Пустой

— Да ничаво не требуеца, просто имя тебе выберем, согласье свое дашь и всего делов. Конешно, после энтого следовает хорошенько отметить крестины. Но с энтим погодим пока, энто завсегда успеем. Как одержимых угомоним, там и поднимем полны чаши за здравие крестника моёго. В обчем так, с именем и гадать нечего — Пустым тебя наречем, и вся недолга! Как сам, не против?

— Да нет, хотя это не имя получается, а прозвище. Но я согласен, пусть будет Пустой.

— Вот и ладненько, вот и славно! А насчёт имени не сумлевайся, оно у тебя со смыслом будет. Я хоть и не знахарь, а на просвет могу тож развидеть кой чего. Не по-знахарски, а по-своёму. Есть у меня дар, на знахарский походит, но другой он, непонятный. Я его первее остальных даров получил, когда ещё совсем зелёный был, токмо в улей попал. И вот в тебе я такоже как знахарка, развидеть особливо ничаво не можу, но чтой то промелькиват в тебе такое… хм… сурьезное. Чую я, што никакой ты не пустой, а очень полный, с лишком даже! — бородокосый стянул с пояса бурдючок, глотнул сам и протянул его мне. — Давай, за твоё новое имя, крестничек!

— За имя! — подхватил я, отхлебывая живец, стараясь не обращать внимание на ставший неприятным привкус. Пить вино с добавлением потрохов одержимого совсем не хотелось, но момент был важный, и отказываться было никак нельзя.

— В обчем, Пустой ты теперича, а меня Прохор зовут, то бишь звали раньшее, до улья. Хотя и счас многие такото называют, особливо детишки. А счас я просто Борода. Опосля года в улье крестный такото нарек. Был он зелёный совсем, то бишь по годам гораздо младшее меня, в нашем мире вполне б за внучка маво сошел. Но тут улей, в нем года прошлые в счет не идут, туточки все по иншему. Вродь и смерти от старости нету, хотя, как такое проверить, если мрут людишки, как мухи. Кто в зубах одержимых кончину находит, кто от меча вострого да от стрелы каленой. Потому как не токмо тварей надобно опасаца, но и сброда всякого. Есть тут люди, даже хужее одержимых которые. Твари, оне нашего брата валят потому што от природы такие, еда мы для них и вся недолга. А вот людишки лихие, у них иншее все, нету у них ничаго святого, за жменю виноградин готовы родную матушку каленым железом пытать. В обчем про сволочей энтих тоже долгая исторья, а нам идтить пора уж.

Бородокосый наклонился, шаря руками на поясе, завозился с узелками. После чего снял с пояса средних размеров меч вместе с ножнами и подал мне.

— Держи вот.

— Это зачем? В смысле за какие заслуги? — спросил я, принимая спрятанный в инкрустированные металлом ножны клинок, оказавшийся довольно увесистым. Наверняка не меньше двух-трех килограммов в нем оказалось.

— За такие! Крестнику положено в дар чегой то подносить, вот я и подношу. Бери уж, а то передумаю! — на мой взгляд, лучнику и впрямь не добавляло особой радости расставание с оружием. Да и не мудрено, даже меня, не являющегося фанатом средневековых железяк, впечатлил вид меча. Все детали были аккуратно подогнаны, в каждой мелочи виделся кропотливый труд, вложенный в работу над оружием. Ощущая в руках приятную тяжесть, чувствуя подушечками пальцев шероховатую поверхность кожаных ножен, я даже немного жалел, что не интересовался подобными штуками раньше.

— А ты как же? — спохватился я, оглядывая широкий пояс бородокосого, без снятого меча показавшийся опустевшим, словно лишившимся какой-то важной детали.

— За меня не волнуйся, чегой думашь, последний мечишко у меня?! — с немного неестественным безразличием махнул рукой лучник.

— Ну а сейчас? Если сейчас еще какой-нибудь кусач нападет? — не унимался я.

— Ну и пущай нападат. Этого мы тобою свалили, значь и с прочими управимся. Ты отвлекашь, я валю, делов то!

— А если их двое будет?

— Да што ты пристал как банный лист, если бы да кабы. Я лучник, мне главно штоб тетива не лопнула, да стрелы не скончались, А на крайний случай у меня для ближнего бою тесак есть, да и из потайного дар имееца, не пропаду. — пока шел разговор бородокосый занялся насущными делами. Вернулся к туше чудовища и вновь взялся за нож, вытаскивая засевшие в ней стрелы. Меня он отправил осмотреться вокруг, поискать снаряды, не пробившие шкуру твари.

