Лорд 2

— Не злись раньше времени, Прохор. А то сейчас накрутишь себя, а потом стыд начнёт грызть, что хорошего человека в плохом заподозрил, — сказал я.

— Это точно, подожду пока.

— Распорядись, чтобы вечером его привели ко мне.

— Приведут. Киррлис, а когда ты ритуал и присягу проводить возьмёшься? Народ волнуется и ждёт.

— Завтра ближе к полудню.

Ральф Ротбауэр выглядел на пятьдесят лет. Ко мне пришёл переодетый в чистое, побритый и умытый. Но круги под глазами, осунувшееся лицо с пятнами обморожения, почерневшие от грязи и копоти костра ладони, которые так просто не отмыть, красные от лопнувших капилляров глаза, рассказывали о недавних тяготах лучше самого мужчины.

Первым делом я посмотрел на ауру мужчины и понял — всё то, что он рассказал моим помощникам — это ложь! И вовсе никакой он не порядочный семьянин и рабочий, который стрелял из винтовки только во время тренировочных стрельб на стрельбище. Аура выдавала в нём битого жизнью волчару, опасного хищника в человеческом обличии. На его руках кровь десятков разумных.

«Очередной подсыл от германцев, — догадался я. — И ведь не узнают, что все их потуги бессмысленны, пока я владею магией».

Наверное, я как-то выдал это, потому как в следующий миг немец дёрнулся, его лицо из усталого и осунувшегося превратилось в оскал зверя. Непостижимым образом в его руке появился небольшой пистолет, из которого он успел произвести несколько выстрелов. Две пули отклонил мой защитный амулет, который автоматически активировался в тот самый момент, когда я почувствовал опасность. Это тому же Прохору не сделать, так как он не маг, а у меня на ауру многое завязано из волшебных вещей. Третью пулю немец всадил в своего конвоира, не целясь, вывернув руку назад. И попал, судя по болезненному вскрику беролака. Но это не помешало тому навалиться на стреляющего, выворачивая ему руку с пистолетом.

— А-а! — истошно вскрикнул «ефрейтор». Следом раздался мерзкий звук рвущихся сухожилий и треск костей.

— Готов, кажись, — чуть виновато сообщил Прохор, поднимаясь с неподвижного ефрейтора. — Кажись, перестарался я с ним.

— Ну, хоть живым его оставил, — я с укором посмотрел на старейшину.

Тот отвёл взгляд в сторону, чувствуя вину. Ещё бы не стыдился. С его-то возможностями, силой, реакцией и неуязвимостью он мог бы спеленать подсыла, как маленького ребёнка, даже синяков не наставив. А тут чуть руку ему не оторвал. Вон как вывернул её под кошмарным углом.

— Извини, лорд, само так вышло. Да и за тебя стало страшно, он же по тебе палить стал.

— В следующий раз будь аккуратнее. Сейчас разрежь рукав на шинели, чтобы я мог его подлечить.

— Это мы могём, — кивнул он, достал из ножен свой тесак, острый, как бритва, и одним — с виду лёгким — движением располосовал толстое сукно от запястья до плеча. Вместе с шинелью досталось и кителю с нательной рубахой. При этом Прохор не оставил даже красной полоски на коже немца — так филигранно провёл ножом.

Рука у ефрейтора (хотя, какой он к драконам ефрейтор?) выглядела кошмарно. Сустав выпирал из-под кожи совсем не там, где должен был, но хотя бы кость не вылезла наружу. Рука в районе локтя сильно опухла, увеличившись в полтора раза. И опухоль продолжала надуваться прямо на наших глазах.

Первым делом я крепко усыпил немца и использовал обезболивающие чары на месте травмы. Далее постарался вправить на место кости и после этого несколько раз использовал среднее лечение.

— Жить будет? — поинтересовался у меня Прохор, когда я отошёл от немца и сел на табурет.

— Будет, но недолго. В живых его оставлять смысла нет. А перевербовать не выйдет, не такого, как он.

— Дык это, может из него язык вытащить опосля, а?

В первый момент мне показалось, что оборотень подразумевает буквально вытащить из немца язык изо рта. Учитывая его ненависть к полицейским, я подумал, что он решил разделить её и с их господами — фашистами. И решил начать с «ефрейтора», дав ему мучительную смерть.

— Что?

— Научить кого-то из наших его языку. Из новичков можно, а то они ни бельмеса не гутарят по-германски.

