Вторая территория

– Система компенсирует возмущение в пределах требований ТУ.

У отдела тогда было несколько собственных комнат. В одной из них, рядом с длинным, наколотым на несколько кульманов ватманом священнодействовал Башкин. Он что-то мерил, двигал движком линейки, объяснял, ругался, снова объяснял и исчезал куда-то. На одном из свободных кульманов чертилась схема. В комнату поминутно забегали, писали на небольшой грифельной доске, спорили и соглашались. Другими словами, в комнате царил бедлам. Хотя были люди, которых комнатная кутерьма вовсе не касалась. Возле окна блондин в очках понимал глаза к потолку и что-то записывал в тетрадь. Другой барабанил пальцами по столу и напевал.

Девушка, чертившая схему, сказала мне:

– Я вас знаю. Вы новенький. И эту схему придётся дочерчивать вам.

– Почему?

– На новичка. Вы новенький и пока войдёте в дело, вас будут чем угодно загружать.

Через пару минут в комнате появился Башкин и без паузы сказал:

– Слушай, Всеволод. Ты пока не у дел. Нужно вес панелей посчитать. Проставить вес. Выпускаем чертежи и нужно проставить вес панелей.

Я работал всего второй день, но в лаборатории все знали уже откуда я и как меня зовут. Вооружившись справочником и линейкой, я начал высчитывать хитроумные вырезы панелей. Всю первую неделю я считал веса панелей и был страшно зол на Башкина. А тот, хотя тоже недавно поступил, чувствовал себя рыбой в воде: бегал, проверял чертежи, писал инструкции, исчезал в цехах и выныривал у БэВэ. На неделе он съездил в Подлипки и вернулся довольный.

– Высокий уровень, – отзывался он о ракетчиках, – но нашего приборного производства им не переплюнуть.

Затем снова пропадал в цехах. Ему повезло. Все его противоречивые знания пришлись нынче к месту. С четырнадцати лет он работал в конструкторском бюро: копировальщиком, техником. Работая, окончил институт, к тому же он был радиолюбителем высокой профессиональной квалификации. Несомненно, он был талантлив в технике и в отличие от остальных сотрудников лаборатории не пугался обилия бумаг, сопровождавших новую систему. И хотя дело было новым, оно казалось привычным Башкину, и он сразу оказался на месте, нужным и незаменимым. Ему теперь казались смешными и его сомнения, и предварительные разговоры с Юрием Григорьевичем, Юркой Ивановым, с которым вместе они учились и который советовал ему пойти после аспирантуры именно сюда.

Диссертации он не защитил, увлёкся одной многообещающей схемой. Внедряя, работали они не за страх, а за совесть, и на прежнем месте его уважали и после ухода. Заслужил.

– Ты скажи о своих полставки, – советовал Иванов, – чтобы тебя сразу старшим инженером сделали.

Толя Пациора считался здешним аборигеном. Толины исходные казались мне загадочными. Я знал, что электронику первой с управляемым движением «Луны -3» создал именно он. Он появился в отделе ещё на пустом месте. «Сначала было слово». Затем отдел стал обрастать сотрудниками и комнатами. Прибористы уже не жались по углам, не спорили в коридорах на подоконниках. У них была большая светлая комната, рядом с синим стендовым залом и кабинетом БэВэ. В комнате появились особые, сделанные по заказу столы, запахло канифолью, замелькали экраны осциллографов.

– Смешно сказать, – рассказывал один из пионеров лаборатории, – вначале не было паяльников.

Прибористы сидели в нагромождении термостатов, стабилизаторов и трансформаторов, распакованных и в ящиках, чертили схемы, а затем паяли их на панелях из гетинакса. Теоретики редко заходили сюда «посмотреть экспериментальный подрыв электролитического конденсатора".

Прибегал озабоченный Башкин. Он уже негласно руководил не только конструкторскими работами, но и прибористами. Потом на одном из отдельских капустников, когда он стал уже официальным их начальником, его обозвали «всех паяльников начальником и триодов командиром». Позже он отстал от чертежей и занимался электронной частью, но пока успевал и там, и тут. А конструкторская группа, разместившаяся временно в красном уголке, была его любимым детищем.

