Страница 53 из 54
Новый стиль наряду со старым начали применять дипломаты в своей повседневной работе с коллегами из других государств, а также коммерсанты для ведения дел с зарубежными контрагентами и ученые в научной переписке.
Следом за ними на григорианский календарь перешли моряки военного и торгового флотов, а также астрономы и метеорологические службы. В самой же России счет времени, как и прежде, шел по юлианскому календарю.
Подобная двойственность была связана с большими неудобствами. Потому требовалось устранение этих неудобств и введение единого, общероссийского летоисчисления.
Нельзя сказать, что в Российской империи не пытались поднять вопрос о проведении реформы календаря. Еще в 1830 году Петербургская Академия наук выступила с предложением о введении в России нового стиля. Но бывший тогда министром народного просвещения князь Карл Андреевич Ливен крайне отрицательно отнесся к подобной инициативе. В своем докладе императору Николаю I он отозвался о предлагаемой реформе календаря как о деле «несвоевременном, недолжном, могущем произвести нежелательные волнения и смущения умов». По словам министра, «вследствие невежества народных масс выгоды от перемены календаря весьма маловажны, почти ничтожны, а неудобства и затруднения неизбежны и велики». И вопрос на долгое время был снят с повестки дня.
Следующая попытка ввести в России григорианский календарь была предпринята в 1899 году. Инициатором ее стало Русское астрономическое общество. Его поддержала, хотя и с оговорками, Императорская Академия наук. Была создана календарная комиссия. Но нашелся новый «князь Ливен», который торпедировал это предложение. Из Святейшего Синода Русской Православной церкви пришла бумага за подписью печально известного в истории Государства Российского обер-прокурора Константина Петровича Победоносцева: «Считать введение неблаговременным». На этом идея перехода на новое летоисчисление опять была благополучно похоронена. И только большевики своим Декретом от 26 января (8 февраля) 1918 года завершили эту несколько затянувшуюся историю.
Все перипетии с переходом на новое летоисчисление я в свое время изложил Сталину. Он внимательно выслушал меня, а потом спросил.
– Александр Васильевич, я понимаю, что вопрос сей уже назрел, и нам придется рано или поздно поменять юлианский календарь на григорианский. Но ведь церковь на это не пойдет. Если вы помните, я в молодости закончил в Гори духовное училище. И мне ли не знать, насколько с юлианским календарем связаны все церковные праздники. Конечно, роль и влияние церкви на умы верующих, после революции и всего этого бардака, который устроили в России господа из Временного правительства, значительно уменьшились. Но все же нам не очень хочется ссориться с такой влиятельной пока структурой общества, как церковь. Как вы полагаете, не вызовет ли введение нового календаря протест церковных иерархов? – И Сталин вопросительно посмотрел на меня.
– Иосиф Виссарионович, – ответил я, – а пусть церковь продолжает жить по юлианскому календарю. В конце концов, ведь скоро будет принят Декрет об отделении церкви от государства. Святейший Синод, учрежденный еще Петром Первым, в качестве своего рода «Министерства Церкви», будет упразднен, и высшим церковным иерархам будет предложено созвать Поместный Собор и выбрать на нем Патриарха. Но к этой теме мы вернемся позднее, а пока я хочу показать вам, как был решен с этим вопрос в нашем времени.
И я достал из своей папки для доклада небольшой церковный календарик на 2012 год, который я взял напрокат у одного нашего морпеха.
Сталин взял в руки листок формата А4 с изображением покровителя всех российских моряков святителя Николая Чудотворца. На этом календаре даты церковных праздников были отмечены как по старому, так и по новому стилю. Конечно, с непривычки все это выглядело немного странно, но в нашем времени верующие давно уже приспособились к этой разнице в календарях и особых затруднений не испытывали.
– Ну что ж, – сказал Сталин, возвращая мне календарик, – думаю, что с этим вопросом все ясно, и новый год у нас начнется уже по новому стилю.
