Страница 6 из 15
Дома Анфертьев застал окончание уборки. Посуда была вымыта, раковина продраена какими-то порошками с романтическими названиями, Танька стаскивала со всей квартиры в свой угол бантики, карандаши, куски пластилина с завязшими в них пуговицами, головы и туловища кукол, рассыпавшиеся от безжалостного чтения книжки. Стол в комнате светился льняной скатертью с квадратами нетронутых складок, на Наталье Михайловне красовалось тесноватое платье из панбархата цвета хаки, и даже кольцо, ребята, она надела золотое обручальное кольцо, а на Таньку - новые тапочки. Надколотый кувшин исчез с полки, роскошный альбом вынут из ряда книг и поставлен лицом к Вовушке, опять для Вовушки в передней стояли расшитые комнатные туфли, за которыми битых три часа, самых лучших в её жизни три часа Наталья Михайловна простояла в очереди. На креслах, которым Вадим Кузьмич самолично дважды менял обшивку, лежали накидки - вдруг Вовушка пожелает сесть, а если не сядет, тоже не беда, кресла будут радовать Вовушкин взор. И он подумает, он вынужден будет подумать, он просто никуда не денется от мысли, что Вадька Анфертьев неплохо, черт его подери, устроился в жизни! У него, у этого подонка Анфертьева, жена с монетным профилем, прелестный ребенок, отличная квартира из двух комнат, с прихожей в два квадратных метра, кухней, раздельными удобствами, окнами, с потолком и полом, у него кресла с алыми накидками, изготовленными народными мастерами Украины, альбом с сюрреалистической обложкой, у него комнатные тапки, расшитые цветными нитками в дружественной Индии, а для гостей у него всегда найдется бутылка водки, кусок колбасы и банка сайры, которая недавно и, кажется, навсегда попала в разряд изысканнейших блюд. "О! - подумает Вовушка. - Анфертьев всегда был парень не промах, и уж если кому завидовать в жизни, то, конечно, этому пройдохе Анфертьеву, мать его за ногу!"
- Вадим! Ты что там копаешься! - прикрикнула Наталья Михайловна на ходу, но все видя, все чувствуя кончиками пальцев, кожей, волосами, ушами и пятнами, словно любая часть квартиры, каждая тарелка, ножка стула, тряпка и подоконник, унитаз и ситечко для чая невидимыми проводами, нервами, жилами соединялись с телом Натальи Михайловны, с её мозгом и сердцем.
Так вот, бросила Наталья Михайловна эти слова, как вишневые косточки из окна поезда, и умчалась дальше, нанося последние мазки. Цветок повернут бутоном к Вовушке, Танька расчесана так, чтобы лучший её локон смотрел прямо Вовушке в глаза, штора отдернута ровно настолько, чтобы была видна занавеска с золотой ниткой и кактус гимнокалициум балдианум, который Анфертьев называл не иначе, как турбиникартус лофофороидес, на проигрывателе поставлена заморская, если не заокеанская пластинка, хрустальный графин, свадебный подарок соседа, который тот по пьянке спер у собственной жены, вот уже столько лет не видавший света дня, вынут, обласкан взглядом, осчастливлен нежными прикосновениями пальцев и воздушными касаниями махрового полотенца, поставлен на телевизор, как бы между прочим, как бы всем надоевшая вещь, но абажур повернут, и щель, прожженная лампой, направлена как раз на графин, чтобы блики в нем играли и радовали Вовушкину душу, Вовушкин взор, чтобы Вовушка в конце концов сказал себе: "Да, этот проныра Анфертьев всех нас обскакал, пока мы, как кроты, под землей рылись!"
- Вадим! Ты оделся! - Это был не вопрос. Это было приказание.
- Да я вроде ничего...
- Надень другую рубашку. Красную.
- Почему красную?
- Потому! И штаны смени. Послушай! - вдруг произнесла Наталья Михайловна каким-то новым озаренным тоном. - Ведь этот Вовушка... состоятельный мужик, а?
- Нет, - сказал Вадим Кузьмич. - Ни в коем случае.
- И будет лето, отпуск, повезем Таньку на море... Все рядом. Надо только расколоть его на триста рублей.
- Нет, - сказал Вадим Кузьмич тверже прежнего.
- Но почему, Вадим? - жарко зашептала Наталья Михайловна. - Для него эти деньги - раз плюнуть.
- Именно поэтому.
- Ну, как знаешь, - оскорбленно отступила Наталья Михайловна. - Если тебе известны другие источники - пожалуйста. Скажите, сколько в нас гордости! Мы, оказывается, ещё о достоинстве подумываем. Надо же!
- Какова? - Танька отчаянно крутнулась на одной ноге. - Ну? Что же ты молчишь? Какова?
- Да ты просто красавица! - воскликнул Анфертьев. - Если бы я встретил тебя на улице, то ни за что не узнал бы! Я бы только подумал: интересно, чья это девочка и где ей покупали наряды? И ещё я бы подумал: вот счастливые папа и мама, у которых есть такая девочка!
- Вот такушки! - Получив желаемое, Танька умчалась на кухню протирать газовую плитку, чтобы она сверкала белоснежно, и нравилась бы Вовушке, и настраивала его на мысли чистые и светлые.
В общей суете Вадим Кузьмич нечаянно столкнулся со взглядом жены. И поразился - сколько было в Наталье Михайловне ожидания, стремления поразить гостя, предстать перед ним в наивозможно лучшем свете Вадима Кузьмича потрясла неистовость, с которой его жена прятала их неудачи, поражения, весь невысокий пошиб их бытия. Наталья Михайловна прятала от чужих глаз бездарность мужа, его малую зарплату, позорную должность.
А Вовушка? Чем взял? Ведь он в самом деле был робок и беспомощен! Какая жизненная сила дремала в нем? Что движет им сейчас? Тщеславие? Жадность?
Любопытство?
Когда он внедрял свой лазерный излучатель, то почти год не ночевал дома, меняя самолеты, поезда, машины, носился из конца в конец по всей стране - доказывая пригодность прибора для любого климата, любого вида строительных работ. Как и прежде, он бледнел перед каждой дверью, обитой черным, это в нем осталось, но он распахивал эту дверь и входил. И хотя голос его не всегда был тверд, отстаивал все, что считал нужным отстаивать.
Анфертьев уже знал невероятную историю о том, как Вовушка, не дожидаясь промышленного внедрения своего изобретения, однажды, очарованный потрясающим выступлением знаменитой певицы, смущаясь и хамя, просочился сквозь кордоны поклонников и телохранителей, явился за кулисы и предложил Несравненной Алле осветить её выступление лазерными плоскостями, сверкающими конусами, мерцающими цилиндрами.