасибо, – сказала я.
Я поспешила прочь со сцены, ни на что не глядя, помимо ближайших дверей. Я вышла через боковой запасной выход на прохладный бодрящий воздух.
Я это сделала.
Мне было все равно, получу я роль или нет. Важно было то, что впервые я рассказала правду. Другими словами, но все же свою правду.
Я оперлась о стену. Слезы текли по щекам, и я не могла сказать, принадлежат они мне или Роуз.
Возможно, это не имело значения.
Глава одиннадцатая
Айзек
Черт побери.
Уиллоу вышла из театра, и ее длинные волосы развевались на ветру. Я схватил ее позабытые пальто и шапку и поднялся с места. Проклятые ноги казались ватными. Я выбрался из парадного входа и обошел здание, направляясь к черному. Я хотел покурить, а ей понадобится пальто. Скорее всего, она там замерзала.
«Не то чтобы бы мне было до этого дело».
Я мог представить, как Мартин закатывал глаза при этих словах и говорил мне попытаться еще раз.
Я нашел Уиллоу в узком переулке между театром и таверной «Ника». Она опиралась на стену. Плечи поднимались и опадали, а вокруг головы клубился пар от ее дыхания. Когда она увидела меня, ее глаза расширились и она вытерла лицо рукавом.
– Чего тебе? – спросила Уиллоу. Она обхватила себя руками, не глядя на меня и дрожа, в джинсах и мягком розовом свитере.
– Ты забыла вот это, – я протянул ей пальто из тяжелой и дорогой шерсти и розовую вязаную шапочку.
– О, спасибо.
Я повернулся, собираясь уйти.
– Подожди секунду, – она надела пальто и шапку. – Спасибо за совет. Сработало. Я не ожидала того, что произошло. Или, может быть, ожидала, – добавила она, словно обращаясь к самой себе. – Возможно, именно это и должно было произойти, но я не… не была к этому готова.
23
«Трамвай “Желание”» – одна из самых известных пьес Теннесси Уильямса, закончена в 1947 году.
24
Уильям Мастросимоне – американский драматург и сценарист из Нью-Джерси.