Страница 10 из 13
В конце концов Роршаху удалось наскрести достаточно денег, чтобы поступить в университет. Поскольку его отец был гражданином двух швейцарских городов, Арбона и Шаффхаузена, Герман мог рассчитывать на финансовую помощь от обеих коммун. Говоря конкретнее, это был величайший подарок, который могла ему дать склонность его родителей к перемене мест. Осенью 1904 года, за несколько недель до своего двадцатого дня рождения, он прибыл в Цюрих с ручной тележкой личных вещей и менее чем тысячей франков за душой.
Он был пяти футов ростом, худощавый и атлетически сложенный. Ходил обычно быстро и целеустремленно, с руками, сцепленными за спиной, а разговаривал тихо и спокойно. Он был полон жизни и серьезен, его пальцы с одинаковой ловкостью делали наброски рисунков или вырезали изобилующие деталями поделки из дерева. Его глаза были светло-голубыми, почти серыми – хотя в некоторых официальных документах их цвет описан как «карий» или «серо-карий». В его военном приписном свидетельстве, маленькой книжечке, которую швейцарские мужчины хранят при себе всю жизнь, Герман был признан негодным к службе, как и многие молодые люди, оказавшиеся лишними в стране, где институт армии играл одну из основополагающих ролей. Причиной послужило плохое зрение: 20-200 в левом глазу.
Роршах родился в Цюрихе, но был увезен оттуда в слишком юном возрасте, чтобы помнить город и жизнь в нем. Позднее он приезжал туда вместе с родителями. В своем первом письме к Анне после приезда в 1904 году он написал: «Посетил вчера две художественных выставки, думая о нашем дорогом отце. Несколько дней назад я также отправился на поиски той маленькой скамейки, на которой мы с ним сидели, – и нашел ее». Но вскоре на смену воспоминаниям пришла новая жизнь.
Он планировал остановиться в гостинице, которую держал друг их семьи, помогая по хозяйству в обмен на жилье, но прислушался к совету одноклассника и выбрал более независимые жилищные условия. Некий дантист и его жена сдавали внаем две светлых и просторных недорогих комнаты на Вайнплатц, в двух шагах от протекавшей через центр города реки Лиммат. Дом стоял на месте, где во времена Римской империи, когда Цюрих носил название Турикум, располагались общественные бани. Роршах поселился там за компанию со знакомым студентом-медиком из Шаффхаузена и еще одним парнем, который обучался музыкальным искусствам. У них были общая спальня и рабочая комната, они делились книгами. По признанию Роршаха, такие условия были для него более выгодными, чем для соседей. Студент-медик, Франц Шверц вставал в четыре утра и отправлялся на занятия в анатомический класс, а в девять вечера он уже крепко спал. Музыкант отсутствовал по вечерам и по выходным. Роршах мог заниматься своими делами как по утрам, так и по вечерам. Единственным неудобством было то, что окно спальни находилось прямо под башней церкви Святого Петра, имевшей самые громкие церковные часы во всей Европе, – их удары будили его вне зависимости от его желания.
Но жить там было дешево – всего семьдесят семь франков в месяц, с учетом двухразового питания каждый будний день. Шверц вспоминал эти трапезы как очень обильные и вкусные, а Роршах писал мачехе, что они «очень хороши, почти такие же, как твоя домашняя кулинария». (Средние расценки на проживание в Цюрихе составляли четыре франка в день, а приличный завтрак в ресторане обходился в один франк.) По воскресеньям студенты должны были обеспечить себе завтрак сами, поэтому еще в субботу они закупали подкопченные колбаски в мясной лавке на углу и жарили их в апартаментах на следующее утро, наполняя дом вкусным запахом, разжигавшим аппетит. Заняться по выходным было особо нечем, кроме как бесцельно слоняться по улицам в любую погоду, – «бедные студенты» не могли позволить себе пойти ни в бар, ни в кино, ни в театр. Часто они «возвращались домой скучающими и замерзшими, чтобы съесть вторую колбаску за день».
Любая возможность добыть лишних денег очень ценилась. Когда Роршах, игравший маленькие роли в университетских постановках, вспомнил, что студенческий союз спонсирует конкурс театральных афиш, он на скорую руку нарисовал карикатурного профессора, подписал картинку рифмованным куплетом из детской книги Вильгельма Буша о приключениях крота и отправил работу на конкурс. Через две недели ему прислали по почте столь нужные десять франков – третье место.
