И оживут слова

— Как иначе?

То есть вот так вот? Не «не за что», не «на здоровье», не «ты нас напугала». «Как иначе?»

— Как я поняла, прыгать за борт тебя никто силой не заставлял, так что могло бы быть и иначе, — передразнила я, растягивая гласные, как это делал он.

Он снова пожал плечами:

— Это ради Радима.

Слух снова резанула непривычная мелодика речи. «Ради Радима»? Интересно, вежливость в этом мире еще не вошла в обиход? Или просто мне так повезло? Я не привыкла, чтобы на мои попытки быть милой отвечали вот так. Но достойный ответ сходу не придумался, поэтому я просто пошла дальше. Он снова поравнялся со мной, не добавив больше ни слова. Почему такое странное отношение к Всемиле? Так сложно поддержать разговор? Подспудно жгла мысль, что, возможно, он вообще мало разговаривает из-за языкового барьера. Может, он все же плохо понимает? Вытерпев ровно двадцать шагов, я предприняла еще одну попытку:

— А что ж ты навестить за столько дней ни разу не зашел? Ради Радима…

Окончание фразы прозвучало более язвительно, чем мне хотелось бы, но в меня словно что-то вселилось. Мне вдруг захотелось вывести его из себя. Ну же! Пусть, как все эти люди на улицах, скажет, что думает. Пусть скажет, как Злата. Ну!

Он резко остановился и повернулся ко мне. Несколько секунд просто меня разглядывал. Спокойно, отстраненно. А потом в его взгляде что-то промелькнуло, мимолетно и так быстро, что я не успела понять, что это. Меня будто окатило ледяной водой — в голову пришла сумасшедшая мысль, что он все знает. Умом я понимала, что это чистой воды бред и такое невозможно, но с другой стороны, мое появление здесь выглядело еще большим бредом. Почему бы этому человеку не заметить, что я не Всемила? Он ведь явно не был ослеплен любовью и вряд ли так уж переживал по поводу пропажи Всемилы. Разве что… «ради Радима».

Я, затаив дыхание, ждала его ответа. А он… опять пожал плечами и отвернулся, и я успела лишь заметить, как он едва заметно поморщился. Морщинки на переносице убавили от его возраста еще лет пять, и я сразу успокоилась. Напридумывала невесть чего. Мальчишка. А все слухи вокруг него — полная ерунда. К нему просто привязался воевода. Вот и вся его сила и загадочность.

Очередной поворот вывел нас к высокой бревенчатой стене, и я поняла, что мы вышли к периметру города. Зеваки перестали попадаться, а значит, шепотки и усмешки мне пока не грозили. Впрочем, вряд ли он выбрал этот путь, желая оградить меня от любопытства местных. Мне все больше казалось, что он вообще вряд ли помнит, кого и куда ведет — вон даже ни разу шаг не убавил и не проверил, не отстала ли я. Вот тебе и провожатый.

У очередного лаза во внутреннюю часть стены нам встретился часовой. Вероятно, с момента исчезновения Всемилы посты усилили.

Часовой поздоровался с Альгидрасом, бросил на меня любопытный взгляд, но ничего не сказал, а я скользнула взглядом по стене. Стена была двойная, сложенная из толстых бревен, в три человеческих роста в высоту. На небольшом расстоянии друг от друга возвышались смотровые башни, на каждой из которых стояло по воину.

Внезапно я увидела главные ворота, выходившие на берег Стремны, и невольно сбавила шаг. Из-за сужения реки течение здесь было настолько сильным, что волны грохотали о прибрежные камни. За воротами виднелась большая ровная площадка, поросшая травой. Я знала, что левее этого места есть искусственный спуск к воде: часть крутого берега была когда-то срезана. А справа покачивался на ветру подвесной мост. Толстые канаты, крепившиеся к деревянным столбам, вкопанным в землю, гладкие доски, вытертые десятками ног… Я остановилась. По этому самому мосту два месяца назад бежала Всемила, чтобы уже никогда не вернуться домой.

Меня вдруг потянуло туда. Ведь не просто же так я оказалась на месте этой несчастной девушки? Возможно, если я увижу место ее гибели или хотя бы просто взойду на мост, что-то прояснится? Стоило бросить взгляд на противоположный берег, на чернеющий лес с редкими просветами вытоптанных дорожек, как по моей спине пробежал холодок.

