Страница 6 из 14
В 1914 году, окончив колледж, он вернулся в Балтимор с гарвардским дипломом в кармане. Хильдегарда к тому времени переехала в Италию, и Бенджамин поселился со своим сыном Роско. Роско встретил отца приветливо, но все же в его чувствах явно не было сердечности – сын, очевидно, склонен был даже считать, что Бенджамин, который слонялся по дому, предаваясь юношеским мечтаниям, мешает ему. Роско уже был женат, занимал в Балтиморе видное положение и не хотел, чтобы его семейства коснулась сплетня.
Бенджамин, которого больше не жаловали ни юные красавицы, ни студенты, остался в одиночестве, если не считать трех или четырех пятнадцатилетних мальчишек, живших по соседству. Вскоре он вернулся к мысли о поступлении в школу Святого Мидаса.
– Послушай, – сказал он однажды Роско, – я ведь тебе давно говорю, что хочу ездить в приготовительную школу.
– Что ж, поезжай, – коротко отозвался Роско. Он старался уклониться от неприятного разговора.
– Но не могу же я ездить туда один, – сказал Бенджамин жалобно. – Придется тебе отвозить и привозить меня.
– Мне некогда, – резко оборвал его Роско. Глаза его сузились, он смотрел на отца с неприязнью. – И должен тебе сказать, – добавил он, – брось-ка ты это дело. Лучше остановись… Лучше… лучше… – Он запнулся. – Лучше ты повернись налево кругом и дай задний ход. Шутка зашла слишком далеко. Это уже не смешно. Веди себя… прилично!
Бенджамин смотрел на него, глотая слезы.
– И вот еще что, – продолжал Роско. – Я хочу, чтобы при гостях ты звал меня «дядя» – не Роско, а «дядя», понял? Просто нелепо, когда пятнадцатилетний мальчишка зовет меня по имени. Лучше даже, если ты всегда станешь звать меня «дядей», тогда быстрее привыкнешь.
Роско бросил на отца суровый взгляд и отвернулся.
После этого разговора Бенджамин уныло поплелся наверх и поглядел на себя в зеркало. Он не брился вот уже три месяца, но не увидел на своем лице ничего, кроме светлого пушка, который попросту не стоил внимания. Когда он вернулся из Гарварда, Роско предложил ему надеть очки и наклеить на щеки бакенбарды, и тогда ему вдруг показалось, что повторяется комедия первых лет его жизни. Но щеки под бакенбардами чесались, и, кроме того, ему было стыдно их носить. Он заплакал, и Роско над ним сжалился.
Бенджамин принялся было читать детскую книжку «Бойскауты Бимини Бей». Но вдруг он поймал себя на том, что неотвязно думает о войне. За месяц перед тем Америка примкнула к союзникам, и Бенджамин решил пойти добровольцем, но, увы, для этого нужно было иметь хотя бы шестнадцать лет от роду, а он выглядел заметно моложе. Однако, если б он сказал правду – что ему пятьдесят семь лет, – его не взяли бы по старости.
Раздался стук в дверь, и дворецкий подал конверт, на котором стоял большой официальный штамп; письмо было адресовано Бенджамину Баттону. Бенджамин торопливо вскрыл конверт и с чувством восторга прочитал письмо. Его уведомляли, что многие офицеры запаса, служившие в рядах армии во время испано-американской войны, вновь призываются с повышением в чине; к письму были приложены приказ о производстве его в бригадные генералы армии Соединенных Штатов и предписание явиться немедленно.
Бенджамин вскочил, дрожа от нетерпения. Именно об этом он и мечтал! Он схватил шапку и уже через десять минут, войдя в большую швейную мастерскую на Чарльз-стрит, срывающимся дискантом заказал себе военную форму.
– Хочешь поиграть в войну, сынок? – небрежно спросил приемщик.
Бенджамин рассвирепел.
– Послушайте! Не ваше дело, чего я хочу! – ответил он зло. – Моя фамилия Баттон, я живу на Маунт-Вернон-плейс, так что можете не сомневаться, что я вправе носить форму.
– Ну что ж, – сказал приемщик с сомнением. – Не ты, так твой отец, стало быть, это все едино.
С Бенджамина сняли мерку, и через неделю форма была готова. Труднее было приобрести генеральские знаки различия, потому что торговец настойчиво уверял Бенджамина в том, что красивый значок ХАМЛ[2] ничуть не хуже и с ним даже интереснее играть.
