Страница 11 из 24
– А в чём нетуфта?
– Заниматься трепачевским не хочу. Прожил 53 года. Пытаюсь понять и никак не пойму, что за сила в женщинах. Женщина убивает мужчину влётку одним взглядом!
– А мужчина её одним ударом?
– Я не дерусь. Мужчина не может так сильно на неё влиять. Вот в чём разница между мужчиной и женщиной. Вот в чём вопрос.
– Вы её любите?.. Чего молчите? Так живите!
– Она требует: брось пить. – Анохин покаянно усмехнулся. – А я рака боюсь. Я пью, чтоб не было рака желудка. Это так… Резюме. Вроде комплимента себе. Оттедева – отседева, как говорит один у нас в мастерской. Когда я переходил в сельское министерство, мне устроили экзамен. «Водку пьёшь?» – «Нет». – «Четыреста грамм без отрыва от горлышка можешь?» – «Где же водка? Бесконечно могу пить, глядя за чей счёт».
Он помолчал и продолжал:
– Я дам тебе тему. А ты напиши. Капитал на двоих. Мне платишь по рублю за строчку.
– Давайте тему.
– Завтра Сергей с левого берега приглашает меня на свадьбу. На Любке женится. Девка-плотняжь! Студентка института культуры. Есть на что глянуть. А он до армии в девятнадцать лет чуть не женился на горбунье. Жил с матерью. Одна комната. Комнату перегородили шкафом и взяли на постой двух студентушек. Одна, Аня, горбатая. Поиграли разок в буёк.[50] Она – у, какой вертушок под ним! Понравилось. Жениться! И конец! Жил с нею у меня. Оттартали заявку в загс. Вот завтра расписка. Знакомка его матери спрятала его паспорт. Какой ёперный театр открылся! Лезвием Аня порезала себе вену. Спускала кровь в тёплую воду. В таз. Позвали мильта. Он только ручки раскинул: «Горбунья! А бесится!» Полежала Аня три дня и уехала к себе в Курск. Писала Серёге, что там её любят. Сергей столяр. Уже отсолдапёрил армию. Всё! Я сливаюсь с палубы!
Николай Григорьевич устало повалился на свой жёлтый потёртый диван.
Раньше этот диван служил в министерстве. Потом Николай Григорьевич перевёз его сюда. Диван прожжён в нескольких местах папиросой. У изголовья с гвоздя свисают по стене выгоревшие анохинские брюки.
Уже через минуту Николай Григорьевич угрозливо захрапел.
– Эту песню прекратить! – шумнул я с напускной сердитостью.
Николай Григорьевич извинительно улыбнулся и затих.
Мы с ним жительствуем в одной тесной келье. Размером она примерно метров пять на четыре. Между анохинским диваном и моей койкой вжат маленький столик. У этажерки, у кровати – книги мои на полу. Стул у меня служит вешалкой. На спинке его собрано всё, что я ношу. Два пиджака, брюки, свитер, три рубашки. За этажеркой на полу два бумажных пакета с картошкой, кулёк с луком, сетка с морковкой. За спинкой койки, на гвозде в стене, – выходной чёрный костюм и нейлоновая рубашка. Мама подарила.
Под койкой стоит электроплитка. На ней я всё себе варю, жарю.
Почти во всю стену шишкинская картина «Рожь». Копировал сам Николай Григорьевич. Засыпая, я всегда последней вижу эту картину.
Вот и весь мой обычный день.
Сколько таких в жизни?
Все!
13 февраля
Татьяна спросила у Медведева:
– Александр Иванович, как со справкой?
– Достал.
– Теперь можете спать спокойно. Дурных задатков у вас нет.
Прорезался Лисин. У него был запой. Сегодня с перепоя дрожит.
Бузулук подколол его:
– Вы немного скрючились.
– Холодно.
Бузулук положил руку Лисину на плечо:
– Андрей Хрисанфович, шире плечи, выше грудь! Ну что? Чебурашит южный ветер северного человека?! У вас нос, будто на нём буровзрывные работы производили…
– Ох, Олежка… Влезая в мою душу, хоть бы валенки сымал…
– На морозе особо не разуешься…
Подсуетилась со своим вопросом и Ия:
– Андрей Христанфович! А что это за царапина у вас на щеке?
– Горячий автограф моей юной вулканической феи…
– Вот так и надо вам, старикам. Не женитесь на молоденьких!
– Да так мы с ней живём вроде ничего… Нам с нею не в чем упрекнуть друга и потому мы дерёмся молча.
