Страница 26 из 74
Статья Тютчева "О цензуре в России" была написана в ноябре 1857 года, но из-за резких высказываний в адрес властей, она вышла лишь через 15 лет. В статье, в частности, говорилось: "Нам было жестоко доказано, что нельзя налагать на умы безусловное и слишком продолжительное стеснение и гнет, без существенного вреда для общественной организации… Даже сама власть с течением времени не может уклоняться от неудобств подобной системы. Вокруг той сферы, где она присутствует, образуется пустыня и громадная умственная пустота, и правительственная мысль, не встречая извне контроля, ни указания, ни малейшей точки опоры, кончает тем, что приходит в смущение и изнемогает от собственного бремени еще прежде, чем бы ей суждено пасть под ударами злополучных событий". Далее в статье говорилось и о том, что всегда в России существовало "какое-то предвзятое чувство сомнения и нерасположения" к писателям. Такое отношение к ним осталось и при императоре Александре II. Когда был запрещен некрасовский "Современник", Тютчев сказал, что способ расправы с журналом напоминает ему "лечение зубной боли посредством удара кулаком".
Давно известная всем дура –
Неугомонная цензура
Кой-как питает нашу плоть –
Благослови ее господь!
О чиновниках от печати Тютчев говорил: "Все они… мерзавцы, и, глядя на них, просто тошно, но беда наша та, что тошнота наша никогда не доходит до рвоты".
Печати русской доброхоты,
Как всеми вами, господа,
Тошнит ее – но вот беда,
Что дело не дойдет до рвоты.
Пользуясь своим правом цензора и дружбой с Горчаковым, он помогал, по мере возможности, и отстаивал некоторые издания от запрета, или слишком острого цензорского ножа. Этим он заслужил среди чиновников репутацию "либерала" и оппозиционера правительству. Когда Александру II предложили назначить в Комитет по делам книгопечатания Тютчева, Тургенева и др. писателей, монарх сказал: "Ни на одного из них нельзя положиться".
Дочь поэта – Дарья, писала о поэзии отца: "Я совершенно поражена острой проницательностью его взгляда на будущее и на предстоящий ход истории. Но, помимо его гения философского, исторического и – не знаю, как сказать – пророческого, его поэтическая суть поражает меня и очаровывает, – он точно совершенный инструмент, который отзывается на малейшее дуновение".
Поэт в своих стихах предвидел революцию 30-го, и революцию 48-го года во Франции, дал понять разрушительную силу мировых войн и роль революции в истории вообще. "Давно уже в Европе, – писал Тютчев, – существуют две действительные силы: Революция и Россия. Эти две силы теперь противоположны одна другой, и, быть может, завтра они вступят в борьбу. Между ними никакие переговоры, никакие трактаты невозможны: существование одной из них равносильно смерти другой! От исхода борьбы, возникшей между ними, величайшей борьбы, какой когда-либо мир был свидетелем, зависит на многие века вся политическая и религиозная будущность человечества".
После вступления на престол Александра II, Тютчев писал Эрнестине Федоровне: "Меня потребовали завтра в час дня принесения пресловутой присяги, которую я все откладывал до сих пор под разными предлогами и готов приносить им всевозможные присяги, но если бы я мог одолжить им немного ума, это было бы гораздо для них полезнее".
Отмену крепостного права в 1861 году Тютчев приветствовал как факт, но со своим мнением, считая, что "Истинное значение задуманной реформы сведется к тому, что произвол, в действительности более деспотический, ибо он будет обличен во внешние формы законности, заменит собой произвол отвратительный, конечно, но гораздо более простодушный и, в конце концов, быть может, менее растлевающий…".
В 1864 году Тютчев высказал свое мнение о том, как строить дальнейшую политику России с Западом: "Единственная естественная политика России по отношению к западным державам – это не союз с той или иной из этих держав, а разъединение, разделение их. Ибо они, только когда разъединены между собой перестают нам быть враждебными – по бессилию. Эта суровая истина, быть может, покоробит чувствительные души, но, в конце концов, ведь это закон нашего бытия". С этой позицией был согласен и министр иностранных дел Горчаков.
