Страница 8 из 12
Странное дело, она постоянно говорит, как любит сына, обожает внучку, и хоть жену он взял явно неудачную, свиристелку и неумеху, но она мирится с его выбором и изо всех сил поддерживает в семье лад и мир. И вроде бы так и есть, но почему-то в доме всегда царит какое-то напряжение, как будто гудит трансформатор. Со временем привыкаешь к его гулу, перестаешь обращать внимание, но все равно испытываешь огромное облегчение, когда его отключают.
Иногда мама уезжала к сестре погостить, и сразу будто открывалась форточка в затхлом помещении, дышать становилось радостно и свободно, Оля приводила домой подружек, а Лиза варила пельмени и суп из рыбных консервов, а Анатолий вспоминал о своем давнем хобби – выжигании по дереву, покупал в хозяйственном хлебную доску, доставал с антресолей верный приборчик «Узор-1» и приступал к работе, а жена и дочка с удовольствием нюхали сладковатый дымок тлеющего дерева и вспоминали, что так же пах костер, когда они в прошлом году ходили в настоящий поход с палаткой и варили в котелке кашу, вкуснее которой ничего не бывает. А потом мама возвращалась и говорила, как страшно по ним по всем соскучилась, и Анатолий на минуту верил, что и дальше жизнь пойдет уютно и хорошо, но тут же за чаем мама заводила заезженную пластинку о том, что сестре несказанно повезло, у нее-то невестка чудная девочка, уважает свекровь, большая редкость по нынешним временам, и вроде бы ни одного обидного слова, но будто химический состав воздуха менялся. Снова появлялись в доме обстоятельные солидные обеды, салат, суп, второе и десерт, воцарялись порядок и тишина, потому что не куролесили больше в доме Олины подружки, а «Узор-1» отправлялся обратно в ссылку на антресоли вместе с недоделанной доской.
И ведь кому пожаловаться – засмеют, мол, с жиру бесишься. Четыре человека в двух комнатах, пусть и смежных, считай, роскошь по нынешним временам. Мать здоровая, не лежачая после инсульта, дочь – отличница, жена – золото. Чего тебе еще надо? Зачем бога гневишь? Радуйся, дурак, тому, что есть, а то хуже будет!
Ах, тебе кажется, будто воздух пропитан какой-то непонятной отравой? Будто посреди дома установлена заряженная мина, и вы все ходите бочком, лишь бы ее не задеть? А ты вообще кто, мужик или истеричка? Все так живут, а ты что, сахарный?
Сахарный он или нет – вопрос спорный, а хочется, чтобы жена и дочка жили в радости, и самому приходить в уютный теплый дом, а не на минное поле. И второго ребенка хочется, чтобы сын родился, если, конечно, повезет, но и дочка тоже ничего. А может, сразу следом и третьего малыша стругануть, пока он еще сравнительно молод и силен.
Анатолий вздохнул. Когда вернулись в Ленинград, перед ним открывались широкие перспективы, но он специально пошел водителем на автопредприятие, чтобы получить квартиру. Мама с большим скрипом и скандалом согласилась прописать жену и дочь, плюс тут еще числилась сестра, жившая у мужа. Пять человек на сорок четыре метра – вполне весомый аргумент, чтобы встать на очередь и получить жилье без лишних проволочек. Он передовик производства, ударник коммунистического труда, победитель соцсоревнований, имеет государственные награды, в конце концов, не пьет, господи, да кому давать квартиру, как не ему? Анатолий думал, что получит квартиру года через три, и тогда можно будет слегка расслабиться, пойти доучиться в институт, а там выбиться в хоть небольшие начальнички. Прекрасный план у него был, только время шло, а очередь не двигалась. Иногда казалось, что вот-вот, уже начинала кружиться перед носом бумажка с ордером, только руку протяни и возьми, но находился кто-то попроворнее, и на долю Анатолия снова оставались неопределенность и ожидание.
…Мама наконец напилась чаю и проследовала в свою комнату. Подождав немного, Анатолий прислушался к дыханию Лизы. Нет, спит по-настоящему, и будить – свинство.