– Мда! Моцартовская музыка без слов! – важно вынес свой вердикт Олег. – Счастье иногда приходит совсем неожиданно. Но если уж повезло – терпи!
Новиков пробует оторвать внимание Бузулука от Лисина:
– Олег! Приглашали с Выставки на проводы зимы. Я сказал, чтоб все блины, предназначенные для журналистов, отдали тебе. Там не похудеешь.
16 февраля, воскресенье
В полночь в чум ввалился под балдой Анохин напару со своей Трезорихой, маленькой суетливой сучонкой.
Спрашиваю:
– Где петляли заячьи следы?
– На левом берегу…Ну и ну… Собеседник твой во хмелю. Левый берег – целебная вещь. Интересный обычай. Били старые тарелки. Бросали серебро. Я выбросил десятку. Моя Лидка-масштабиха режет с меня стружку: «Паразит! Где десятка? Я ж на сохранение тебе давала. А ты швырнул невесте на горб!» Да. Деньги клали невесте на горб. Доставала… Слушай байку со свадьбы. Студент задержался на каникулах. Шлёт телеграмм декану: «Не волнуйтесь. Приеду. Болен гонконгом.[51] Задержусь на два дня».
17 февраля
Кто стоит у моего гроба?
Я возвращаюсь с работы.
Анохин лежит на диване. Холод в калач согнул его. Пиджак прикрыл ухо. Услышал Анохин мои шаги, спросил:
– Кто подошёл и стоит у моего гроба?
– Владимир Ильич Ленин.
– Докладывайте, Владимир Ильич, об особенностях текущего момента… Не молчите. Ситуация требует незамедлительного действия. Промедление недопустимо.
– Верно. Мысль даётся не всем. Вот она посетила меня. Может не задержаться и тут же уйти. Надо записать, а некому. Пиши ты. Тебе жить. Пиши. Бусиново тебя прославит, как Ижевское Циолковского. Наш земеля! А почему он попал в Калугу? Вот чем я возмущён! Наш, ижевский,[52] а в Калуге. Лучше б в Бусиново ехал, чем в Калугу.
– Что записывать? Давайте. А то мысль ваша уйдёт.
– А кто заплатит стаканище?
– Вы же не пьёте.
– Не надо гнать мороз.[53] Пью… Лучше бы начать, как я въехал в Москву. Тогда была Тверская застава. Белорусский вокзал. С конями. Как на Большом театре. Разломали. Может, восстановят. Почему заставой называли не знаю. Арки… Пиши, пиши. Пока я пьян. А гонорар будет?
– Будет.
– Сколько? Я тебе нашелушу на тыщу рублей!
– А?
– А-а… С лаптями проехали! Мне было лет шестнадцать. Поступил в техникум имени 1905 года. На Сретенке. Без гонорара.
Он щёлкает себя по горлу:
– Без гонорара? Не пойдёт! – и укрывается с головой.
– Чего же вы?
– Не хочу… Не пиши…. Ну… Пиши, что распутничал. Может, когда прочту, благороднее стану.
– Это и всё?
– Нет… Не могу… Есть у меня одна мысль. Не могу я её всем рассказывать. В алкоголе нехорошо быть. Опять пишешь? Ну пиши: пьяница, любящий цивилизацию. В мать не ругаюсь. Но выразиться люблю. Мать – это не мат. Пишешь? Вот растяпа. Я хочу обогащённо выражаться, а не бытово.
– Расскажите, как вы впервые с девушкой…
– Читай Шолохова про Наталью. Ничего особого. Никакого нарушения уличного движения. И точка. Отстанешь от меня, паразит? Главное – во что выльется. Чтоб сочно! Восемь часов будешь записывать?
– Да.
– Пиши. Я закатаю речь. Если где корявато… Можно подчесать, подправить… Про парня я с левого. 56 лет. Всех закружил на свадьбе! Маленький росточком, меньше меня. У него талант. Народный. Надо поэтапно работать. Это ж надо создать… Это полуфабрикат пока… Я о тебе, ты обо мне напишешь. У нас будет два гонорара. И потянем мы с государства много-много денег. Будет у нас маклёвка. Это рыбацкий термин…А денег у меня нету. Ни на книжке, ни в кармане. Пролетарии всех стран, соединяйтесь! Нет! С тобой соединяться опасно. И вообще закрываем эти пустые пьяные дебаты. Лучше я буду спать.
50
Поиграть в буёк – совершить половой акт.
51
Гонконг – речь о гонконгском гриппе.
52
Константин Эдуардович Циолковский родился в селе Ижевском под Рязанью.
53
Гнать мороз – говорить вздор.