Последний романтик

Блондин вышел с площадки. На его лице были испуг и недоверие.

– Вау! Отличный захват! – закричал Марти Джо.

Мы все – Нони, сестры и я – бешено захлопали. Джо слегка махнул нам рукой. Он улыбался. Я почувствовала, как рядом со мной Нони перевела дух, словно в ее изможденные легкие наконец проник свежий воздух. Она замахала Джо в ответ.

После того как у Джо начался бейсбол, одним беспокойством стало меньше, но на его место пришли другие.

Иногда я слышала, как Нони бормочет себе под нос после ужина: «Одно за другим, – приговаривала она. – Одно. За. Другим».

У нас на пороге больше не появлялись кастрюли с едой. Учителя перестали спрашивать нас, как мы держимся, и смотреть на нас с добрыми, печальными лицами. Я стала крепко спать. Джо и Рене тоже. Только Кэролайн все еще мучили кошмары, страшные сны о темноте и ребенке со злыми глазами. Но со временем мы привыкли к страшным снам Кэролайн, так что, казалось, нормальная жизнь, так или иначе, вернулась.

Одно за другим. По очереди.

Иногда Нони выла и швыряла в стену предметы – карандаши, книжки, степлеры. Кухонный стол, кабинет и ее спальню усеивали бумаги. По ночам Нони убивалась над большим серым калькулятором. Мы заглядывали, целовали ее и просили уложить нас спать, но она отвечала: «Минутку, дайте мне еще минутку», – и мы шли ложиться спать сами. Мы засыпали, лежа поверх покрывал, под резкие, настойчивые звуки щелканья пальцев Нони, вбивающей цифры в калькулятор.

Через три месяца после смерти отца мы переехали из нашего желтого дома в серое одноэтажное здание фермы в шести милях от города. Там не было ни лестницы, ни качелей во дворе, ни толком самого двора, только полоска гравия и прямоугольник высохшей желтой травы, огороженный высоким дощатым забором. Перед домом торчало единственное дерево, большая раскидистая акация, скрывающая дом в своей тени. Мы любили свой желтый дом и оплакивали его потерю гораздо горше, чем своего отца.

– У нас нет денег, – объясняла Нони. – Мне очень жаль. Папа никогда не говорил мне, что у нас нет денег.

Мы переехали в июне. Уроки в школе закончились. Мои ноги были покрыты непроходящими пятнами комариных укусов, красных, чешущихся и кровоточащих от моего постоянного внимания. В липкий, тяжкий день мы все уселись рядом с Нони на длинном переднем сиденье взятого напрокат грузовика. Джо сидел у окна, и только он тянул и выворачивал шею, глядя, как желтый дом исчезает позади нас.

Мы помогли Нони распаковать полотенца и простыни, тарелки и приборы, свою летнюю одежду и книги. Рене с Кэролайн теперь жили в одной комнате. Джо внизу, в холле, рядом с ванной. А я должна была спать в маленьком закутке с низким потолком и без окон. Все наши вещи казались тут чужими. Я ждала, что в любую минуту кто-то – может быть, наш папа – заглянет в дверь и скажет: «Сюрприз!» или «Во дела!», как он делал обычно.

В этот первый вечер мы, сидя на диване, ели на ужин спагетти с соусом из банки. Случайно мы все расселись по возрасту – Рене, Кэролайн, Джо и я. На мне была коротенькая ночнушка, и жесткая оранжевая обивка дивана царапала мне ноги. Наши рты были перепачканы красным томатным соусом.

– Дети, – сказала Нони.

Она встала перед диваном.

Вдоль стен громоздились нераспакованные коробки. Раковина на кухне была полна грязных тарелок.

– Да? – ответила Рене.

– Дети, – снова сказала Нони. – Я устала. Очень устала. – Ее волосы свисали по краям лица, а глаза выглядывали из глубоких впадин глазниц. Вокруг шеи, выдаваясь, торчали тонкие кости. Они казались очень хрупкими. – Мне нужно отдохнуть, – сказала Нони. – Ладно? – Приподняв брови, она переводила взгляд с одного из нас на другого.

Кэролайн, Джо и я, все повернулись к Рене – она была старшей, она знала, что и как надо ответить нашей маме.

– Не волнуйся, Нони, – сказала Рене. – Я справлюсь.

Нони кивнула, как будто что-то было решено. Она нагнулась к каждому из нас, обняла и поцеловала в макушку. Легкое касание волос у моей щеки, а затем она исчезла в длинном темном коридоре, ведущем к ее спальне.

