Страница 36 из 74
Отчаяние привело к тому, что он «…впал в досаду, в хандру, чуть не в злость. Не было близких моему сердцу людей, которых бы в это время я не обидел и не оскорбил в припадке какой-то холодной бесчувственности сердца. Я действовал таким образом, как может только действовать в состояния безумия человек, и воображая в то время, что действую умно… Мне страшно теперь за себя, как никогда доселе»,– из письма к С.М.Соллогубу.
Сбросив с головы «колпак», который мешал работать и мыслить, Гоголь продолжал дописывать второй том «душ». В процессе ему, видимо, вспоминались слова А.С.Пушкина, сказанные после прочтения первого тома: «Боже, как грустна наша Россия», и решил исправить положение: «… В каком ужасающем для человека виде может быть ему представлена тьма и пугающее отсутствие смеха. С тех пор я стал думать только о том, чтобы смягчить то тягостное впечатление, которое могли произвести «Мертвые души», но вопреки собственной душе не пойдешь». И в то же время Гоголь понимал, что «Нам нужно живое, а не мертвое изображение России, та существенная, говорящая ее география, начертанная сильным, живым слогом, которая поставила бы русского лицом к России».
«Мягким» второй том не получился. Главный герой все тот же Павел Иванович Чичиков отправился в тарантасе «… для познания всякого рода мест» и склоняется к авантюрам, превращаясь в злодея, пьяницу, подлеца. Эта метаморфоза идет вразрез с прежним образом Павла Ивановича, который … «не позволял в речи непристойные слова и оскорблялся всегда, когда в речах других видел отсутствие должного уважения к чину или званию».
Автор не пошел на сделку с совестью и, оставаясь верным своей традиции жечь не понравившиеся свои произведения, летом 1845 году предал огню написанное. Иначе Гоголь не был бы Гоголем. «Появленье второго тома в том виде, в каком он был, произвело бы скорее вред, нежели пользу… нельзя иначе устроить общество или даже все поколенье к прекрасному, пока не покажешь всю глубину его мерзости… вовсе не следует говорить о высоком и прекрасном, не показывая путей и дорог к нему для всякого. Последнее обстоятельство было мало и слабо развито во втором томе, а оно должно было быть едва ли не главное; а потому он и сожжен». «… так было нужно… не легко было сжечь пятилетний труд, производимый с таким болезненным напряжением… Благодарю Бога, что дал мне силы это сделать».
Из Карлсбадена писал А.О.Смирновой по этому поводу: «…Друг мой, я не люблю моих сочинений, доселе бывших и напечатанных, и особенно «Мертвые души». Мотивом к этому послужило то, что в новом томе не раскрыто основное: «… тайна, которая должна была вдруг, к изумлению всех, раскрыться… и ключи от нее покамест в душе у одного автора».
Первое сожжение состоялось, но это не значит, что Гоголь отказался от замысла. Мозг работал, углубляя и расширяя тему. Через сомнения, страх ошибиться в идеалах, правильности выбранного пути и в том, кто поведет Россию дальше, эти новые мысли заполняли тетрадные листы. Сам собою напрашивался вопрос: «Где же тот, кто на родном языке русской души нашей умел бы нам сказать это всемогущее слово: вперед?.. Какими слезами, какой любовью заплатил бы ему благодарный русский человек! Но века проходят за веками, полмиллиона сидней, увальней, байбаков дремлет непробудным сном, и редко рождается на Руси муж, умеющий произносить это всемогущее слово». Гоголь уже не слышал перестука колес «птицы тройки», она застряла в грязи на обочине дороги.
Чем быстрее уходили годы писателя, тем трагичнее становилось их содержание. Главное, не пишутся «Мертвые души», а сам стал хуже мертвеца, и обращался к Смирновой: «Мне так трудно, что уже было приуготовился совершенно раскланяться, и теперь я мало чем лучше скелета. Дело доходит до того, что лицо сделалось зеленее меди, руки почернели, превратились в лед, так, что прикосновение их ко мне самому было страшно». Еще страшнее, когда в телесные муки и муки творчества вмешивается черт. И далее писал ей: "Признаюсь, уже не раз подкарауливал я, что это были нервы, а из них, притаившись, работал и черт, который, как известно, ищет всяким путем просунуть к нам нос свой". Эта тварь потом сыграет роковую роль в судьбе второго тома «Мертвых душ».
