Unknown

И в то же время что-то в ней напоминало кающуюся Марию Магдалину, что я видел на картине какого-то великого художника (имя не запомнил) в Эрмитаже.

Я начал её целовать, губы, груди и ниже; мой «дружок» не выдержал ожидания и захотел туда немедля. Я взял его рукой и стал тыкать куда-то в промежность, и хотя ноги были слегка раздвинуты, он не находил ту дырку, в которой только что был.

Она шёпотом, но строго сказала:

— Только без рук.

Я растерялся. Она поняла, что я не умею не только заучивать стихи, но обращаться с женщинами. Но сжалилась надо мной, снова забросила ножки мне на плечи, и я наконец сообразил, в чём дело: моя залупа оказалась точно напротив нужной дырки, и мой «дружок» так резко рванул туда без всяких рук, что она томно ойкнула, протяжно и сладострастно застонала.

И начала путано и противоречиво шептать:

— Что ты делаешь со своей училкой? Это же неправильно. Обещай, что никто не узнает о моём падении. Давай остановимся… Я не хотела… Ты меня не так понял.

Но я уже понимал, что это всего лишь любовная игра.

И я клялся, что никто ничего не узнает (и клятву сдержал, пока не уехал из города). И чем больше она шептала: «Не надо, пожалей меня, не погуби», — тем яростнее я вгонял «дружка» до упора.

И началось, и понеслось; она извивалась и громко стонала, покусывая меня за шею и оставляя следы своих ногтей у меня на спине, и наконец заорала от сладострастия. Я испугался:

— Тебе что, больно?

Она шёпотом:

— Не глупи, мне приятно, это я кончила.

— Тогда давай поспим.

Она возмущённо:

— Ты что, собираешься дать мне поспать?

И раззадоривала меня и добивалась повторения:

— Давай ещё. Возьми меня ещё раз.

И даже непечатно:

— Ну что же ты медлишь? Давай е...и меня. Видишь, какая я развратная, ложись, давай я буду сверху.

И я забывал об усталости, а мой «дружок» ликовал и делал, казалось бы, невозможное. Как говорится, сначала всё, а потом ещё три раза. Спать я ей не позволил.

В процессе она применяла восхитительный, обалденно сладкий приём, который мне пока не довелось испытать с другими. Когда мой «дружок» с силой двигался вперёд внешне плотно до упора, а внутри почти до дна, её нижние, внутренние губы слегка обжимали неутомимого «дружка», как бы целуя его, как бы выдаивая, а он легко вырывался из этих объятий и продолжал своё дело, чтобы снова и снова испытать эти объятия.

Она признавала только правильный интим, но любила менять позы. После первого раза поперёк дивана первый урок продолжился, она повела меня в ванную и отдалась стоя под струями воды. После душа уселась в кресло, распахнула халат и раздвинула ляжки, посмотрела в глаза, я опустился на колени.

Передохнув, улеглась грудью на стол и отклячила попу, я ухватился за бёдра и начал нанизывать, насаживать попу на себя, а когда я совсем устал, уселась на меня сверху.

В конце я задал глупый вопрос:

— Ты довольна?

Она успокоила моё самолюбие:

— Ты был лучший из всех, кто любил меня до тебя.

Домой вернулся под утро, опустошённый, не спавший, полностью выпотрошенный. Повторить первый урок не пришлось. Второй урок не случился.

На уроках — снова строгая, отстранённая, застёгнутая на все пуговицы дама в очках. Меня теперь не замечает, если идём навстречу, отворачивается.

Вскоре увидел: идёт со взрослым мужиком — оказывается, вернулся муж, который был в отъезде. Я понял, мой жребий жить воспоминаниями и хранить тайну первого урока.

P. S. Письмо Татьяны я так толком и не заучил, но моя первая учительница всё же поставила мне трояк по блату.

Давалка и лаборантка

На фото: г. Кулебаки, лаборантка-блудница из химкабинета нашего техникума поджидает студента у водопада,

надеется,что он оценит её прелести...