Эта территория считалась княжеской, но, по сути дела, заросший густым лесом остров, века назад отколовшийся от большой земли, был ничьим. Стремна, несшая свои спокойные воды в море из глубины земель, добираясь до Свири, превращалась в бурную реку, потому что сменившие равнину холмы заканчивались настоящим горным кряжем, круто обрывающимся в море и сужающим русло реки. Кряж подпирал реку, заставляя ее нестись все быстрее, и нужно было быть лихим мореходом, чтобы справиться с бурными водами, входя в устье Стремны. Когда море и Стремна касались друг друга в половодье, течение за кряжем слегка ослабевало, большую же часть времени их разделяли каменные пороги да Лысая Гора, тоже подпиравшая Стремну и, подобно кряжу, снова разгонявшая волны. Со свирским берегом она издавна соединялась мостом. Искусные мореходы заходили в Стремну с моря, борясь с течением и обходя коварные пороги. Но если кормчий был духом слаб, то он приставал с моря к Лысой Горе. Вот для того и был нужен мост. На ту сторону Стремны уже несколько лет не ходили в одиночку. До тех пор, пока Радим не вернулся из своего похода. Потом почти год все было спокойно, и жители Свири и деревень, чей покой охраняли свирцы, потихоньку стали ходить на тот берег. Лысая Гора, как ее называли в народе, то ли за место шабаша ведьм в старину, то ли за большую прогалину в самой гуще леса, была богата ягодами да грибами. Кто-то, наверное, ходил туда пощекотать нервы, кто-то уединиться… как Всемила.

Шагнув в сторону ворот, я тут же почувствовала чью-то хватку на запястье. Я вздрогнула, потому что за эти минуты успела позабыть о спутнике, и с удивлением оглянулась на Радимова побратима. Взгляд Альгидраса не выражал ни гнева, ни презрения, ни нетерпения — ничего.

— Я ненадолго, — проговорила я, напряженно глядя на него. — Мне нужно просто посмотреть.

— Радим велел довести тебя до дома, — голос тоже был равнодушным.

— Я ненадолго, — повторила я.

— Нет, — просто ответил он.

Я не привыкла, чтобы мне указывали, что делать, а что нет, тем более бесило, что указывать взялся незнакомый мальчишка. Кем он себя возомнил? Всего лишь провожатый, приставленный братом Всемилы. Я дернула рукой в попытке вырваться. Он покачнулся, но пальцы не разжал.

— Пусти!

— Нет.

— Я все расскажу Радиму! — прошипела я, прекрасно зная, что ничего не расскажу. Я же не ребенок — жаловаться.

Он неожиданно усмехнулся и на миг опустил взгляд, а потом негромко произнес:

— Ты идешь домой, — на этот раз в его голосе прозвучало веселье. Только какое-то недоброе.

— Я что, пленница? — требовательно спросила я, даже не пытаясь скрыть злость в голосе.

Он пожал плечами.

— Это уж как воевода решит.

Я начала понимать, что этот паршивец не шутит, но просто так отступиться уже не могла.

— А ты мне теперь кто? Нянька?

Альгидрас несколько секунд молча на меня смотрел, а потом спокойно повторил:

— Ты идешь домой.

Я едва не топнула ногой от досады. Его пальцы впились в мое запястье мертвой хваткой, а сам он явно был настроен довести меня до дома Добронеги. Наверное, в ту минуту все и завертелось. Я поняла, что ненавижу эту ситуацию, ненавижу этот город, ненавижу этих людей. А больше всего — вот этого…

Резко развернувшись, я направилась вдоль забора. Альгидрас выпустил мое запястье и, убедившись, что я не собираюсь больше за ворота, молча последовал за мной. Я шагала по утоптанной тропинке и мысленно ругала его на чем свет стоит. Какого черта он не дал мне выйти? Мог бы сходить со мной, в конце концов. Это заняло бы пару минут. А теперь я чувствовала себя узницей замка Иф. С Цербером за плечом.

Я продолжала негодовать, когда на моем пути выросла бревенчатая стена. Завертев головой, я убедилась, что впереди, справа и слева от меня тянулись ровные ряды бревен. Я оказалась в тупике. Иррациональный страх, похожий на приступ клаустрофобии, заставил сердце заколотиться. Я резко развернулась на сто восемьдесят градусов. Шагах в двадцати от меня стоял Альгидрас, спокойно потирая плечо и глядя куда-то в сторону. Я двинулась к нему, ожидая усмешки. Ну, естественно, дура, не заметившая, что идет по коридору из бревенчатых стен. Однако мой спутник спокойно указал в сторону: