Страница 4 из 13
Где-то часа через два меня отвлекает Клавдия Петровна — наша уборщица: гремит вёдрами, бормочет что-то себе под нос.
— Ты опять задержалась, Ника, — всплескивает она руками: Петровна считает своим долгом немного опекать меня. Журить за чрезмерное, по её мнению, горение на работе.
— Да, Петровна… — виновато щурюсь, поглядывая на незаконченную статью. — Вы б не могли немножечко подождать? Ещё с полчасика-минут сорок?
— Да почему бы и нет? — охотно соглашается она. — Как раз в супермаркет сгоняю. Не успела до работы. А ты давай, заканчивай, вон, стемнело на улице! Хватит ужо глаза ломать-то!
Я рассеянно киваю, соглашаясь со всеми её доводами. Тем более, что не особо прислушиваюсь к привычному ворчанию.
Мне хватило и пятнадцати минут, чтобы закончить. Устало потираю шею. Нужно размяться. Люблю эти минуты: мозг ещё кипит, а уставшее, затёкшее тело предвкушает движение. Прикрываю глаза и сладко, до хруста потягиваюсь. Стону от удовольствия, проделывая простые упражнения, чтобы разогреть мышцы.
Роюсь в плей-листах. Нахожу то, что сейчас созвучно настроению. Дрожа от предвкушения, подключаю колонки и делаю звук погромче. Люблю, когда грохочет музыка. Звуки вибрируют в воздухе и отдаются где-то там, внутри. Тесное соприкосновение. Миг небытия. Точка отсчёта, с которой начинается жизнь вне времени и пространства.
Это как извержение вулкана, когда запертая энергия прорывается наружу, чтобы растечься огненной рекой. Ритуал очищения. Бездонное жерло, где сгорают ненужные тревоги, пустые разговоры, неловкие моменты. Им нет места. Их вытесняют настоящие чувства, спрятанные глубоко-глубоко, под слоем условностей и суетой цивилизации.
Тело моё — текучая магма: горячая, пластичная, жаркая. Центр офиса — космический плацдарм. Пустое пространство, где так упоительно свободно дышится.
Ноги пружинят. Тело изгибается назад. Руки касаются пола. Кровь приливает к голове. Упор. Ладони покрепче. Плавно отрываю вначале одну ступню, потом вторую. Медленно возвращаюсь назад, как Луна, что не может оторваться от своей планеты. Как свет, что обязательно сменяет ночь.
Стук сердца в ушах. Движения и музыка сливаются, перетекают друг в друга, становятся моей сутью. Я энергия. Гибкая ветка. Пластичная масса, из которой можно лепить что угодно. Мне не хватает опоры, чтобы стать лозой, брызнуть листьями, расцвести и превратиться в полновесную гроздь.
Хватаю швабру — она то шест, то микрофон. Она тот столп, что подпирает небо и не даёт растечься лужей. Нет больше ни рук, ни ног. Есть лишь один пульсирующий сгусток, в котором поёт движениями тело.
Кураж. Драйв. Накал. Чувствовать и растворяться. Жить и дышать. Двигаться и находить себя в звуках, что плачут и смеются, тоскуют и радуются, трепещут, как капли дождя на ветру, рассыпаются затухающими аккордами, склоняясь к земле. Чтобы уйти вглубь. Стать семенем. Прорасти, пустить корни, проклюнуться ростками новой силы и жажды жизни.
Музыка стихает. Снова падает тишина. Только моё дыхание рвёт ткань полумрака. Я сижу на полу, склонив голову и смежив веки. Мгновение, чтобы возродиться. Миг, чтобы воспрянуть. Вернуться в реальность.
А когда я открываю глаза, меня ждёт сюрприз.
Пара дизайнерских туфель. До боли знакомых. Слишком близко. Недопустимо рядом в пустом офисе, где, кроме меня, никого не должно быть.
5. Драконов
Под конец дня я понял одну вещь: я слегка удивлён. Бывшая хозяйка, Кристина Генриховна, ко всему подходила ответственно и с большим рвением. Широта её души не знала границ, а моральные принципы падали ниже плинтуса, когда она добивалась своего.
Взять хотя бы её кабинет — этот бункер, где можно спокойно пережить экономический кризис, народные волнения и ядерный взрыв. Я теперь хорошо понимал её вездесущность и глубокое знание психологии собственных подчинённых: по всему офису были натыканы камеры слежения. Она могла наблюдать за рабочим процессом во всех ракурсах и красках. Подслушивать разговоры и вникать в детали, не высовывая свой длинный нос из кресла. Гениально. Бурные аплодисменты и зловещий смех за кадром.
