Страница 11 из 15
Небо небытия…
А предтеча – его поднебесье.
Но побарывая… но выпутываясь… вылетая
Из предтечи, как снова слепив,
что неисповедимо
(сочетанье частиц, что есть ты… нет, ещё и не ты)
Микрокосм – из частиц высекает огнивом
твой дух.
(В мироздании так же?) И вот ты промыт,
как простынка.
Всё же крона исходно небесная гуще ветвями
полётов кренится.
Оперенье с другой стороны, но чеканны
монетными решками лица.
Крона генеалогий. Хоть кто-то её и трясёт,
Но тебе не годится – чужая монета не в счёт.
Что ж, копилка из праха разбита – твой грош
покатился – где блеск, где же звон?
Продырявит карман и ладонь – так зачем
из такой-то материи он?
Или всё ж из печали чеканен, неужто
настолько тяжёлой
(не всея ли Вселенной, что помнит о прахе
и мёртвой воде,
ибо смертна сама, выгорая той памятью
в каждой звезде) —
Будто кроною всею излита в один
оторвавшийся лист или жёлудь.
Хватит ли оплатить возвращенье?
Гулы – птицы, глубин оперенье.
Белая Русь
Матерь Божья, святая Россия,
в твоём доме чужие, чужие!
А в углу тёмной хаты, над лавками
Молит бабушка Боженьку лаковую,
Светлых ангелов над землёй —
Осеняя могильными знаками
Грудь, истерзанную тоской.
Но летели железные демоны,
Осеняя притихшие срубы,
За скользящими по ветру тенями
От домов оставались трубы.
Ты же выйдешь, молитв не читая, —
Значит, вовсе не смогу помочь.
Матерь Божья, Россия святая,
Защити свою кровную дочь!
Только скрипнет калитка, свисая…
Вот идёшь, белорусская школьница,
Твои косыньки пахнут смородиной,
И оцепленная околица —
Как терновый венец твоей Родины
«Мама, мамочка, лик человечий —
Страшен,
Злобен овчарок лай!..
Что им надо, с чужою речью,
И зачем всех, как скот, – в сарай?»
Лес, лукошко, ты полон грибами —
Ах, как близко макушки торчат! —
Замороженными губами
В этом сне невозможно кричать.
Только чудится вроде: колокол
Из-за дальних лесов, реки —
Но как будто и возле, около
От незримой запел руки…
О неверие в ужас потребы!
Настежь двери в кишащий проём…
О надежда ступивших гуськом…
А потом – возносящийся в небо,
Голосящий стоусто дом!
И летят над стоустыми звонами —
Как над траурными знамёнами —
То ли аисты белые, грустные,
То ли ангелы, в хлеве сожжённые,
То ли души самой Белоруссии.
Как по камню, на ощупь искала в азарте,
Что предписано смутными знаками нам.
Пальцы жгла оживавшая звёздная карта,
И знамения тускло текли по телам.
…Вряд ли ты среди звёзд. На земле тебя нету.
Всем излишне стремнинам отыщется жгут.
Может, нынче ты в знаках, что бродят по свету,
Рассыпаются картой, да пальчики жгут.
Бабушкина церковь
Вытягивают до сердечка плиты
Тепло из ножек – каменным губам.
Но своды – око, облаком увито,
И тело разрывает пополам.
Мерцание свечей, как сны долины,
Ромашки, колокольчики, люпины,
И хлеб из глиняных ладоней – тот,
Где каплею перетекает мёд.
Скорее к Волге, где глазам ясней,
Река ли, небо – в них течёт синей.
В летучих купах белые наливы
Ворочаются гулко и лениво,
И с треском обрывается, звеня,
Нагая ветвь летучего огня
Туда, за Волгу, где пески, пески
Укроют жизнь, себе они легки.
Бывает, всё на мёртвых водах, вроде,
Замешано из праха с чьих-то ног,
И всё же, оброни зерно Господне —
И вербою становится песок.
Глазами вербы в темень вод ничейных
Хоть заглянуть, как в храме отстоять.
Конечно, море здесь предел теченью,
Но будет небо… Вербная печать.
…Глядеть заворожённо в вечность, небыль,
Где долгими глотками Волга пьёт
Кувшином наклонившееся небо,
И жадно зыбь на губы волн ползёт.
Не пей из полыньи предвечной грусти —
Она не напоит и не отпустит.
И оклик дальних поднебесий: «Настя»,
И долог вдох, и неизбежность устья
Нежней и тоньше детского запястья.
Галина Весновей
Автор книг стихотворений: «Во свете утреннем», «Сны мои хрустальные».
Стихи печатались в альманахах: «У Никитских ворот», «Академия поэзии», «Муза», «Долгие пруды», «Сияние лиры». Член Лито «Клязьма» (г. Долгопрудный Московской обл.).
Лейтмотив творчества – возвышенная любовь, тяготение к красоте в любом её проявлении. Родилась в Белоруссии, живёт в Москве.
В моём молчании – моя зима,
Зима хрустальная, зима звенящая.
В ней я со всей пытливостью ума
Понять пытаюсь суть происходящего.
Из нитей серебристых канитель —
Любовь моя последняя несмелая,
О ней одной мне птица свиристель
Поёт весь день на ветке можжевеловой.
И где-то свет немеркнущий горит.
Уютный дом… И кто-то на колени мне
Кладёт пушистый плед и говорит
Свой монолог неистовый с волнением, —
Тот, кто пришёл, возник из пустоты,
Возник полусознательно, нечаянно.
Знакомый взгляд, знакомые черты…
И я не дорожу моим молчанием.
Оно со мной, пока блестит луна
Холодным блеском, нежным и искрящимся.
Мне так необходима тишина!
Но как горят глаза у говорящего!..
Из марева, из звёзд, из глубины,
Из миллиона звуков и мелодий
Ночь состоит, но звуки не слышны.
Уходит ночь, и музыка уходит.
Когда одиноко и много дождей,
Когда племена не меняют вождей,
Когда продырявлены шкуры,
Когда кто-то глупый пускает стрелу,
Разорваны бусы и все на полу, —
Естественно, день будет хмурым.
А коль непогода весь день на дворе,
Не витязь отважный стоит на горе,
А странник с сумою убогий.
Одни небеса, никого нет окрест!
Надежда да вера, да согнутый крест,
Да куст бузины у дороги.
А там, за горой, прорастает трава.
И жизнь, как всегда, беспощадно права.
Какое ей, в сущности, дело,
Что пальцы немеют, но бьют в барабан!
Что мамонтов нет, и что вождь – истукан,
Что птичка-синичка взлетела!
Что бусы мои – голубая роса,
Что высохнет кожа, иссякнут глаза!
А тот, на горе, видно, плачет…
У витязя стрелы, копьё и броня,
Он ищет во поле широком коня.
Найдёт – и всё будет иначе!
Мне нравится, чтоб всё – иль ничего.
Мне нравится, чтоб было волшебство,
Аукало за синею горою
В вечерний час, осеннею порою,
И радости мне больше отмеряло.
Но волшебство свой голос потеряло.
Мне нравится не вброд, а напрямик.
Мне нравится ловить волшебный миг,
Который воплотится искрой Божьей
И истиною станет непреложной.
И будет всё, как будто бы впервые:
Живые травы и цветы живые.
Мне нравится, чтоб было волшебство,
Чтоб я могла почувствовать его,
Носила бы до вечера в кармане
И верила б, что больше не обманет