Написав и опубликовав на эту тему два рассказика, я увидел, что это гораздо интереснее молодым, чем рассказы о моих боданиях с мытарями и фискалами, и я захотел продолжить тему про это: кому-то, возможно, поможет чужой опыт, а кто-то сделает поправку на своё поведение.

Как одну целку мы ломали целый год…

В 14 лет я жил в общежитии техникума, был самый младший (были студенты постарше, после армии), о девушках не помышлял, а только об учёбе. Никто за четыре года девушек в комнаты не приводил, хотя контроля не было, но был самоконтроль: можно было мигом вылететь из техникума.

Наш тихий городок Кулебаки, весь в садах, майскими короткими ночами погружался в дрёму. Но кое-кому не спалось. К дверям нашего общежития приходила робкая девочка лет пятнадцати и просила, чтоб вышел какой-нибудь мальчик, погулял с ней и поласкал как женщину; не только целовал, а сделал то запретное, что принято у взрослых.

Каждый раз находился разный паренёк, они заходили на какую-то стройку или склад, он прижимал её к тёплой трубе, задирал юбчонку (трусики она оставляла дома) и совал свой юный, но в этот момент затвердевший член куда-то между ног. Вскоре из члена что-то текло, он становился мягким и выскальзывал из той дырочки, где только что двигался; больше туда его было не вставить, да и желания уже не было. У неё тоже что-то вытекало и пачкало мальчику член и ширинку.

Папа отчитывает юного сынулю:

— Ты чем так перепачкал ширинку?

— Да это я, папа, мороженое ел.

— Ты, сын, мороженое-то кушай, да штаны-то скидовай.

А наши дети оставались довольны и расходились по домам. Мальчик в общежитии хвастался однокурсникам: «Как я её отодрал! Она стонала, кусалась и царапалась».

Как-то пошёл с ней парень-студент постарше, ввёл свой взрослый член куда положено и удивился: что такое, мальчишки е...ут её уже год, а она целка, — поднажал и сломал её, член вошёл полностью. Девочка ойкнула, замерла, поняла, что стала женщиной, и принялась радостно подмахивать по-взрослому.

Парень показал в общежитии свой член, весь в крови: теперь можете драть её по-взрослому, я сделал её женщиной. Мальчишки смущённо оправдывались: а мы думали, дальше просовывать нельзя, что так и положено.

Но увы, она больше ни разу не пришла. Её беспокоил комплекс — скорее стать взрослой, а когда стала, успокоилась и переменилась.

Городок небольшой, один мальчик-неудачник как-то встретил её и удивился: стала недотрогой.

— Чего не приходишь? У тёплой трубы нам же было хорошо греться, пойдём ещё, почувствуем друг друга.

— Ни у какой тёплой трубы я никогда не бывала, и вообще, чего пристаёшь к порядочной женщине? Я не принимаю непристойные предложения, мал ещё, сопли подбери. Я тебе не давалка какая, до штампа в паспорте берегу свою честь, отвали, пока цел.

Но о том, как ломали целку целый год, пока за дело не взялся опытный дефлоратор, конечно, узнал весь техникум, и одна первокурсница (ясно, сколько ей лет) загорелась стать женщиной немедленно. Наш дефлоратор завёл её в техникумский кабинет химии, прислонил к стенке и всадил до упора. Она заорала (есть женщины, которые орут не только в конце, но даже в самом начале, когда принимают член в своё лоно, и пугают интим-первоходок), на шум прибежала уборщица и разогнала их мокрой тряпкой.

Об этом прознала лаборантка из химкабинета и пригласила дефлоратора домой. Красивая чертовка, как ангел небесный, я смотрел на неё боязливо, такой у меня никогда не будет. Неужели, думаю, она отдаётся мужчинам? На неё можно только молиться.

Он рассказал нам потом: там давно уже всё дефлорировано и распахано, но зато совершенно другие ощущения, когда она и он голышом и можно держать её во время совокупления за роскошные упругие сиськи нерожавшей женщины. Опытные любовники стремятся контактировать не только главными любовными органами, но одновременно также губами, руками, ногами и обнажёнными телами.