В новом варианте произведения автор хотел вдохнуть жизнь в «мертвые души» и тем самым избавить Россию от смердящего тления средствами красоты и искусства.
Превозмогая «бесплодное и черствое» состояние, «умственную спячку», ключом от собственной души мало – помалу открывал одну потаенную дверь за другой и достиг цели. Радостный везет новый вариант «Мертвых душ» в Россию. В августе 1851 года превосходно читает их в Абрамцеве Аксаковым, а осенью читает и в Москве. Глава семейства С.Т.Аксаков нашел, что: «Такого искусства показывать в человеке пошлом высокую человеческую сторону нигде нельзя найти, кроме Гомера… Да, много должно сгореть жизни в горниле, из которого истекает чистое золото».
Л.И.Арнольди, присутствовавший в Москве на чтении, был в восторге: «Удивительно, бесподобно… тут везде слышится жизнь, как она есть, без всяких преувеличений».
Л.О.Смирнова отметила: «Здесь юмор возведен был в высшую степень художественности и соединился с пафосом, от которого захватывало дух».
Судя по этим высказываниям, успех второго тома был бы не менее, а более, чем от первого. Сам автор считал: «Что второй том «Мертвых душ» умнее первого – это могу сказать, как человек, имеющий вкус».
П.В.Анненков, И.С.Тургенев в целом положительно отозвались о втором томе, но Н.А.Некрасов и Писемский не могли не отметить ложность изображения действительности.
Непререкаемый для Гоголя, мученика веры в святость человеческой души, был авторитет отца Матвея, который: «…воспротивился опубликованию этих тетрадей, даже просил уничтожить…, сказавши, что осмеют за нее даже больше, чем за переписку с друзьями». Цитата из воспоминаний отца Матвея, опубликованных в «Тверских епархиальных ведомостях» №5 от первого марта 1902 года
Может быть, слова «уничтожить», «осмеют» и сыграли роковую роль в повторном решении сжечь «Мертвые души». Однако основная причина сожжения осталась загадкой не только для современников писателя, но и до настоящего времени скрыта завесой тайны.
Несколько тетрадей второго тома «Мертвых душ» случайно уцелели, завалившись за книги в шкафу. Они вышли тиражом 3600 экземпляров вместе с «Авторской исповедью» спустя три года после смерти Гоголя. Еще через год вышло их второе издание.
Глава 7
Пути к вере господней
«Сказал Господь Сатане: вот он, в руке твоей, только душу его сбереги», – пророк Иов.
Душа Гоголя всю жизнь блуждала в потемках, ощупью отыскивая то, что зовется представлением о мире, человеке, любви, чести, достоинстве. Он искал совершенства, а встречал дисгармонию и среди жизненного хаоса выбрал, наверное, единственно верный путь – это путь к Богу, который указали родители еще с детства.
На безбожье вера не рождается, но семя, брошенное в душу, должно прорости, окрепнуть, заколоситься и дать плоды. Труден путь к настоящей вере. У каждого своя Голгофа и чем выше гора, тем тяжелее становится крест.
С детства мальчик шел к богу не через любовь, а через страх, тоску. Ребенком мать водила его по церквям, постоянно напоминая о страшном суде и его неотвратимости за содеянные грехи. Это вызвало в юношеские годы отчуждение и негативное отношение к религии.
“В церкви, например, Гоголь никогда не крестился пред образами святых отцов и не клал пред алтарем поклонов… Дьячков он осуждал за гнусавость пения, невнятность чтения псалтыря и за скороговорку великопостной службы”, – вспоминал о нем товарищ по нежинской гимназии.
Молитвы, посты, чтение религиозной литературы потом будут осуждены юношей. “К несчастью, родители редко бывают хорошими воспитателями своих детей… На все я глядел бесстрастными глазами; я ходил в церковь, потому что мне приказывали или носили меня; но, стоя в ней, я ничего не видел, кроме риз, попа и противного ревения дьячков. Я крестился, потому что видел, что все крестятся”.