Они звали её Крыска. Крыска! И она это знала и терпела. Мою персону её попугаи тоже обсуждали, шушукаясь по углам. Вряд ли они догадывались о тотальном контроле. Чего не скажешь о Ксении. Личная помощница намертво засела в приёмной за своим компьютером. Вежливо приклеенная улыбка. Прямая спина. Вот кто, видимо, в курсе всех невинных игрищ своей бывшей начальницы.
Она безропотно приглашала ко мне главного бухгалтера. Варила по моей просьбе кофе. Отвратительный, кстати. И улыбалась, улыбалась, чёртова кукла Барби. Я решил пока не доставать её. Приглядеться. Красота всё же сила. А я как-никак мужчина.
Это как наркотик — наблюдать со стороны. Даже если отключить звук, взгляд нет-нет да тянулся к огромному монитору. Они раздражали меня — люди в офисе. Слишком яркие, громкие, шумные. Вообще не понятно, как им удаётся работать. Бесконечное броуновское движение.
Она пришла за час до конца рабочего дня — пламенная революционерка. Я даже не заметил, что её не было. Зато сразу почувствовал её появление. И не только я. Им словно топлива в мотор подлили: засуетились, разулыбались, потянулись, как подсолнухи за солнцем. И где, спрашивается, её носило?..
Прям тошно смотреть на их уси-пуси. Раздражает. Но самое интересное — впереди. Они все уходят, а я понимаю: внутри развязывается узел. Наконец-то можно спокойно поработать, не отвлекаясь на посторонние раздражители. Уходят, а революционерка остаётся.
Походка у неё хорошая. Пружинящая, грациозная. Не выверенная до миллиметра, когда вышагивают на публику, а по-настоящему естественная, живая. Движения завораживают, как течение реки: вот она поправляет волосы — выбившиеся прядки, что падают ей на глаза. Дурацкие пучки-рожки задорно торчат в разные стороны, как антенны робота. Вот она перекладывает вещи, располагая их в нужном для неё порядке. Что-то пишет в блокноте, покусывая колпачок ручки, а я понимаю: слежу за каждым её жестом.
Встряхиваю головой. Чертовщина какая-то. Наверное, пора завязывать на сегодня, но лучше дождаться, когда наконец-то уйдёт и этот последний раздражитель.
Звонок её телефона. Луна и Луноход? Серьёзно? И такое лицо у неё счастливое, что хочется немедленно сделать какую-нибудь гадость. Не могу понять всплеска очередного раздражения. И она не собирается уходить. Чёрт.
Революционерка затихает наконец за компьютером, а я, перекладывая бумаги, цепляюсь взглядом за цифры и буквы и делаю неожиданное открытие: тишина действует как второе дыхание.
Я всё же я невольно слежу за ней. Изредка. У неё острые лопатки. Двигаются, как крылья, когда она шустро бьёт по клавишам и неосознанно поводит плечами. На длинной шее змеится выбившийся локон. А в смешные рожки она воткнула по карандашу, став ещё больше похожей на неспокойного дурашливого робота. Антенны, блин. Космическая связь с другими галактиками. Интересно, что заставило её остаться после работы? Что она там так увлечённо ваяет? Пишет письмо любимому Луноходу? Слагает стихи на день свадьбы бывшей начальнице?
Злюсь на себя и отключаю камеры слежения. Это помогает. Ненадолго. «Stone cold, stone cold», — взрывает тишину тоскующий голос.
От неожиданности я вздрагиваю. Что за…? Что происходит?.. И вместо того, чтобы выйти и поставить зарвавшуюся нахалку на место, рука тянется к монитору.
Она танцует. Всё те же плавные движения — ничего лишнего. Но не скупо и зажато, а ярко и артистично, когда в каждом жесте — свой особый смысл. Она танцует, а я не могу оторвать от неё взгляд.
Не постановочный танец, а импровизация. Но в небрежных штрихах проступает контур, угадывается стиль — рука Мастера.
Она плавно встаёт на мостик — перетекает, словно в её теле нет костей. Футболка задирается, и я вижу аккуратный, идеальный пупок. Там дрожит в приглушённом свете капелька пирсинга. Ну, конечно. Кто бы сомневался. Но моего скепсиса хватает ровно до того момента, когда она начинает плавно отрывать ноги от пола и выходить в стойку на руках. Потрясающе. Кажется, кто-то забыл, как дышать.