Байкал. Книга 3

И вот я просидел в этом «счастье» несколько дней в неизвестном умете-кружале, не чувствуя похмелья, которое за меня, должно быть, испытывал Эрик. Подумав об этом я расхохотался, интересно, может быть, на таком расстоянии он всё же не мучился так, как если бы я был рядом?.. И это казалось мне таким смешным, что я опять взялся хохотать.

Ко мне подошёл местный целовальник, весь седой уже, но крепкий длиннобородый человек, я приметил его сразу, за живой взгляд быстрых и ярких глаз, а после и думать забыл.

– Идём-идём, проезжий господин, отдохнуть тебе пришла пора, – приговаривал он, провожая меня в какую-то горницу. А всё у них тут почему-то с удивительно низкими плоскими потолками, кедры я видел до самого неба, а потолки прямо на головы себе помещают, отчего это?..

– Ишь ты, о чём мысли-то тебе приходят, юноша. Откуда ты родом? По наружности твоей вижу, нездешнй.

– Издалека я, дедуся! От Великого Моря, от Байкала! – восхищаясь своим Байкалом, произнёс я.

– Великого, ишь ты… И что, больше нашего? – усмехнулся он, подтолкнув меня на широкую лавку со спинкой, наши без спинок, стены спинами подпираем, а здеся – нет, спинки делают для удобства, в богатых домах, думаю, так и резные, красивые.

– Може, и не больше, а Великое! – смеясь, сказал я.

– Ну-ну, может и так, – продолжая усмехаться, проговорил целовальник, наливая мне в кубок вина. – Ты рассказал бы?

– О чём? О Байкале? – удивился я. А подумав, добавил: – что расскажешь о… родине.

– А то и расскажи, что думаешь о ней, что чувствуешь, о чём сердце твоё ноет, и почему так далеко унесло тебя от родины. Али счастья на чужбине ищешь?

– Какое же счастье на чужбине? – сказал я, не удержавшись.

– Так что же ищешь?

– Почему ты решил, что я кого-то ищу? – проговорился я неожиданно для самого себя.

Старик, который теперь, при ближнем рассмотрении был вовсе не старым, вначале я удивился, что у него молодые глаза, а теперь вижу, человек он молодой, не старше меня, а отчего показался таким… так он, как я, глаза отвёл мне, но я разглядел всё же, даром, что пьяный. Этот опять засмеялся, очевидно, заметив, как я переменился в лице, глядя на него.

– Признал-таки брата по несчастью, – засмеялся первый из предвечных, кого я встретил не на Байкале.

– По несчастью? – удивился, было, я.

– А ты себя счастливым полагаешь? Чего же рыскаешь тогда, покинув страну, которую любишь и лучше которой не знаешь.

– А ты? Где твоя страна?

Липовый целовальник улыбнулся, но уже без насмешки, подал мне кубок.

– Выпей, хмель отпустит.

– Думаешь мне надо, чтобы отпускал? Для чего я пил тогда, по-твоему?

– Ну, захочешь, после снова нальёшься, – сказал новый знакомец.

Я взял его зелье, что ж, после так после, а то может и не захочется. Ведь столько времени я искал его, то есть не именно его, но получается… Ох, заплутал пьяный ум, действительно прояснить, прочистить надоть. Я выпил зелье в несколько глотков, на вкус оно было точно яд, запах резкий, вкус такой, что у меня перехватило горло и проливаться дальше не хотело. Но я всё же заставил себя выпить…

В голове стало яснеть по мере того, как гадкий вкус таял на языке и испарялся запах.

– Меня зовут Мировасор, – сказал знакомец, и когда я поглядел на него, лицо его, действительно, начало яснее проступать перед моим взором.

– Ну и имечко… – пробормотал я себе под нос. – А я – Арий.

Мировасор хмыкнул, и сказал, качая головой:

– Ну, что же, твоё имя, конечно, благозвучнее. Но, Арий, имена мы не сами выбираем.

– Прости, Мировасор, я… – смутился я своей высокомерной манерой, к которой привык за свою долгую жизнь.

Но Мировасор был снисходителен, даже как-то благостен, тоже доволен, что себе подобного встретил?

– Ничего, Арий, мы все таковы, неизбежно мы становимся заносчивыми и глядим поверх голов, когда осознаём свою исключительность, своё превосходство и своё одиночество. Ничего не поделаешь, – сказал он.

