Страница 67 из 74
5
Полонский считался признанным поэтом и прозаиком, но материально зависел от издателей, скупых на гонорары. Поэтому нанялся репетитором к сыну петербургского гражданского губернатора Н.М.Смирнова, жена которого, А.О.Россет, содержала модный в то время литературный салон. Яков Петрович вспоминал о своих отношениях с красавицей хозяйкой: "Я не раз имел удовольствие по целым часам с ней беседовать по утрам и слышать ее рассказы о Жуковском, Пушкине, Гоголе, Лермонтове и о временах, предшествовавших воцарению императора Николая I".
Весной 1857 года новоиспечённый репетитор вместе с сиятельным семейством выехал за границу. В письме к Е.А.Штакеншнейдер он описал отдыхающих в Баден-Бадене: "Соперничество, сплетни, страсть к французам, жалкое волокитство, дряблость мыслей, отсутствие всего, что может быть названо душою, вот вам главные черты этого милого общества".
Роль учителя тяготила Якова Петровича. В дневнике отметил: "гувернер" – клеймо безденежья". Простившись со Смирновыми, уехал в Женеву учиться живописи. "Пребывание в Женеве, – вспоминал Полонский, – с августа по ноябрь 1857 года, было самое счастливое время моей жизни… Живопись – или пристрастие к кистям и палитре спасло меня и от учительства и вынужденного нуждой гувернерства".
Несмотря на "самое счастливое время", тоска о России давала знать. Е.А.Штакеншнейдер он писал: "Как ни дурно в России, а только Русь и шевелится во имя прогресса… у всех слава позади, а у нас одних она светит в далеком будущем".
С целью продолжения занятиями живописью, Полонский уехал в Италию. В "Вечном городе" он почувствовал себя лермонтовским "Парусом", что и отразил в стихотворении "Чивита-Векиа".
… Снова помчуся я в море шумящее,
Новые пристани ждут меня странника;
Лишь для тебя, мое сердце скорбящее,
Нет родной пристани, как для изгнанника.
Настроения нет, в груди пустота. Сорокалетний поэт не находил душевного покоя, Лучом надежды для него стала встреча в Риме с литературным меценатом графом Г.А.Кушелевым-Безбородко, который предложил занять место соредактора своего журнала "Русское слово". Раздумья были недолгими.
6
После принятия решения, Полонский отправился в Париж, ставший для него судьбоносным. Здесь он снял небогатую квартиру неподалеку от православного храма. В часы прогулок он обратил внимание на юную красавицу, дочь псаломщика, восемнадцатилетнюю Елену Васильевну Устюжскую. Молодые люди познакомились и через некоторое время объяснились в любви друг другу.
В июле 1856 года счастливый Яков Петрович писал о невесте Л.П.Шелгуновой: "У нее высокий, умный лоб, глаза синие, с таким звездным блеском и такими большими зрачками, каких я отроду не видывал. Ее профиль правильный и строгий, выражение глаз тоже строгое, а улыбка веселая и совершенно детская… Роковая встреча с нею и вообще все это дело, мною начатое, подняли со дна души моей все, что чуть ли не с детства покоилось в ней. Все хорошие и дурные стороны моего характера, все выступили наружу, и я борюсь то со своим самолюбием, то с испугом за будущее, то с невольной боязнью взять на свою ответственность новое для меня существование, не имея у себя под ногами прочной основы… упрекаю себя в такой трусости".
Молодых обвенчали. Вскоре они выехали в Петербург. Недолгим оказалось семейное счастье: в начале 1860 года по неосторожности Полонский упал с дрожек и повредил ногу, став калекой на всю жизнь; от тяжелой болезни умер сын, а в июле скончалась жена, двадцатилетняя Елена Васильевна.
В последний путь Елену Васильевну провожали друзья семьи Полонских: Штакеншнейдеры, Майков, Михайлов, Щербина. О похоронах Е.Штакеншнейдер отметила в "Дневнике": "… В этом мягком, ранимом человеке было много истинного, благородного мужества. Его горе было сдержанным. С кладбища Полонский шел не останавливаясь, не опуская головы…" Памяти жены он посвятил стихи: "Безумие горя", "Я читаю книгу песен…", "Когда б любовь твоя мне спутницей была…", "Чайка", в которой писал:
Поднял корабль паруса;
В море спешит он, родной покидая залив,
Буря его догнала и швырнула на каменный риф.
