Страница 4 из 12
У секретаря начальника отдела Маши свои заморочки. Нужных, из тех, что имели доступ в начальственный кабинет, она называла на «Вы», а остальных, по её мнению, ненужных, на «ты». Парторг отдела, например, всех называл на «ты», без разбора. Башкину она вежливо объясняет.
– Послушай, Евгений, – обращается к Башкину Саня, но тот не выслушав выходит.
«Вот кретин», – ругается про себя Саня и выходит следом за ним.
В кабинете Башкина – столпотворение. Кричит отставник Байков, в чьём ведении работа отдельского склада.
– Вы мне работу склада срываете. Мне нужно инвентаризацию проводить, а кладовщик вам чертежи чертит.
– Необходимо через полмесяца выдать рабочие чертежи на лунный корабль, – спокойно отвечает Башкин, – и не хватает рабочих рук.
– Тогда я снимаю с себя всякую ответственность, – гремит Байков.
– Хорошо, – спокойно соглашается Башкин, и Василий Фёдорович Байков удивлённо смотрит на него.
– Подпишите, Евгений Александрович, на выход. – … инженер протягивает через головы бумагу.
Башкин вскидывается.
– Ты должен быть сегодня на заводе. Почему ты здесь?
– Я был с утра на заводе. Дело там в том…
Идёт длинное объяснение.
– Я так не могу, – говорит Башкин. – Давайте-ка по очереди.
В кабинет его набилась масса народа с бумагами и ещё идут. Начальника отдела Бориса Викторовича Раушенбаха нет, зам Легостаев в «Геофизике» и подписать может только Башкин. Он сам только что из цеха.
– А ну-ка все марш из кабинета, – командует он, чтобы не утонуть в бумажной трясине, – и входите по очереди.
Некоторые, подписав бумаги не уходят, им есть что ещё сказать или спросить.
– Тебе что, Саня? – устало и мягко спрашивает Башкин, и Сане жаль замученного Башкина.
– Номера дел с ТЗ за прошлый год.
Башкин достаёт лист с номерами из-под стекла и протягивает Сане. Тот списывает на подоконнике, а Башкин уже говорит с другими.
– Спасибо, – благодарит Саня, но Башкин его не слышит и с другими говорит. Нет, слышит и протягивает руку за листом. Он в курсе всего, вершащегося в кабинете. Но он – артист.
Всё по плану.
В нашей комнате устаёшь, даже ничего не делая. В ней много говорят. В одном её углу спорят об уставках, в другом- о матрице перехода, а вернувшийся с машины объявляет о неработающем АЦПУ, по двум телефонам одновременно разговаривают и даже из коридора доносится обсуждение спуска. По крайней мере ты одновременно в курсе всех дел. Вопросы важные и касаются присутствующих и трудно не прислушаться или не ввязаться в разговор. Те, кто у нас работает, разом успевают и то, и это: послушать и быть в курсе дела (ведь всё меняется на ходу) и работать, не обращая внимания, по объекту и даже творить и научные статьи их иногда видит мир. Редко, но видит.
Заходит разговор о статьях:
– У меня вернули… У меня вернули две…А у меня чепуху оставили, так что стыдно вспоминать…
–Почему?
– Не подходит по тематике.
– Нужно съездить и объяснить.
– Да, ну их к богам.
Сначала я составляю жёсткий план. Но жёсткий план в наших условиях- сплошное мучение. Появляется что-нибудь неотложное: документ, телефонограмма, звонок, входит зам начальника отдела Легостаев и говорит обычное: «Зайдите ко мне». В своём кабинете он говорит: «Я вот вас чего позвал. Вам нужно поехать туда-то на совещание».
Ты пробуешь возразить: «Ведь этим такой-то занимается».
– Свяжитесь с ним. По приборам, наверное, будут вопросы. Могут быть?
Кто спорит: могут быть.
– Вот и поезжайте. Потом доложите.
– Хорошо, – Виктор Павлович.
И мой чудесный план- коту под хвост. От жёсткого стройного плана остаются клочья и горько на душе. С Легостаевым мы в противофазе. Я старательно избегаю его. Для меня он – «Человек-машина», лишённая эмоций.
По краю Земли.