— А-а, вот ты о чём… Пожалуй, так и сделаю, — согласился я с его идеей. — Ты подбери человека тогда. Слушай, а Мария не хочет его выучить?

— Не, ей страшно и неприятно. Она решила научиться по учебникам, ей в школе преподавали три года немецкий. Вот только тогда она его уроки не любила. Да вишь, пришлось всё равно учиться ему, — хмыкнул собеседник. — Как только жизнь не ставит в интересную позу.

Вскоре Прохор ушёл подбирать кандидата, а я достал амулет подчинения в виде орихалкового шарика на суровой нитке, капнул на металл крови «ефрейтора», повязал волшебную вещь ему на запястье и привёл в сознание.

— Рассказывай, — потребовал я, когда немец очнулся. — Кто сам, кто направил, откуда дети, свои задачи, способы связи.

И пленный рассказал. Хайнц Урслер — это его настоящее имя. Капитан в ГФП в подразделении, занимающемся поиском агентов противника среди мирного населения оккупированных территорий, важных лиц, не успевших сбежать или оставшихся руководить подпольем, террором для запугивания населения, чтобы оно не помогало немцам, вербовкой агентов и так далее. Его командиром был капитан Арне Вебер, командир группы секретной военной полиции (ГФП), занимающейся конкретно мной и моим отрядом. До моего налёта на Витебск группой командовал некий майор, которого мы повесили на площади вместе со всеми остальными германскими чинами и их ставленниками. Заместителем у капитана числился обер-лейтенант Людвиг Шнитке. Этот тип командовал ротой умелых солдат, подготовленных для борьбы с партизанами и хорошо зарекомендовавших себя в тридцать девятом в году в Испании, а чуть позже в Югославии. На данный момент рота понесла серьёзные потери, потеряв половину личного состава убитыми и ранеными в стычках с моими оборотнями и мелкими отрядами окруженцев, всё ещё обитающих в местных чащах и болотах. Их находили с воздуха, бомбили, наводили по радио отряды на земле. Так же в процент потерь входили все больные, обмороженные и немногие пропавшие без вести (а эти точно дело рук моих подчинённых).

Кстати, операцию с использованием детей разработал обер-лейтенант. Он же со своей ротой участвовал в казни жителей деревни, выдавая себя за солдат вермахта и полицейских. Из всех, кто носил форму немецких холуёв, лишь трое были из местных жителей. Их-то и расстрелял Хайнц на глазах детей, чтобы добавить в оперативную игру реализма. По своим соотечественникам «ефрейтор» стрелял холостыми патронами. Подобного представления для неискушённых и напуганных детей хватило выше головы.

Капитан решил отыграть свою роль от и до, живя с детьми в зимнем лесу в шалашах, отдавая им все продукты и терпя голод. На тот случай, если бы поиски моего лагеря затянулись, у Хайнца была подстраховка в лице нескольких егерей в зимних маскхалатах, которые оставили бы в тайнике продуктов. Были два варианта: подвесить на парашюте ящик с оружием и едой, якобы, сброшенные партизанам с самолёта. Или сделать шалаш, на который «совсем случайно» выйдет капитан с детьми. Внутри будет лежать замёрзший красноармеец с вещмешком (или не одним) с консервами и сухарями, которых хватит ещё на несколько дней. Ну, а потом, если бы ничего не вышло с моими поисками, то детей просто… бросили бы. Бросили бы в зимнем лесу на морозе без еды.

— Твари! Какие же вы твари, — со злостью сказал я ему. — Что вам дети плохого сделали?

— Унтерменши, — спокойно ответил гэфэповец. — Какая разница в каком возрасте производить чистку? Лучше это сделать раньше, чтобы меньше ушло ресурсов на их рост. А рабов лучше кормить взрослых, которые могут много и хорошо работать.

Я едва не сдержался, чтобы не прикончить пленника после этих слов. И ведь он не просто это говорил — он так думал!

После такого разговора ни о каком смягчении участи пленного и речи не шло. Очень хотелось устроить ему роспись по телу ритуальным ножом, да чтобы он всё чувствовал, но нельзя. Вернее, неправильно в стратегическом, так сказать, отношении. Нужно, чтобы смерть гауптмана стала уроком для его соотечественников, любителей грязных методов. И заодно пора повторить рейд мести, напомнить немцам, что зря они не вняли предупреждению в табличках на повешенных в Витебске.