Несмотря на крайне жесткий график обучения в одном из лучших медицинских училищ мира – десять курсов в течение его первого зимнего сезона (с октября 1904 по апрель 1905 года) и еще двенадцать за время летнего (с апреля по август 1905 года), – Роршах не превратился в «ботаника», непрерывно грызущего гранит науки. Его лучший университетский друг, Вальтер фон Висс, вспоминал Роршаха как запойного читателя, интересующегося всем подряд. Находилось время для искусства, разговоров и изучения ассортиментов прекрасных книжных магазинов «Афин на Лиммате», как интеллектуалы называли Цюрих.
Роршах часто проводил долгие субботние вечера в «Кюнстлергютли» (нем. Kunstlergutli), на то время единственном в Цюрихе публичном художественном музее, расположенном по другую сторону реки на небольшом холме напротив университета. Он и его друзья вдоль и поперек изучили галереи современного швейцарского (и не только) искусства: сцены крестьянской жизни кисти жанрового художника XIX века Альберта Анкера, которого называли «швейцарским Норманом Рокуэллом», картины природы неоромантика Пола Роберта, сентиментальные работы (например, «Старый монах перед кельей») Карла Шпицвега. Коллекция включала самую известную картину мастера реализма Рудольфа Коллера, необычайно динамичную «Санкт-Готардскую почту», а также «Речную сцену» величайшего цюрихского писателя и любимого поэта Роршаха, Готфрида Келлера. Некоторые работы проложили дорогу в будущее: «Процессия гимнастов» Фердинанда Ходлера и ужасающая «Война» пионера ар-нуво и протосюрреалиста Арнольда Бёклина, которого Роршах упоминал в своей речи «Поэзия и живопись», когда учился в старших классах средней школы.
В обсуждениях, которые следовали за посещениями галерей, Роршах брал на себя роль лидера и спрашивал друзей, что они увидели на картинах. Ему нравилось сравнивать разные эффекты, которые каждое полотно произвело на отдельно взятого человека. Вот перед нами возмутительно психосексуальное полотно «Пробуждение весны» кисти Бёклина: играющий на флейте волосатый козлоногий сатир, возвышающаяся над пейзажем женщина в красной юбке и с обнаженной грудью и кровавая река между ними. Что это может значить?
Роршах начал разделять людей на категории, гордясь тем, что сам остается яркой индивидуальностью. После триумфальной сдачи предварительных экзаменов в апреле 1906 года он хвастался Анне: «Я был единственным, кто сделал это после четырех семестров. Другим понадобилось пять, шесть, семь и даже восемь, – но лучшие результаты были у меня и у двоих ребят с пятью семестрами». После этого он заслужил право посматривать на своих соучеников свысока:
«Я был особенно счастлив, потому что до и во время экзаменов многие воспринимали меня как “чужака”, несмотря на то, что я учился очень усердно. Среди студентов-медиков существует один очень распространенный тип: парень, который пьет много пива, почти никогда не читает газет, а когда он хочет сказать что-нибудь умное, то говорит лишь о болезнях и преподавателях. Он гордится собой до невозможной степени, особенно работой, которую еще только намеревается получить. Он с удовольствием загодя размышляет о том, какая у него будет богатая жена, роскошная машина и как он будет разгуливать с тростью, украшенной серебряным набалдашником. Такие личности всегда очень недовольны, когда кто-то другой действует иначе, но тем не менее успешно сдает экзамены».
В возрасте двадцати одного года такие мысли возникают у многих чувствительных натур, но Роршах не написал бы этого письма, если бы не опыт, который он получил ранее в Дижоне.
Наиболее очевидным признаком его «инаковости» было то, что он проводил много времени с проживающими в городе экзотическими иностранцами. Цюрих был полон русских, – царившая в Швейцарии политическая свобода привлекала бесчисленных анархистов и революционеров. Владимир Ленин жил здесь в ссылке между 1900 и 1917 годом, и он предпочитал Цюрих Берну по той причине, что в Цюрихе было «много революционно настроенных молодых иностранцев», не говоря уже о замечательных библиотеках «без запретных зон, с прекрасными каталогами, открытыми хранилищами и персоналом, исключительно заинтересованном привлечь читателя и помочь ему». Это была готовая модель для будущего советского общества. Поблизости от Цюрихского университета располагалась коммуна «Маленькая Россия» – с русскими пансионами, барами и ресторанами. Как подметил наш уважаемый швейцарец, дебаты в «Маленькой России» протекали горячо, а еду подавали холодной.