Страница 8 из 20
Эркюль – самый добрый и покладистый из мальчиков, но и самый нерешительный. Александр-Эдуард – самый хитрый и скрытный. Самый веселый и непредсказуемый – принц Наваррский. Самый задиристый из всех – Анри де Гиз. Сейчас он уехал, но мне жаль, что его здесь нет, – он ревностный католик, а мои братья серьезно впали в ересь, и некому устроить им хорошую взбучку.
Впрочем, это лишь мои попытки утешить себя. На самом деле присутствие Гиза вряд ли что-то изменило бы. Ведь он – лучший друг Александра-Эдуарда, и оба такие хитрые. Александр-Эдуард прекрасно знает, что Анри де Гиз никогда не отступится от католической веры, и при нем не позволяет себе насмешек над ней, а Гиз хорошо понимает, что Александр-Эдуард – младший брат короля, и в обращении с ним никогда не теряет необходимой почтительности.
С принцем Наваррским они оба не очень-то ладят. Александр-Эдуард вообще недавно с ним подрался, а Гиз смотрит на него свысока. Принц Наваррский совсем не такой, как они. Он приехал с юга и сорванец, каких поискать. У него нет хороших манер, да и вообще никаких манер нет – рыжий, шумный, вечно растрепанный… Судя по всему, он вырос среди крестьян: об этикете у него весьма смутные представления. Зато по части шуток и дурацких розыгрышей ему нет равных.
И, вдобавок ко всему, он на стороне протестантов, как и его мать. Впрочем, мне кажется, что у него нет серьезного отношения ни к католической, ни к протестантской вере. Хотя ему нравится, что мои братья стали смеяться над католичеством: в такие минуты он чувствует себя победителем. Он провоцирует и всячески поддерживает подобные бесчинства, а братья, похоже, даже не осознают, что находятся под его влиянием…
Во время обедов мне приходится сидеть рядом с ним за столом, потому что моя матушка выказывает его матери, Жанне д’Альбре, свою благосклонность, вот и ее сына усадила на почетное место. Но я смотрю на Наваррского с опаской – никогда не знаешь, чего от него ждать. Если он сидит тихо и спокойно, это означает только, что он уже подстроил какую-нибудь шалость и ждет реакции на нее. А если он еще ничего не подстроил, то непрестанно вертится, смешит всех вокруг, безобразничает, кидается вишневыми косточками – какая невоспитанность! Впрочем, в уме ему не откажешь, шутки у него остроумные. Иногда мне стоит огромного труда не расхохотаться над очередной его проделкой, и это возмущает меня больше всего – ну почему надо смешить всех именно тогда, когда необходимо оставаться серьезными?!
Матушка, как обычно, в отъезде. Принц Наваррский теперь у нас – он остался здесь вместе с моими братьями и Гизом. Впрочем, Гиза пока нет, он с родителями ненадолго уехал.
Я возвращаюсь к себе и в маленьком зале со статуями вдоль стен обнаруживаю Александра-Эдуарда. На нем темный костюм превосходной работы, отделанный золотым шитьем, но видно, что Александр-Эдуард только что носился как угорелый – верхние пуговицы расстегнуты, одна оторвана, вид взъерошенный, а глаза подозрительно блестят – он опять что-то задумал.
– Что это у тебя, Маргарита? Ах, опять?
У меня в руках часослов и четки, только что полученные от кардинала де Турнона.
– Дай посмотреть, сестричка.
Он легко отбирает у меня мои сокровища, наугад открывает часослов и вслух читает несколько фраз на латыни, потом закрывает книгу и насмешливо смотрит на меня сверху вниз своими темными глазами.
– И тебе не надоела эта белиберда?
– Латинский язык святой и очень красивый.
– Маргарита, дорогая, неужели ты еще не поняла, что это никому не нужно, кроме твоего глупого кардинала? Скоро вся Франция примет протестантизм.
Александр-Эдуард говорит спокойно, плавно, почти ласково. Его интонации одновременно и пугают, и завораживают меня.
– Даже если так, я останусь католичкой.
– Вопреки воле короля? Наш брат король теперь тоже на стороне протестантов… Не правда ли, сир? – спрашивает он, кивая в соседнюю комнату, откуда доносятся голоса и возня Карла и Анри, принца Наваррского.