Я не стал спорить, доверяя ему целиком и полностью право командовать. Для начала обошёл вокруг воротины с мертвым кусачом, надясь и здесь обнаружить что-нибудь из боезапаса лучника.

— Да чегой ты здеся крутися то?! Я ж тута один раз токмо стрельнул. Туды топай, туды!

Пришлось идти в ту сторону, куда так упорно посылал меня занятый тушей бородокосый, а именно к проходу, в котором не так давно бесновался застрявший кусач. Ну да, мог бы и сам догадаться в первую очередь осмотреться здесь.

Дойдя до притулившейся у начала прохода сараюшки, покрутился немного, собирая уцелевшие стрелы. Было их не особо много, большая часть оказалась с переломанными или расщепленными пополам древками, такие подбирать не стал, разумно полагая о их бесполезности. Только собрал в пучок собранный боезапас, собираясь идти обратно, как услышал новый окрик. Да что ему опять не так?!

— Эгей, ты все сбирай, не токмо цельные! — в голосе бородокосого присутствовали явные нотки крайней обеспокоенности. Да уж, видать у ярых лучников серьёзное отношение ко всему, что касается лука и “окололуковых” тем. Хотя, чему удивляться, если твоя жизнь может зависеть от такой вот неказистой деревяшки с наконечником и хвостовиком стабилизатора, поневоле начнешь с особой внимательностью следить за исправностью лука и количестве стрел в колчане.

— Все сбирай, мои стрелы — работа штучная, сам древки отобираю, сам наконечники и “хвосты” прилаживаю, все сам! — пока я занимался сбором обломков, бородокосый умудрился управиться со своей задачей и подошел ко мне, уставился выжидающе, поглаживая бороду. — Энто токмо с виду оне все одинаковы, а коли станешь с луком дружить, сам поймёшь, што кажная стрела по-своёму летит. Коли хотишь чтобы летели они все одинаково, то и стрелы должно подобрать одна к одной, чтоб были все на один лик, как близняшки.

— Да собрал уже, — ответил я, подбирая последнее сломанное древко и вручая собранное лучнику. Тот подхватил пучок обломков, замотал в кусок ткани, сноровисто перетянул кожаным ремешком, им же привязал получившийся сверток к колчану. Уцелевшие стрелы придирчиво оглядывал, две забраковал, остальные сунул в колчан с заметно уменьшившимся боезапасом.

— Ну все крестничек, кончай рассусоливать, айда дальше! Токмо меч к поясу приладь, негоже его с ножнами в руках таскать. — пришлось еще и с завязками возиться, привязывая немаленькой длины клинок к поясу.

Помимо размеров оружие отличалось ещё и весом, примерно пара килограммов, но на поясе чувствовалось довольно ощутимо. Когда двинулись с новообретенным крестным через проход к выходу на улицу, меч неприятным грузом начал давить на пояс, да и по бедру хлопал неприятно — словно увесистая арматурина на поясе висит. Я передвигал ножны с клинком в одну и в другую сторону, пытался придерживать его рукой, даже походку менял, удобнее не стало.

— Чегой ты там вошкаеся?! — мои телодвижения не укрылись от внимания бородокосого.

— Да меч мешается, непривычно мне с ним.

— Чегой непривычно то?! Меч он меч и есть. Мож ты и браца за него не знашь с какой стороны? — усмехнулся в бороду лучник.

— Да как-то не приходилось.

— А чегой приходилося то, коли меча не знашь? У нас в деревне ребятишки младые токмо от титьки мамкиной отходют, сразу за меч, иль за копье беруца. Даж бабы не токмо по дому хлопочут, но и с луком, рогатиной, аль судлицей не хужее, чем с пряжею упавляюца. Тута улей, без воинского уменья никак нельзя. Ты то с каким оружьем дружишь?

— С холодным клинковым или древковым совсем не знаком, также и стрелковым, типа луков и арбалетов не пользовался никогда. Да и редко кто в наше время подобным интересуется, только любители старинного оружия, медиевисты всякие. Я к ним не отношусь, да и знакомых нет, чтобы древними железками занимались.