И вот ночью, не сказав Роско ни слова, он покинул дом и поездом доехал до военного лагеря в Мосби, штат Южная Каролина, где должен был принять под свое командование пехотную бригаду. В знойный апрельский день он подъехал к воротам лагеря, расплатился с шофером такси, привезшим его с вокзала, и обратился к часовому у ворот.
– Кликни кого-нибудь, чтобы отнесли мои вещи, – скомандовал он.
Часовой укоризненно взглянул на него.
– Вот так штука! – заметил он. – И далеко ты собрался в генеральской одежке, сынок?
Бенджамин, почетный ветеран испано-американской войны, напустился на него, сверкая глазами, но, увы, при этом дал петуха:
– Смирно!
Он хотел крикнуть это громовым голосом, набрал воздуха… и вдруг увидел, что часовой щелкнул каблуками и сделал на караул. Бенджамин попытался скрыть довольную улыбку, но, когда он обернулся, улыбка исчезла с его лица. Часовой приветствовал вовсе не его, а внушительного артиллерийского полковника, который подъехал к воротам верхом.
– Полковник! – пронзительно окликнул его Бенджамин.
Полковник подъехал вплотную, натянул поводья, взглянул на Бенджамина, и его глаза насмешливо блеснули.
– Ты чей, малыш? – спросил он ласково.
– Вот я тебе сейчас покажу малыша, чертова кукла! – угрожающе заявил Бенджамин. – Ну-ка слезай с коня!
Полковник захохотал во все горло.
– Тебе нужен конь, а, генерал?
– Вот! – крикнул Бенджамин в изнеможении. – Читайте!
И он швырнул полковнику приказ о своем производстве в генеральский чин.
У полковника глаза полезли на лоб.
– Кто тебе это дал? – спросил он и сунул приказ в карман.
– Правительство, в чем вы очень скоро сможете убедиться!
– Ступай за мной, – сказал полковник; лицо у него было растерянное. – Я отведу тебя в главный штаб, там разберемся. Идем.
И полковник пошел к штабу, ведя коня под уздцы. Бенджамину ничего не оставалось, как последовать за ним, стараясь соблюсти достоинство, причем в душе он клялся жестоко отомстить полковнику.
Но ему не суждено было осуществить эту месть. Вместо этого ему было суждено улицезреть своего сына Роско, который на второй день примчался из Балтимора, злой и раздосадованный тем, что пришлось ехать, бросив все дела, и препроводил плачущего генерала, теперь уже без мундира, обратно домой.
В 1920 году у Роско Баттона родился первенец. Однако во время торжества по этому случаю никто не счел нужным упомянуть о том, что грязный мальчишка, лет десяти на вид, который играл возле дома в оловянных солдатиков и детский цирк, доводится новорожденному дедом.
Этот маленький мальчик, чье свежее, улыбающееся личико носило на себе едва уловимый след печали, ни у кого не вызывал неприязни, но для Роско Баттона его присутствие было хуже всякой пытки. Выражаясь языком поколения Роско, это был «неделовой подход».
Он полагал, что отец, не желая выглядеть шестидесятилетним стариком, вел себя отнюдь не так, как пристало «уважающему себя деляге» – это было любимое выражение Роско, – а дико и отвратительно. Право, стоило ему задуматься над этим, и через каких-нибудь полчаса он чувствовал, что сходит с ума. Роско считал, что энергичные люди должны сохранять молодость, но надо же знать меру, ведь это… это… просто неделовой подход! И на том Роско стоял.
Через пять лет его маленький сын мог уже играть с маленьким Бенджамином под присмотром одной няни. Роско одновременно отдал обоих в детский сад, и Бенджамин обнаружил, что нет в мире чудеснее игры, чем возиться с разноцветными полосками бумаги, плести корзиночки, делать цепочки и рисовать забавные, красивые узоры. Однажды он нашалил, его поставили в угол, и он заплакал, но обычно ему бывало весело в светлой, залитой солнцем комнате, где ласковая рука мисс Бейли касалась иногда его взъерошенных волос.
Сын Роско через год пошел в первый класс, а Бенджамин остался в детском саду. Он был счастлив. Правда, порой, когда другие малыши говорили о том, кем они станут, когда вырастут, по его лицу пробегала тень, как будто своим слабым детским умом он понимал, что ему все это навеки недоступно.
2
Христианская ассоциация молодых людей. (Прим. перев.)