– А теперь, – продолжил Сталин, – давайте вернемся к вопросу о переходе на новую орфографию. Как я понимаю, этот вопрос тоже назрел уже давно.
Я кивнул. Действительно, разговоры о реформе русской орфографии велись задолго до прихода к власти большевиков. Надо сказать, что реформа эта была предложена еще Орфографической комиссией Императорской Академии наук и разработана самыми крупными учеными того времени. В состав этой комиссии входили такие известные лингвисты, как Шахматов, Фортунатов, Бодуэн де Куртенэ. Они исходили, прежде всего, из задач упрощения русской орфографии. И это было очень важно для страны с почти поголовно неграмотным населением.
В своей главной части реформа сводилась к устранению некоторых букв, которые либо не выражали особых звуков, таких как, например, буква «ъ» на конце слов, либо обозначали такие звуки, которые уже обозначались другими буквами. Стало быть, реформа по существу сводилась к устранению этих букв, к графическим изменениям в языке. Впрочем, были и отдельные предложения чисто орфографические, но они носили частный характер.
По поводу этих предложений в Орфографической комиссии Академии наук шли дискуссии вплоть до Февральской революции. Летом 1917 года Министерство просвещения Временного правительства разослало на места инструкцию о постепенном переходе на новую орфографию. На ту самую, которая была предложена Орфографической комиссией. Речь в инструкции шла о постепенном переходе. Но после Октябрьской революции большевики решили не тянуть резину и декретировали немедленный переход к новой орфографии.
Новая орфография была введена двумя декретами. Первый подписал нарком просвещения Луначарский, и он был опубликован 23 декабря 1917 года (5 января 1918 года). За ним последовал второй декрет от 10 октября 1918 года. Уже в октябре 1918 года на новую орфографию перешли официальные органы большевиков – газеты «Известия» и «Правда». В нашей истории Декрет о новой орфографии будет подписан вместе с декретом о новом григорианском календаре. Как это говорилось у нас: «Шок – это по-нашему!»
Я произнес этот известный в далеком будущем рекламный слоган, и Сталин заулыбался.
– Товарищ Тамбовцев, – сказал он, – насколько я помню, в вашей истории многие еще долго продолжали писать по правилам старой орфографии. Некоторые – по привычке, а некоторые таким образом высказывая свой протест, как это у вас говорят – «беспределу большевиков».
– Товарищ Сталин, – ответил я, – чтобы подобных «протестантов» было как можно меньше, стоит вслед за опубликованием декрета провести в газетах широкую разъяснительную кампанию, в ходе которой известные и авторитетные ученые-лингвисты доступно и доходчиво рассказали бы всем, ради чего произошла реформа орфографии и какую пользу для тех, кто решит овладеть грамотой, она принесет.
– Это хорошая мысль, Александр Васильевич, – сказал Сталин и что-то черкнул карандашом в своем рабочем блокноте. – А то ведь как у нас часто случается. Некоторые наши товарищи, исходя из самых лучших побуждений, стараются все сделать побыстрее. А ведь у русских есть хорошая пословица: «Поспешишь – людей насмешишь». И полбеды, если люди будут просто смеяться над таким вот советским чиновником-торопыгой. Хуже будет, если этот нетерпеливый большевик будет силой вводить абсолютно правильные решения в массы, которые к ним еще не готовы. Ошибка в подобном случае будет равнозначна преступлению.
– Именно так, – сказал я, – поэтому, Иосиф Виссарионович, я попрошу, чтобы уважаемая товарищ Андреева, естественно, под моим и вашим чутким руководством, продумала план пропагандистской кампании по внедрению в жизнь всех этих декретов.
– Хорошо, – улыбнувшись, сказал Сталин, – и, если вы не против, то сегодня вечером я попрошу вас, Александр Васильевич, быть у нас в гостях на Суворовском. Все же новый год наступил по новому календарю. Посидим, поговорим о том о сем, заодно и о делах потолкуем.