Наша мать не появлялась оттуда три дня. Затем шесть. Затем четыре. Снова шесть. Время от времени она возникала, чтобы приготовить еду. Или спросить нас, как прошел день. Или вылечить разбитую коленку, обожженное солнцем плечо, сопливый нос. Но в основном она отдыхала в своей комнате с закрытой дверью, опущенными шторами, выключенным светом. В пузыре затемненной тишины, которую мы так боялись нарушить. Сколько это продолжалось? Рене потом говорила, что около трех лет. Джо оценивал ближе к двум. Став старше, мы стали называть это время Пауза, но тогда у нас не было слов, чтобы описать его. Мы делали вид, что все в порядке. «Это временно, – говорили мы себе. – Мы должны подождать, пока Нони отдохнет. Мы должны терпеливо ждать ее возвращения».

Глава 2

В то первое лето мы совсем одичали. Мы с Джо просто превратились в дикарей – грязных, исцарапанных, загорелых дочерна, с колтунами в волосах. Рене и Кэролайн старались сохранить более пристойный и взрослый вид, но и на них проступали следы приключений и общей заброшенности. В доме никогда не убирались. Мы вытаскивали, что надо, из коробок, но не разбирали их до конца. Мы играли, строили крепости и замки, которые стояли по несколько дней, а потом разрушались, когда мы играли в доме в салки, боролись или дрались. Мы спали в той же одежде, в которой ходили днем, не чистили зубы, а мылись только тогда, когда сами чувствовали запах или когда Рене стаскивала с нас одежду, заталкивала в душ и включала воду. Мы хватали еду руками прямо из холодильника или из коробок с покупками, которые посыльный из лавки на углу в Бексли, Джимми, приносил нам каждую пятницу. Еда, которую мы получали, была странной, почти испорченной – очевидно, нераспроданные остатки. Милостыня. Мы часто бывали голодны. И всегда босы.

Мы с Джо исследовали место своего нового обитания; всего шесть миль от нашего старого дома, но тут все было чужим. Другой штат, другая страна. Тут жили люди с темной кожей, татуировками и повязками на голове. Домики были маленькими, жизнь выплескивалась из окон и дверей так, как невозможно было представить в нашем старом районе. Мужчины сидели перед домами в пляжных креслах и пили из темно-коричневых бутылок. Женщины орали на детей, которые бегали голышом под брызгами поливалок. Девочка-подросток курила в открытую, пытаясь выпускать в небо кольца дыма.

Через двадцать лет Бексли превратится в престижный пригород, в нем появятся новые дорогие дома и супермаркеты, но в 1981 году это был маленький, забытый богом городишко, охваченный инфляцией и безработицей. На востоке Бексли стояла заброшенная фабрика, где когда-то производили мебель для университетов и больниц. Десятки лет назад компания привезла сюда рабочих из города и расселила в дешевые домишки, обставленные дешевой мебелью, принадлежавшей той же компании. Теперь фабрика была заброшена, как распростертый застывший осьминог со щупальцами из красного кирпича, расписанного граффити, с разбитыми окнами и высокой закопченной трубой вместо головы. Все вокруг было усеяно необработанными досками, стульями с порванной обивкой, столами с расщепленными обрубками вместо ножек.

До Паузы Нони часто проезжала мимо фабрики, и я всегда смотрела туда со страхом и восхищением пугливого наблюдателя. Во время Паузы Нони больше не водила машину, так что у нас не было возможности видеть фабрику. Но иногда по ночам, в кровати, я представляла ее себе: лунный свет на разбитых стеклах, крысы, кошки и еноты шныряют вокруг, кусая друг друга, сражаясь и царапая мебель, гадя в пустых помещениях. Я воображала эту живую тьму и то, что могло происходить в ней под покровом ночи. Загадка фабрики казалась мне чем-то схожей с загадкой самой Нони. Внутри каждой шла работа каких-то невидимых сил, исполненных тайной ярости.

Наши друзья тем летом куда-то пропали. Мы не могли приходить в наш старый квартал. Нони велела нам пользоваться телефоном только в случае крайней необходимости. И кроме того, скоро стало ясно, что наши друзья продолжали жить нормальной жизнью, где надо покупать продукты, готовить еду и смотреть телепередачи, где любимые люди могут быть заняты, но при этом живы и здоровы. Мы же напоминали им о постоянной угрозе бедствий. О том, как быстро все может разлететься на куски.