В письме к Эрнестине Федоровне, Федор Иванович с огорчением писал: "Тот род цивилизации, который привили этой несчастной стране, роковым образом привели к двум последствиям: извращению инстинктов и притуплению или уничтожению рассудка. Повторяю, это относится лишь к накипи русского общества, которая мнит себя цивилизованной, к публике, ибо жизнь народная, жизнь историческая еще не прониклась в массах населения. Она ожидает своего часа, и, когда этот час пробьет, она откликнется на призыв и проявит себя вопреки всему и всем".
Когда сомнителен мне твой
Святая Русь, прогресс житейский!
Была крестьянской ты избой –
Теперь ты сделалась лакейской.
У Тютчева был свой взгляд на религию. Сотрудник Тютчева по Мюнхену И.С.Гагарин говорил по этому поводу: "В религиозном отношении он вовсе не был христианином. Католичество и протестантство были в его глазах историческими факторами, достойными внимания философа и государственного деятеля, но ни в католичестве, ни в протестантстве, равно как и в восточном православии, он не усматривал факта сверхъестественности и божественного. Его религией была религия Горация…".
Дочь Тютчева от второго брака, Мария Федоровна, писала отцу 9 августа 1867 года по случаю празднования пятидесятилетия, восшествия митрополита московского Филарета на престол: "… вчера вечером я получила "Москву" от 5-го числа. Аксаков прав, представляя богу и истории судить о достоинствах этого патриарха. Я сама расположена чтить его в молчании, но не мог ли бы он сделать что-нибудь для духовенства, а именно для деревенского духовенства? Деморализация увеличивается с каждым годом. Здесь нет больше ни одного священника, который не проводил бы три четверти своего времени в пьянстве, наш (увы!) в том числе. Мне его очень жалко, ибо в результате одиночества, скуки и нужды дошел до состояния такого отупения… Никогда еще народ и духовенство не представали передо мной в таком безобразном свете; спрашиваешь себя, как и чем это кончится? Суждено ли им, подобно Навуходоносору, стать животными в полном смысле этого слова, или же произойдет благоприятный кризис, ибо представленные сами себе пастыри и овцы с каждым годом становятся все более отталкивающими…".
Федор Иванович отвечает дочери: "Разложение повсюду. Мы движемся к пропасти не от излишней пылкости, а просто по нерадению. В правительственных сферах бессознательность и отсутствие совести достигли таких размеров, что этого нельзя постичь, не убедившись воочию … Вчера я узнал подробность поистине ошеломляющую. Во время последней поездки императрицы ей предстояло проехать на лошадях триста пятьдесят верст… Ну так вот, знаешь ли, во что обошлось государству это расстояние?.. В сущую безделицу: полмиллиона рублей! Вот когда можно сказать с Гамлетом: что-то прогнило в королевстве датском". В связи с этим Тютчев поставил диагноз высшему обществу России: "… Если бы для государства и для отдельных личностей можно было бы ставить одинаковый диагноз, то следовало бы опасаться, судя по некоторым симптомам изнуряющей нас болезни, что это начало размягчения мозга". Из письма к дочери Анне Федоровне от 23 ноября 1868 года. Политику правительства, занятую в канун войны между Германией и Францией в 1870 году, Федор Иванович назвал "Кретином".
Тем не менее, Федор Иванович гордился своим отечество, что и выразил в одном из писем дочери Анне в Германию "… ты найдешь в России больше любви, нежели где бы то ни было в другом месте. До сих пор ты знала страну, лишь по отзывам иностранцев. Впоследствии ты поймешь, почему их отзывы, особливо в наши дни, заслуживают малого доверия. И когда потом будешь в состоянии постичь все величие этой страны и все доброе в ее народе, ты будешь горда и счастлива, что родилась русской". Это писал человек, проживший за границей двадцать два года, которого и дома некоторые знакомые и родственники называли "иностранцем". Однако чувство родины, заложенное в его душу в детстве и отрочестве, не покинули его за границей, что отразилось во многих его стихотворениях. Это нашло подтверждение в одном из писем Эрнестины Федоровны: "… мой муж не может жить вне России; главное устремление его ума и главная страсть его души – повседневное наблюдение над развитием умственной деятельности, которая разворачивается на его родине".