Страница 4 из 9
– С вашего разрешения я закончу свою мысль, Егор Алексеевич! Итак, перед нами, коллеги, литературный труд, а не очередная авторская версия Завета, друзья! Прошу вас хорошенько помнить об этом и не забывать…
– Ну-ну, продолжай! А там… посмотрим!
– …не забывать даже в минуты нашего сложнейшего литературно-художественного расследования!
– Верно, Сергеич! А не то… дай Жорику хоть само Евангелие, так он и его сумеет перекроить под свою идею!
– С нашим коллегой журналистом случилось именно то, что так часто бывало со многими из тех, кто пытался чересчур глубоко погрузиться в смысловые глубины романа. Сам текст этого произведения и ощущение присутствия в нем неких мистических тайн и недосказанности так овладевали влюбленными в этот шедевр страстными поклонниками, что явь и небыль переплетались в их сознании в нескончаемый сумбурный «бег по кругу»!
– Ну что, журналист, так кто из нас «шизик»-то, выходит, в оконцовке?
– Александр Сергеевич?!.
– Ну-с, друзья, после наших долгих размышлений и всевозможных догадок, какой бы мы могли с вами сделать вывод из всего вышеизложенного? Начнем с вас, Георгий! Прошу, излагайте!
– Право… после всего этого потока критики в мой адрес мне даже как-то неловко что-либо утверждать…
– Смелее, мой друг!
– Давай, Жорик, не тушуйся! Коли заварил кашу – так тебе ее и расхлебывать, масон ты наш заштатный!
– Хорошо… итак, опуская многочисленные «московские» эпизоды произведения и рассматривая лишь «палестинскую» линию сюжета, мы можем вполне доказательно предположить, что…
– Не тяни резину! Короче!
– …предположить, что вся непонятная и совсем не евангельская версия событий давно минувших лет объясняется и предопределена… страхом.
– Трусостью?
– …страхом Пилата за свою карьеру и даже… за свою жизнь! Он малодушно утверждает смертный приговор Иешуа, но при этом еще и пытается спрятать это свое малодушие за странными попытками вмешаться в казнь обреченной жертвы.
– Ну, что ж, господин журналист, предположим, что вы правы. Но скажите, а почему у Прокуратора Иудеи вообще возникла мысль личного участия в судьбе «благого» учителя?
– Симпатия?
– Возможно. А может быть, простой страх остаться без бродячего знахаря, умеющего мгновенно снимать невыносимые головные боли Наместника? Тоже вполне вероятно! Так что же, все эти перечисленные нами причины и побудили Пилата к тому, чтобы…
– А может быть, Пилата мучили угрызения совести за то, что он обрек на смерть невинного человека…
– Кто это там еще в адвокаты метит? Ты, Ванюша? Эко сказанул: совесть замучила?! Да ну?! Господь с тобой, поэт! До этого он, его прокураторское благородие, вешал и казнил чай не одну тышшу! А тут – засовестился?! Не-ет уж! Я таковских-то начальничков, ох как хорошо знаю. У них у всех заместо совести знаешь, что повырастало? Вот то-то и оно, брат!
– Я вспомнил, вспомнил! «Бессмертие, мысль о бессмертии», Александр Сергеевич!
– Ну, наконец-то прозвучало главное! Похвально, коллега! Но почему такие странные мысли возникли в голове высочайшего представителя Рима? Что там такого важного услышал он в речах допрашиваемого Учителя?
– Наверное, это слова Иешуа о возможных скорых изменениях в мире?
– Вы хотите сказать, что утверждение бродячего раввина о том, что старая власть кесарей рухнет, подвигла Пилата на столь странные приготовления?
– Но Иешуа еще был страстно убежден в том, что на смену ей придет Новое Царство! Царствие Храма Новой Веры!
– Ох, смешные же вы оба, как я погляжу на вас! Сергеич, ты еще спой песню «Мы ждем перемен!» Пилат-то этот, чай, не дурнее нас был?! Коль хочешь, допустим, переменить что – так тут уж не петь надобно, а заняться серьезной подготовкой! Ленин чему учил? Все верно: планированию! «Вот тебе – первое, второе… ну и на верхосытку – компот!» Понятно ли объясняю, историки? Замыслил Пилат… перестройку! Да еще какую капитальную!