По Сетону-Томсону, истинному толкователю звериных душ, утренний снег для волка – та же газета. Для уборщицы Инженерного корпуса второй территории Особого конструкторского бюро вечерней газетой была комната теоретиков. «Это не у нас,– говорили в соседних комнатах, это у теоретиков». «Мы—теоретики» назывался постоянный раздел стеной газеты «Последняя ступень». Заставала она их редко и не знала из них никого, начиная смену позже. Но они, как таинственные гномы, оставляли следы своей работы. Стулья, сдвинутые к столу, говорили о минувшем совещании, измазанная мелом грифельная доска о визите командированных. Сами они редко и неохотно писали на ней, а парадно очищенные столы и мешки, набитые макулатурой об ожидаемом визите Главного.
Главного ожидали часто, но в их аппендиксе на отшибе он пока не успел появиться. Его прибытию предшествовало обычное. Ходил по комнатам зам начальника отдела Легостаев, взглядывая на стены.
– Уберите, это снимите, – командовал он и шёл дальше.
– С чего это? – возражали одни.
– Обойдётся, – кивали другие, продолжая прерванные дела.
Между тем комната преображалась. Уходил «в подполье» за плакат орангутанг Буши, скалящий в улыбке перепутанные зубы, длинные ленты шахматных боёв снимались со стен и они принимали тоскливо парадный вид. А парторг Валентин Ипполитыч Телицын, которого за глаза именовали Замполитычем, лично предупреждал уборщицу:
– Вы уж, голубушка, пожалуйста так уберите, чтобы комар носа не подточил.
И секретарь Надя предупреждала с испуганным лицом: Главный собирается прийти, главный на втором этаже.
«Кто он такой, главный?» – думала она. Иногда, убрав комнаты, уборщицы собирались в кабинете начальника отдела, рассаживались вокруг полированного стола, доставали принесённое перекусить, а она любила мягкое кресло в углу. Перемывали косточки и в разговорах не поднимались выше своего руководителя– длинноусого начальника АХО, ходившего в вышитой рубашке и приводившего их в трепет своей придирчивостью. Окончив уборку своих комнат, они ещё раз обходили, оглядывал их. Затем она мыла руки в туалете в углу и отправлялась домой. У неё не было попутчиков. Она выходила проходной к Ярославскому шоссе, с другой стороны.
Давно миновали сроки, которыми когда-то она ограничивала свою жизнь. «До этого жизнь, а дальше существование». И её былую лихорадку мыслей и чувств заменила острая наблюдательность. На днях вызвал её к себе на ковёр её рыжеусый начальник и вместо профилактики спросил:
– Маша, – он всех называл по имени, – хочешь начинать с восьми?
Она забеспокоилась: «С чего это он предлагает ей? Начинать на час раньше, было, конечно, удобней, хотя и были нюансы. Теоретики иногда задерживались».
– А что? – стараясь не выказывать тревоги, спросила она.
– Согласна? И работа полегче и дел поменьше.
– А почему мне?
– Так вроде повышения. Ты у нас старательная.
– Повышение? – засмущалась она.
– Так согласна?
– Подумать надо. С дочкой посоветоваться.
– Ну что ты, Маша, выдумываешь? И дочки у тебя нет.
– А вот и есть. Не родная, а всё-таки дочка.
И теперь, идя дорожкой вдоль здания, освещённой вечно горящими окнами конструкторского отдела, она подумала: «Хорошо будет, если Светланка посоветует. Может зря она согласилась, хотя, с другой стороны, всё-таки удобней.
Светланка была племянницей, дочерью рано умершей сестры, а отец её Петька уехал на север заработать и пропал. Она звала тётю Машей, но та надеялась, что когда-нибудь и мамой назовёт. Она закончила школу, но в здешний Лестех не поступила. Училась теперь на подготовительных и подрабатывала в подсобке магазина на углу.
Она была дома, вертелась перед трюмо на своих высоких красивых ногах и прикалывала к груди разные брошки.
– Мария Филипповна, – спросила она. – Эта хороша?
Она в ответ спросила её:
– Кто такой теоретик?
– Например Маркс.
– Этот старый, с бородой? А помоложе?
– Теоретики управляют и учат всех.
«Опять не то, теоретики никого не учили, разве что космонавтов, и ещё они боялись главного».
– А кто такой главный?