Он осторожно выбрался из-под одеяла, прокрался в кухню и тоже заварил себе чайку, не зажигая света. В темноте было не видно всякого хлама вроде старых банок, от которого мама категорически запрещала избавляться. Не вы покупали – не вам выбрасывать. Логично, конечно, только квартира, к сожалению, не резиновая.
Тут он вспомнил, что получит ордер совсем скоро, и повеселел. Буквально пару месяцев осталось помучиться, и все. И заживут, как сами хотят. Конечно, для этого придется ему совершить не совсем хороший поступок, отяготить совесть, но, с другой стороны, разве те, кто выхватывал у него квартиру из-под носа, поступали хорошо? Но они как-то договорились со своей совестью, поселившись на его законных метрах, значит, и у него тоже получится.
Мужчина прежде всего должен думать о своей семье, вот и все. Он просто не имеет права отнимать у них годы счастливой и спокойной жизни ради постороннего мужика, совесть которого уж точно не белее горного снега, если учесть, кто он такой.
Сентябрь
Алина Петровна вызывает меня к себе. Могла бы позвонить по местному телефону, но ей нравится раздавать указания лично. Приходится идти, хоть я ненавижу бывать в ее кабинете, который мог бы быть моим, но стал настолько ее, что и выглядит, как она сама, по-деловому и одновременно изящно. В громоздкой юбилейной вазе стоит букет роз, совсем свежий. Интересно, муж или коллеги? И по какому поводу?
Завидев меня на пороге, Алина Петровна ослепительно улыбается и встает мне навстречу.
– Инночка, дорогая, проходите, угощайтесь.
Она протягивает мне коробочку конфет, не иначе, белая госпожа знакомит дикарей с достижениями цивилизации.
Коробка действительно мудреная, в форме сердца, каждая конфетка завернута в яркую фольгу. В магазине такое не продается.
Я отказываюсь, но Алина Петровна настойчива. «Берите-берите!»
И все-таки нет. Я предлагаю перейти к делу.
– Ах, Инночка, проблемка пустяковая, – смеется начальница и тщательно закрывает дверь, – нужно всего лишь слегка поправить ваше заключение по той аварии.
Я делаю виноватое лицо, вспоминая, где могла напортачить. Вроде бы все по шаблону написала, данные перепроверила… Работа у меня скучная и однообразная, но я стараюсь, потому что это единственное, чем я могу еще чуть-чуть гордиться.
– Совсем капельку, – журчит Алина Петровна, – надо просто написать, что в крови пострадавшего не содержится следов алкоголя.
– Простите? – Я не так уж сильно удивлена этим предложением, но изображаю сильнейший шок, как викторианская старая дева, случайно увидевшая обнаженного мужчину.
– Ах, Инночка, не надо так остро реагировать, – начальница дарит мне одну из самых ослепительных своих улыбок, – просто вместо двоечки поставьте нолик, и все. Нужно, чтобы бедняга оказался трезв.
– Но анализ показывает, что он был пьян, как сапожник.
– Тише-тише, Инночка, успокойтесь и поймите, что это необходимо сделать.
– Вы предлагаете мне сознательно сфальсифицировать результат экспертизы? – теперь я изображаю праведное негодование и, в общем, не так уж сильно наигрываю.
– Ах, Инночка, здесь задействованы серьезные, можно сказать, политические интересы. Вам трудно это понять, вы исполнитель, а я руководитель и вижу всю картину в комплексе.
– Зато я вижу два промилле алкоголя, и долг запрещает мне сделать вид, будто я их не вижу.
Алина Петровна хмурится:
– Не получается у нас разговора, Инна Александровна.
– Не получается.
– Вы ведете себя, как ребенок. Ну хорошо, если вы не видите дальше своего носа, я скажу, что поддержка на таком уровне откроет большие возможности перед всем нашим отделением.
Я пожимаю плечами.
– Да, это и новое современное оборудование, и научная работа, в конце концов, новое здание. Все это у нас появится, если вы поправите в заключении одну-единственную цифру.
Знаю, что не стоит, но не могу удержаться:
– А зачем нам новое современное оборудование, если мы будем в заключениях писать не то, что есть, а то, что надо? Пишущими машинками обойдемся.
Начальница морщится и поправляет свою безукоризненную прическу.