– М-да… выходит так, Георгий, что такая внутренняя убежденность Иешуа передалась даже Прокуратору? А это было возможно?
– Ну, наверное. Если ему вдруг пришла кем-то внушенная мысль о возможном «бессмертии»?! И даже не один раз…
…Знает народ иудейский, что ты ненавидишь его лютою ненавистью…
…Но ты его не погубишь!
…Защитит его Бог! Услышит нас всемогущий кесарь, укроет нас…
…Не мир, не мир принес нам обольститель народа…
И ты, всадник, это прекрасно понимаешь. Ты хотел его выпустить за тем, чтобы он смутил народ, над верою надругался…
– Ну, а я о чем?! Все, по-моему, и вытанцовывается! Этот Прокурор Палестинский двух зайцев за уши поймал!
– Каких таких зайцев, Егорша?
– Каких?! Первосвященнику «козью морду» состроил – это тебе раз! А два – бессмертие свое обстряпал!
– А вот это, друзья мои, нам и придется еще доказательно обосновать!
– Александр Сергеевич! А в лице Учителя он, Пилат, по-видимому, предугадал вероятного пророка новой веры?!
– Да, тут в романе, конечно же, есть многие необъяснимые на первый взгляд моменты…
Например, автор использует в тексте слово «арабы»?!
– И что с того, профессор?
– Да там у них кругом арабы, Сергеич! Ну, не монголы же? Ну, что ты в самом деле?!.
– Все, конечно же, так, друзья. Хотя я не был бы столь уверенным в том, что монгольский… тюркский след абсолютно отсутствует в истории Ближнего Востока.
– Но только не в нулевых годах нашей эры, Александр Сергеевич!
– Не отвлекай Сергеича, журналист! Давай объясняй, тюрколог ты наш, чем тебе арабы в романе не по нраву пришлись?
– Коллеги, слово араб – Ар-Раб, стало использоваться в мире для обозначения определенной группы населения Востока лишь со времени написания… Корана, то есть только с седьмого века! Вот именно, те племена, которые использовали это восточное письмо священных текстов, могли быть причислены к «арабскому» этносу. По сути, это слово и означает: «большинство». Ведь большая часть населения Ирана, Северной Африки и огромного пустынного полуострова Аль-Джазира Аль-Арабийя как раз и приняли учение Пророка! Странно, что писатель Булгаков использовал именно это не современное описываемой эпохе слово…
– А ничего странного и нет, Сергеич! Это же не учебник истории! Ну, попутал малость… и что с того?
– Да, скорее всего, это просто случайная нелепица и описка, Егор Алексеевич.
Итак… перед Пилатом, как полагаете вы, стояла не просто Жертва. Перед ним виделся будущий Пророк, духовный предтеча храма новой веры. Во всяком случае, именно так выразился о грядущем сам Иешуа!
– Сергеич, уж если даже куст загорелся рядом с бродягой!
– Не куст! А столб пыли!
– Вот-вот, а я о чем?! Значит, получается, что «Возгорелось знамение»! Вот вам, философы, и факт Божьего Провидения налицо!
– И этот факт не ускользнул от внимания Прокуратора, коллеги!
– Вот! Видать тогда-то, с того самого момента все и закрутилось да завертелось в голове у Латинца!
– Что же получается, Александр Сергеевич? Теперь мы с вами можем предположить, что у Пилата начал вызревать вполне честолюбивый план?! Уж если даже ему померещилась своя собственная голова на плечах… Нового Пророка-арестанта?!
– Да еще и в золотом венце! «На чужом горбу в рай», так, что ли, выходит?
– Весьма интересная версия, мой друг! Выходит так, что Всадник всерьез мог воодушевиться не только идеей, но возможной подготовкой некоего своего «проекта» и даже подбором его участников: Пророком-жертвой, а также влиятельным невольным участником и радетелем справедливости…
– Самим собой, что ли?
– Именно, Егор Алексеевич! А еще – Летописцем, оформляющим весьма личный и непростой историко-литературный «апостиль» подо всей возможной комбинацией Пилата!
– Ученик Левий Матвей, Александр Сергеевич?!
– Он, он самый и есть, Жорка! Хотя, какой же он, мужик иудейских кровей, «летописец», к лешему? Ведь он все не так записывал да не то, что учитель ему говаривал.