– А что и делать? Мы исключительные и невозможно лицемерить, что мы как все прочие. Хуже другое…

– Другое? Что угнетает тебя? Неужели потери до сих пор на тебя действуют? – удивился Мировасор.

– Нет, я никогда и не страдал по-настоящему из-за этого… – признал я. – Но я жалею, что жизнь моя бесконечна и я не могу умереть.

– Можешь. Никто не мешает, бери Смерть за руку, Завеса всегда распахнута для идущих. Но ты лукавишь, когда говоришь, что желаешь смерти. Все лукавят, – сказал Мировасор. – Однако неподдельную тоску я вижу в глубине твоих глаз. Что угнетает твоё сердце, Арий? Кого ты всё же потерял?

Я помолчал, раздумывая, сказать или нет, но потом подумал, а ведь он может что-нибудь знать об Аяе. Прошло столько времени, он может быть встречал или подскажет, как искать предвечную. Потому я, сам не заметив, рассказал всё. Мировасор выслушал, не перебивая, с интересом, но без удивления.

– Я эту историю слышал, и всё гадал, правда, что было у вас там, на Байкале или оброс легендами героизм обычных людей, без вмешательства предвечных. Обычные смертные проявляют такие чудеса мужества, на который мало кто из предвечных способен, сохраняя свои бесценные жизни, – сказал он.

– Это довольно отвратительно, не так ли? – сказал я. – Что обыкновенные люди выше и совершеннее нас?

– Это обычное дело, – невозмутимо сказал Миравосор. – Любой дар отбирает часть души, красота нередко сосуществует с глупостью или алчностью и безнравственностью, ум с ними же, сила с жестокостью и…

– Настоящая сила и красота всегда чисты и высоки, ты не прав! – не согласился я.

– Настоящие… – улыбнулся Миравосор снисходительно. – Мало, кто видел настоящие, то есть живущие в самой душе, настоящий совершенных, безупречных людей. Их, по-моему нет, и если ты считаешь иначе, то вероятнее всего в тебе говорит ослепление.

– Никакого ослепления, я всё видел и вижу ясно, – возразил я, чувствуя, что раздражение против его спокойного и высокомерного обыка говорить, растёт во мне всё больше. Он вёл себя со мной, как мудрый старец со щенком-подростком. – Я вижу ясно и свои чёрные пятна и кривые стороны, и тёмные смердящие углы, где прячутся призраки зависти, ревности, злости, нетерпимости. Но я знал таких, кто не имел этих смердящих гнилых червоточин.

Мировасор засмеялся, обнажая крепкие зубы. Он довольно красив, в его лице с широким лбом, немного нависающем тяжеловатыми бровями над небольшими тёмно-серыми глазами, крупным носом с небольшой, высоко расположенной горбинкой, похожей на уступ, а не на кривизну, большим квадратным подбородком и большим чётко обрисованным тёмным ртом, чувствовалось вечное спокойствие. Вечное, в этот момент я понял, что он старше меня на многие сотни, а может быть и тысячи лет, потому и говорит со мной так снисходительно. Ему кажется, он видел всё. Может и так, но он не видел того, что видел я, как двое влюблённых поднялись над землёй, и как стрелы попадали только в одного, не задевая другую, потому что их отклоняла его любовь, любовь смертного…

– Ты прав, Арий, я видел всё. Или очень много. И старше тебя в десять раз, я собирал мудрость и чудеса по всему свету, я искал таких, как я сам, предвечных, и находил их, я составил книгу-послание для нас, приходящих в этот мир, вернее для тех, кто призван вводить в наш сонм тех, кто родился предвечным. Я…

– Ты?.. Ты составил ту книгу?! – воскликнул я.

Он засмеялся, кивая.

– Так ты читал её? Кого же ты ввёл?

– Ту, кого теперь потерял, – выдохнул я, опустив голову, потому что мне не хотелось признаваться в этом, никому и никогда. Тем более ему, кто умнее и многоопытнее. Но я сказал, выпустил этим пса, дракона, чёрт его знает, что, искусавшего изодравшего моё сердце. Теперь этот господин Безупречность и «Всё знаю и видел» поднимет меня на смех.

Но он не засмеялся, не покачал головой, как делают взрослые, заметив глупую оплошность малыша. Он изумился так, что у него вытянулось лицо, он даже выпрямился.