Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 7 из 13



Офицер протянул Михаилу Афанасьевичу руку, помог встать. И Романов от всего сердца поблагодарил его. Тот все-таки спас ему жизнь…

Русских пленных немцы согнали в одну кучу. Их оказалось пятнадцать человек, среди которых был и полковник Сергеев, ставший отныне постоянным спутником Романова на целых три года, оказавшиеся весьма и весьма трагическими.

В глубоком тылу противника, куда их потом перевезли на машинах, добавилось еще четыре десятка бедолаг, оказавшихся в плену. Их сразу же разделили на три группы: отдельно рядовой состав, потом младшие командиры и, наконец, полковники с генералами. Последних чуть позже набралось ровно четверть сотни. Так их всех вместе и привезли в Берлин, разместив в пяти камерах центрального каземата. Тут им и предстояло провести долгие месяцы…

Глава 9

Первые недели плена оказались страшно тягучими. Время будто остановилось. И все они оглохли. Никаких известий в тюрьму извне не попадало. Оставалось только гадать: как там на фронте? Кто побеждает? Вопрос о взятии Москвы не вставал. Все заключенные в душе верили, что столицу конечно же удалось отстоять. А вот как обстоит дело на других участках фронта, мнения расходились. Одни считали, что немцев повсюду остановили; другие, наоборот, полагали, что враг продолжает продвигаться в глубину Советской страны: сил у него предостаточно. Сумел же он захватить такую большую территорию за первые месяцы войны.

Вначале пленных гестаповцы не трогали. Давали, наверное, привыкнуть к пониманию своего бедственного положения, из которого нет, дескать, выхода. Потом стали вызывать на беседу по одному, предлагать сотрудничество. Ничего другого, мол, вам не остается… Но на это согласился лишь один. Это был плюгавенький замкомдива с Ленинградского фронта. Все остальные сразу окрестили его предателем, подлежащим расстрелу. Впрочем, больше его они и не видели…

Романов был согласен с мнением товарищей, но тут же подумал: «А мы, собственно, кто? Раз сдались в плен, неважно, в каком состоянии, – это никого не интересует, – разве не считаемся теперь изменниками, которых нужно немедленно отдавать под трибунал?.. Это железный воинский закон, соблюдавшийся с первого дня войны. И это, в сущности, правильно…»

Правда, у Михаила Афанасьевича давно уже появилось сомнение: нужна ли такая жесткость, напоминающая жестокость? Люди нередко попадали в плен случайно, в силу каких-то чрезвычайных обстоятельствах, никак не связанных с трусостью. Его пример, да и всех других, сидевших с ним в Берлинской тюрьме, – яркое тому подтверждение. Они же не подняли рук, перед лицом смертельной опасности сражались до последнего. За что же их казнить? Могут же еще когда-нибудь и пригодиться. Патриотами-то своей Родины они быть не перестали…

Через месяц с небольшим пленных стали выгонять на работы. Таскали тяжелые мешки и ящики на складах. Рыли какие-то котлованы под строящиеся военные объекты. Кормили не то чтобы хорошо (в основном кашами и вареными овощами), но голода никто не испытывал, хотя в рационе не было ни мяса, ни рыбы, ни масла. Просто в теле от недостатка калорий чувствовалась какая-то слабость, и таскать тяжести становилось все труднее.

Однажды поздно вечером Романова, который уже ложился спать, неожиданно вызвали из камеры. Он удивился. Для допроса вроде совсем неподходящее время. Дело в том, что немцы во всем любили пунктуальность. Тогда зачем он нужен?

Каково же было изумление Михаила Афанасьевича, когда в кабинете начальника тюрьмы его встретил генерал Власов. Вот уж не думал не гадал Романов о таком свидании…

Андрей Андреевич сильно похудел с лица – морщины разрезали щеки, но оставался все таким же высоким и тучным. Под глазами его залегла глубокая чернота, а тонкие губы были сухими и потрескавшимися. На нем был новый серый мундир без каких-либо знаков различия и наград. Большие роговые очки, как всегда, поблескивали строго и внушительно.

