Четвертый коготь дракона

Она подступила вплотную, уперла ствол револьвера ему в подклювье.

– Кто они? Ты знаешь их имена? Назови!

– А что мне за это будет? Ты все равно меня убьешь…

Поторговаться, потянуть время! Всего-то и надо – выгадать три-четыре минуты.

Амазонка насупилась, косынка съехала ей на брови.

– Я не уполномочена решать твою судьбу. Но сегодня я могу сохранить тебе жизнь. Передам в центр, что ты располагаешь важными сведениями. Остальное решат там.

Старик закапризничал:

– Они вытянут из меня все, что я знаю, а потом прикончат!

– У тебя есть шанс выкрутиться. Империя нуждается в талантливых ученых…

Голос девушки прервался, она закашлялась. Глаза у нее раскрывались все шире, дыхание учащалось.

– Что со мной? – пробормотала она, словно в бреду. – Почему все плывет?.. Мне не хватает воздуха!

Старик скользнул вбок, револьвер смотрел теперь в стену над баком. Лицо девушки исказилось.

– Это твои проделки? – Ее повело, она едва устояла. – Я тебя пристрелю…

Револьвер плясал в ее руке. Старик без труда выдернул его, толкнул девушку к ванне.

– Нет! – простонала она, задыхаясь. – Я не…

Она прижала обе руки к пышной груди и обмякла на полу возле ванны. Еще через минуту все было кончено.

Старик поскорее закрутил краник на баке, приподнял труп, перекинул его через край ванны. Вылил на тело погибшей амазонки кислоту из всех имевшихся в подземелье бутылей. В горле першило, замкнутое пространство было перенасыщено ядовитыми парами, не спасала даже защитная маска с сильнодействующим антитоксином. Надо было срочно уходить.

Старик погасил обе водородные горелки, бросил скорбный взгляд на труп, залитый кислотой и постепенно покрывающийся черными разводами, осенил себя крестным знамением, торопливо вышел из лаборатории и закрыл тяжелую дверь.

Глава первая

Тихий омут

Дым и копоть. – Шесть пассажиров. – Разговорчивый сосед. – Ода техническому прогрессу. – Островок спокойствия в мире хаоса. – Нахальный юнец. – Максимов ввязывается в международный конфликт. – Killwangen. – Воспитательная беседа. – Под прицелом. – По ком звонит колокольчик. – Гонка на шарабане. – Короткая дорога. – Вредное свойство буковых деревьев. – Как на Диком Западе! – «Смуглянка Бесс». – Первые и вторые. – Гремучая ртуть. – Двенадцать трупов в одном вагоне.

Маленький смешной паровозик, похожий на слегка скособоченный самовар, который зачем-то водрузили на подставку с четырьмя колесами, тащил за собой состав из пяти вагонов – четырех пассажирских и одного почтового. На вагонных крышах громоздились тюки и чемоданы с багажом. Косматый шлейф дыма, вырывавшийся из паровозной трубы, обволакивал их смрадным облаком. Из-за этой завесы живописные швейцарские пейзажи, расстилавшиеся вокруг, блекли и казались черно-серыми – как на фотопластинке скверного качества.

Вагон первого класса был разделен перегородками на несколько отделений – по шесть сидячих мест в каждом. В одном из таких отделений ехала семейная пара: российская подданная испанского происхождения Анита Моррьентес и ее супруг – военный инженер, майор в отставке Алексей Максимов. Они второй год путешествовали по Европе, побывали в Германии, Франции и недели три назад перебрались в Швейцарию. Пожили немного в Лозанне, в Берне, в Базеле, после чего Максимов уговорил Аниту съездить в Цюрих. Не то чтобы в этом городе находилось что-то неординарное, мимо чего нельзя было пройти, – просто Максимов, имевший в России непосредственное отношение к железнодорожному строительству, решил прокатиться по первой и пока единственной в Швейцарии чугунной магистрали, шедшей как раз из Базеля в Цюрих.

И вот они уже второй час катились по немилосердно жесткой колее. Анита, обычно со стойкостью переносившая качку и тряску, проклинала ту минуту, когда дала мужу согласие на поездку. Хотя он-то, следует отметить, сделал все, чтобы обеспечить им максимальный комфорт. Билеты взял в вагон первого класса – единственный, где окна были забраны стеклами. Вагоны второго и третьего классов продувались насквозь, пассажиры, сидевшие в них, глотали паровозный дым и коптились, как дичь на костре.