– Я буду молиться за него, и Бог откроет ему глаза, – тихо возражаю я, предчувствуя бурю.
Александр-Эдуард все еще держит мои четки и часослов. Я пытаюсь их забрать, но он ловко отдергивает руку.
– Вот не думал, что моя сестра такая дурочка.
– Отстань, что тебе от меня нужно?!
Словно не слыша меня, он направляется к камину и бросает книгу и четки в огонь. Я растерянно смотрю, как пламя поглощает их, и чувствую, что мои глаза наполняются слезами.
– Зачем ты это сделал? Я все равно не отступлюсь от истинной веры!
– Для чего тебе этот католический хлам, Маргарита? Ты же все равно ничего не понимаешь в религии.
– Я все расскажу матушке, когда она приедет! И она прикажет тебя высечь!
– За что? Матушка тоже приняла истинную веру, только ты одна упрямишься. Так что она прикажет высечь тебя. А если ты не будешь меня слушаться, то я велю тебя наказать еще до матушкиного приезда.
– Ну и пожалуйста! Ты можешь сделать со мной все что угодно, можешь даже убить меня – я все равно не отрекусь от Бога!
Я хочу уйти, но он хватает меня за руку и зовет слуг. Я изо всех сил выдергиваю руку и в слезах убегаю к себе.
Узнав о ссоре с Александром-Эдуардом, моя гувернантка качает головой и говорит:
– Ах, негодные мальчишки! Вы очень правильно поступили, ваше высочество. Не огорчайтесь, ведь Господь все видит и непременно накажет их за ересь! И тогда они очень пожалеют, что не слушали вас и смеялись над вами!
Ох, ну до чего же глупа эта мадам де Кюртон! Неужели она не понимает, что я вовсе не хочу, чтобы Бог наказал моих братьев?! Наоборот, я боюсь за них, мне хочется их спасти, только они никак не хотят видеть правды!
Мое запястье все еще горит от сильных пальцев Александра-Эдуарда. Я отсылаю всех слуг и долго читаю молитвы, прося помощи и защиты – мне страшно, что брат выполнит свою угрозу и меня высекут… А возможно, мне следует больше опасаться не этого, а гнева матушки. Ведь она любит Александра-Эдуарда больше всех. Она уже видела, как мальчики играли в священников, – и смеялась над их проделкой! Но тогда это действительно выглядело как безобидная шутка, и я уверена, что матушка даже не подозревает, насколько далеко все зашло на самом деле. Воспитатели Александра-Эдуарда и принца Наваррского тоже на стороне протестантов… Неужели и матушка станет протестанткой? Что тогда? Что меня ждет?
Я снова и снова вспоминаю, как Александр-Эдуард обошелся со мной, и мне становится обидно до слез. Он такой славный, у него приятные манеры, красивый голос, он умен и может быть очень милым, если захочет. Но почему он так жесток ко мне? Почему не понимает самого главного? А может, он просто заблуждается и не осознает, что ранит меня; может, для него это всего лишь веселая шутка, и он думает, что мне тоже смешно, просто я не подаю виду? Если так, то мой долг – помочь ему, открыть ему глаза! Прежде всего, нужно вернуть его в католичество, тогда его душа будет вне опасности. Я постараюсь, ведь он мой брат, и я люблю его, несмотря ни на что… Я вытираю слезы и решаю, что разумнее всего будет немедленно за него помолиться.
За ужином в этот вечер Александр-Эдуард держится как ни в чем не бывало, будто мы с ним вовсе и не ссорились. Но он никогда ничего не забывает, и в этот раз не забыл. Надо объяснить ему, что он ошибается. Только как? Как сделать, чтобы он меня услышал? Ведь я для него – всего лишь маленькая глупышка, младшая сестра. Он не воспринимает всерьез ни мои слова, ни мои слезы…
Витражи удивительно красивы и величественны, когда смотришь на них снизу, из полумрака храма. Статуи святых, крест, торжественная тишина. И на душе сразу становится тише.
– Не бойся, дочь моя. Господь не оставит верных Ему. Ведь Он Сам был на этой земле и тяжко страдал здесь. Поэтому страдания, которые ты претерпеваешь сейчас ради Него и истинной веры, – это не только испытание, но и благословение. Господь поддержит тебя во всем, если ты будешь Ему верна…