Романов уже знал о том, что Власов тоже попал в плен. Об этом ему рассказал Сергеев, всегда знавший последние новости. Он сообщил при этом очень интересную деталь. Когда 3-я ударная армия, которой командовал Власов, была окружена и почти полностью погибла, не имея ни боеприпасов, ни продуктов питания, Сталин прислал за командующим самолет, чтобы ввезти его в Москву. Тот отказался лететь, заявив: «Не могу бросить своих погибающих солдат! Совесть не позволяет… Как потом людям в глаза буду смотреть!..» Этот благородный поступок генерала (а Михаил Афанасьевич, зная Власова, не сомневался в том, что так оно и было) восхитил Романова: он, попав в такой жуткий переплет, поступил бы точно так же.



Они обнялось, как старые друзья, попавшие в критическую ситуацию. Оба это прекрасно понимали. Вот только нынешнее положение у них, как выяснилось, было разным…

– Как ты тут бедуешь? – участливо спросил Власов, усаживая старого сослуживца на стул напротив. – Не скис еще совсем?

– Да нет, вроде держусь пока. Как говорится, есть еще порох в пороховницах. Но положение, конечно, ужасное.

– И выхода не видишь?.. А он ведь есть! Нужно бороться, пересмотрев, конечно, кое-какие свои взгляды.

Романов понял, куда клонит собеседник: до него уже донеслись слухи, что Власов служит немцам. Вначале Михаил Афанасьевич не поверил этому. Но, когда увидел старого знакомца в кабинете начальника тюрьмы, понял, что вести о его отступничестве обоснованны… Власов сразу стал ему чужим.

Тот уловил, видно, резкую перемену в настроении Романова и сказал примирительно:

– А ты, Михаил Афанасьевич, не торопись с выводами-то. Поспешишь – людей насмешишь. Так, кажется, знаменитая русская поговорка гласит? Вот послушай, я тебе только некоторые факты изложу… Да ты их и сам прекрасно знаешь… Был голодомор в России в двадцать первом-двадцать втором годах? Был. Он же уйму народа унес… А в двадцать третьем-двадцать четвертом? Опять голод!.. Сколько на сей раз людей было загублено?.. Ты ахнешь! Семь миллионов только в Поволжье!.. А репрессии тридцать седьмого года?.. На твоих же глазах проходили. Самых лучших, опытнейших командиров расстреляли. Потому и войну встретили без опытных руководящих военных кадров. Позорно отступали и снова обрекали народ на убой. Сотни тысяч солдат зазря положили. И кто все это делал?.. Большевики! Они ведь всем распоряжались и губили людей, чтобы утвердится у власти. Ну, разве я не прав?

Монолог был страстный и по сути своей потрясающий. Кажется, даже возразить нечего: против фактов ведь не попрешь! И Романов в душе не мог не признавать этого. Восстало в нем другое… А разве не их коммунистическая партия, несмотря на все огромные потери, сохранила страну, победоносно провела сквозь кровавое горнило Гражданской войны и страшные лишения и, на страх врагам, сделала Советский Союз могучей мировой державой? Разве советские люди не стали в последние годы жить «весело и дружно», как поется в какой-то песне? А кто стоял во главе всех этих свершений?.. Сталин! Да, были у него загибы и ошибки (кто ж не ошибается?), но в основном он победил! Вывел народ к счастливой жизни!

Все эти доводы он после паузы горячо высказал Власову. Тот выслушал его хмуро, угрюмо покачал головой. Помолчал и грустью сказал:

– Да… Не сойдемся мы с тобой, Романов, во мнениях. Мыслишь однобоко. Но чувствую, – не переубедить! А я-то рассчитывал на твою поддержку. Очень ты мне был бы нужен… Я создаю русскую освободительную армию. Но не для войны со своим народом. Мы будем строить новую демократическую Россию, где люди станут жить свободно, счастливо, без каких-либо притеснений и репрессий. И ты мог бы стать моим самым ближайшим помощником в этом справедливом, благородном деле…

Ну что ему мог ответить Михаил Афанасьевич? Быть помощником в создании военной силы, помогающей нацистам воевать против его Родины! Да, какой же честный человек согласится на столь гнусное предложение?

Но он не стал говорить так резко. Понимал, что чувствует Власов, на глазах которого руководимая им армия была уничтожена немцами. Могли же в конце концов оказать ей так необходимую поддержку, ну, хоть какую-то…