Анатолий Пациора сразу заявил о себе. Бывает и так, человек работает, а его никто не замечает. Словно он- невидимый: присутствует и всё. И постепенно, как джин из дыма бутылки, он материализуется в глазах окружающих. А Толя стал сразу заметным. Он этаким шустриком сразу ввязался в спор с признанными авторитетами. Окружающие потешались: не он, мол, первый или последний. Ребята – зубастые и мигом причешут, но, к удивлению публики, шустрик не уступил и был признан всеми. С утра до вечера они корпели над вычерченной на миллиметровке схемой.

Затем пошли автономные испытания первой системы ориентации. По ночам крутились, разворачиваясь, динамические стенды.

Переспав часок, возвращались с вспухшими глазами. Тряслись на вибрационных стендах собранные и разобранные приборы. В вакуумной камере они теряли остатки газов. Тут же рядом Миша Чинаев корпел над схемой какого-то перспективного, неизвестного тогда ещё корабля «Восток».

Второй этаж.

Нас, переведённых в ОКБ-1 из НИИ-1 ГКАТ в 1960-ом году, разместили тогда в так называемом инженерном корпусе. Бледно розовый, в четыре этажа он тянулся параллельно бетонному забору вдоль Ярославского шоссе. Его отделяли от цехов роскошные яблоневые сады. Большую часть отдела разместили на четвёртом этаже, а меньшую: кого-куда. Например, наш комплексный динамический стенд – платформа на полифилярном подвесе – располагался рядом с проходной, по соседству со столярным цехом.

В аппендиксе второго этажа была комната моей группы. Напротив группы Славы Дудникова. Со Славой мы были ровесниками и закончили МВТУ в один год. Он сумел к тому времени сплотить прекрасную инициативную группу. Они начали лихо – с места в карьер и спроектировали «Молнию» – первый спутник связи – ретранслятор с идеями стабилизации Евгения Токаря.

Дальше за поворотом, возле вечно открытой двери сидели «тепловики» – загадочно странноватый Сургучов и не менее необычный задиристый Илья Лавров. Вид у него, надо сказать, был потёрто-потрёпанный. Но это его не смущало. В жизни Илья Лавров был ярый матершинник. Что его иногда и подводило. Утром, например, отвозя внучку в ясли, он выехал из проулка возле своего дома и дорогу ему перебежала старуха. «Ах ты блядь старая!» – выругался в сердцах Илья. Дальше у перекрёстка пришлось ему задержаться из-за светофора, а по тротуару рядом та же старуха подошла и тогда ильина внучка, крохотная, розовая, не ребёнок ангел во плоти, высунулась из окна машины, выпалив в лицо ничего не подозревающей старухи с тем же выражением: «Ах, ты блядь старая!». Чем вогнала в ступор старуху. В жизни Илья Лавров вообще был чудным. Работавший с ним Володя Осипов прятался за кульманы, чтобы отсмеяться, глядя на его выкрутасы.

Далее был длинный коридор, в котором из значительного слева были приёмная и кабинет Бушуева, а справа – комната ракетчиков-двигателистов. В конце коридора, опять же в углу был кабинет Михаила Клавдиевича Тихонравова, технического отца первого спутника, а за поворотом сектора его проектантов. Подразделения конструкторского отдела располагались выше этажом.

Почти жена космонавта.

Невесты в НИИ, конечно, же были. Чаще девушки-техники, копировальщицы, работницы архивных бюро, плывшие в общем течении работ и имевшие собственные планы. Лера из них не выделялась, хотя и была симпатична и мила. О ней сочиняли тайные стихи.

«Круглова Лера

Ищет кавалера.

Не велик пусть чином,

Лишь бы был мужчином.

С ним и на работу,

Пончики в субботу

Покупали дружно.

Что ещё им нужно?»

И хотя в отделе гвоздём была тематика крылатых ракет, ракеты ещё не были на слуху и воспринимались в народе как нечто диковинное. Лера и вовсе считала: «Занимаемся чёрте чем» и имела виды на некого аспиранта, из тех, что как перелётные птицы приземлялись в НИИ на время аспирантуры.

Аспирант был физтеховец, но не бегал как все, не метался то в цех, то на семинар, а скромно сидел на машине или в углу их тёмной комнаты. Он был поклонником моноидеи. Лера чертила и поглядывала на него. Аспирант вроде бы ничего вокруг не замечал. Всё-таки Леру он заметил.