Бьется он грудью об грудь
Скал, опрокинутых вечным покоем морским,
И белогрудая чайка летает и стонет над ним…
Прочитав стихотворение, Тургенев заметил: "Я не знаю стихотворений на русском языке, которые по теплоте чувств, по унылой гармонии тона стояли бы выше этой "Чайки". Весь Полонский высказался в ней… Всякий, даже поверхностный читатель легко заметит струю тайной грусти, разлитую во всех произведениях Полонского; она свойствен многим русским, но у нашего поэта она имеет особое значение. В ней чувствуется некоторое недоверие к себе, к своим силам: к жизни вообще; в ней слышится отзвучие горьких опытов, тяжелых воспоминаний…"
По достоинству это стихотворение оценил и А.Фет: "Это священная прелесть. Если бы я не считал себя одним из самых крупных, искренних, а потому и грациозных лириков на земном шаре, поправдивее, например Гейне, то, конечно, не дорожил бы так тобою как поэтом".
Теплом и заботой о Якове Петровиче наполнено письмо Тургенева к Фету. Иван Сергеевич писал: "Я получил от бедного Полонского очень печальное письмо. Я тот час отвечал ему. Он собирается весной за границу, но я его приглашаю к себе в деревню и рисую ему картину нашего житья втроем. Как иногда старые тетерева сходятся вместе, так и мы соберемся у вас в Степановке, и будем тоже бормотать, как тетерева. Пожалуйста, вы с своей стороны внушите ему ту же мысль. Бедный, бедный кузнечик-музыкант! Не могу выразить, каким нежным сочувствием и участием наполняется мое сердце, как только вспомню о нем".
К душевному горю примешался разлад в журнале "Русское слово". В июле 1860 года Полонский оставил его. Причину ухода он изложил А.Фету: "Граф не согласился на мои условия, при которых я брался издавать журнал. Я хотел или быть независимым редактором в выборе статей и сотрудников, или быть ничем и не марать своего имени".
Покинув журнал, Яков Петрович определился чиновником в Комитет иностранной цензуры, затем в Совет Главного управления по делам печати с достойным жалованием. В этом управлении он прослужил до 1896 года.
Внутреннее одиночество давило. Тень любимой жены Елены преследовала его. Вот и еще одно стихотворение он посвятил ей. О нём лучше, чем словами А.Фета, сказать нельзя: "Недавно, как-то вечером, я вслушивался в чтение наизусть… давно знакомого мне стихотворения: "Поцелуй меня, // Моя грудь в огне…" и меня вдруг как-то осенило всей воздушной прелестью и беспредельным страданием этого стихотворения. Целую ночь оно не давало мне заснуть, и меня все подмывало написать тебе ругательное письмо: "Как, мол, смеешь ты, ничтожный смертный, с такою определенностью выражать чувства, возникающие на рубеже жизни и смерти ты настоящий, прирожденный, кровью сердца бьющий поэт".
7
Время лечит. Боль потери любимой жены в сердце Якова Петровича утихла. Бывая у Тютчевых, он обратил внимание на дочь Федора Ивановича двадцатитрехлетнюю Марию. Через полгода он сделал ей предложение, но получил отказ
После неудачной попытки устроить личную жизнь, Яков Петрович решил больше не делать этого, но сердцу не прикажешь. 13 мая 1866 года он встретился в доме врача Конради юную Жозефину Антоновну Рюльман. Жозефина была сиротой, и одно время жила вместе с братом-студентом в доме революционера-народника П.Л.Лаврова. 2 июня 1866 года Яков Петрович сделал ей письменное предложение: "Если б в голове моей возникло хоть малейшее сомнение в том, что я люблю Вас, если б я в силах был вообразить себе те блага или те сокровища, на которые я мог бы променять счастье обладать Вашей рукою, если б на минуту струсил перед неизвестным будущим, я счёл бы чувство моё непрочным, скоропреходящим, воображаемым – и, поверьте, не осмелился бы ни писать к Вам, ни просить руки Вашей". 17 июля они обвенчались.