Анита была благодарна Алексу за заботу, но, посидев немного в своей комфортабельной клетушке, подумывала уже о том, не перебраться ли во второй класс. Стоял июнь, лето выдалось жаркое, и в закупоренном вагоне, набитом людьми, было совершенно нечем дышать. Анита пробовала обмахиваться веером из страусовых перьев, однако это не приносило ни малейшего облегчения.

Зато сосед четы Максимовых – молодой американец в простецком немарком парусиновом пиджаке и таких же парусиновых штанах по моде генуэзских моряков – от путешествия был в полном восторге. На языках континентальной Европы он изъяснялся с трудом и, когда узнал, что Анита худо-бедно знает английский, избрал ее мишенью для своих речей во славу технического прогресса.

– Девятнадцатый век – век великого прорыва! – тараторил он так бойко, что Анита едва поспевала за его скороговоркой. – Между Базелем и Цюрихом – полсотни миль, и мы преодолеем их со всеми остановками меньше, чем за три часа. Двадцать миль в час, представляете, миссис? Полвека назад никому и не снилась такая скорость…

– К этой бы скорости добавить немного удобства, – уныло заметила Анита, ерзая в тесном пространстве между Максимовым и еще одним соседом – молчаливым пожилым усачом в офицерском мундире.

– Удобства? – мгновенно отозвался американец. – Да, в этом отношении Европе есть чему поучиться… У нас в Пенсильвании десять лет назад появились спальные вагоны. Правда, перегородок там нет, – он постучал по дощатой стене у себя за спиной, – зато трехъярусные полки, соломенные матрасы… При желании можно захватить с собой в дорогу подушку и одеяло и чувствовать себя как дома!

Анита вообразила себя лежащей на соломенном тюфяке на третьей полке в помещении, больше похожем на передвижной загон для скота, и порадовалась тому, что она не в Пенсильвании и ей не предстоит удовольствие коротать в поезде ночь.

Максимов, по-английски понимавший слабо, нашел себе другого собеседника, с которым сидел vis-à-vis у затушеванного копотью окна. То был солидный тучный швейцарец, живший близ Женевы, на самой границе с Бургундией, и потому изъяснявшийся на вполне правильном французском.

– Понравилась ли вам наша страна? – как истинный патриот, вопрошал толстяк.

– Хорошая страна, – тактично отвечал Максимов. – Меня радует, что в том аду, который представляет собой нынешняя Европа, существует островок спокойствия.

– Это вы очень верно сказали. Посмотрите вокруг: в Германии – революция, во Франции – революция, в Испании – мятеж… в Италии, Австро-Венгрии, Польше – куда ни взгляни, везде творятся какие-то беспорядки. И только у нас, в самом сердце континента, все тихо и спокойно. Была полтора года назад Зондербундская война, но она, хвала всем святым, длилась меньше месяца…

– Разве это война? – разомкнул уста доселе молчавший седоусый офицер. – Восемь десятков погибших, ни одного мало-мальски серьезного сражения. Чепуха, а не война! – И, повернувшись к Максимову, доверительно прибавил: – Я тогда состоял при его превосходительстве генерале Дюфуре, лично наблюдал, как он железной рукой пресек смуту.

Американец (он назвался Джеймсом Грином) Аните надоел, его трескотня действовала на нервы. Он уже поведал ей всю свою биографию – от раннего детства и до настоящего момента. Грин оказался практичным не только в одежде, он был коммерческим агентом компании, занимавшейся производством нового технического чуда – машины для механического шитья.

– Триста стежков в минуту, миссис! – захлебывался он от восхищения. – Когда устроили соревнование между десятью профессиональными швеями и одним дилетантом, вооруженным машиной, запатентованной мистером Хоу, швеи проиграли вчистую!

Аните все это было неинтересно, и она, делая вид, будто продолжает слушать, стала потихоньку рассматривать шестого и последнего спутника – худого стройного юношу, по виду почти мальчика, с пухлыми чувственными губами, волнистыми волосами, зачесанными вправо, чуть вытянутым лицом и усиками щеточкой. Юноша выглядел натуральным щеголем: его черный сюртук, широкий в груди, изрядно суживался к талии, отчего верхняя часть туловища походила на фужер для шампанского. К сюртуку прилагались брюки в обтяжку, яркий шейный платок попугайской раскраски и пристроенный на коленях цилиндр, напоминавший Аните перевернутое ведро, к которому зачем-то приклепали неширокие поля.