Unknown

Вот так порой полжизни ждёшь встречи с принцем на белом коне, а этим принцем оказался соседский юноша с «литовкой», который ни разу до этого не посмотрел на меня нескромным взглядом. Другие-то нагло раздевали меня глазами, но я ни разу не откликнулась. А он, уловив мой телепатический сигнал: «Да согласна я уже, оставь в покое моё ухо и пощекочи мои «райские кущи»,мой клитор — заметив, что я задрала юбку, показала лобок и радвинула ляжки, набросился на меня, как матёрый хищник на молодую волчицу… И тогда я целу ночку не спала, и всю ночь опять молодушкой была».

Курьёз этого сенокосного приключения в том, что он, скромный, застенчивый юноша, без серьёзного опыта с женщинами, повёл себя как опытный, бывалый любовник, а она, опытная, бывалая дама, вела себя как робкая, застенчивая девочка, впервые почувствовавшая в себе мужское орудие, смущалась, краснела и приговаривала:

— Что это со мной? Что я делаю? Неужели я такая развратная?

И при повторе он заново её уговаривал, а она отнекивалась:

— Нет-нет, не будем ещё раз, не уговаривай, ты же всё уже получил. У тебя на меня снова встал? Да что ж такое, не буду я на него смотреть, и в руки не возьму. Почему? Потому что стесняюсь... По лобку мне залупой стучишь... Ну ладно, уговорил... Вставляй уж, циник!

Так исповедовалась дама-пышка, поддавшаяся чарам сенокоса, не устоявшая пред искушением... Теперь у неё один путь — в Дивеево, замолить эти грехи. Если бы не захотела заночевать в Личадееве, у тёти Клавы, и на неё не запал десятиклассник Гена...

Увы, от судьбы не уйти...

«Вишь, пора-то сенокосная: вся деревня на лугу», — восторгался поэт.

«Ну-ка, дайте косу, я вам покажу...» — вторил ему другой поэт.

А в моей деревне некоторые рисковые бабы даже хвастались, сколько косцов они соблазнили за краткую сенокосную пору на заливных лугах реки Нучи... и скольким отказали за грубое поведение и неуважение...

(И я там бывал... Какие вкусные, сочные травы там вырастали: щавель, столбунцы, опестыши, клевер, косматики, дягили, дикий лук!).

Ну а иной мужик, естественно, всю зиму вспоминал, сколько ему в этот сенокос удалось завалить баб под стожком и сколько его огрели граблями по спине, когда хотел поиметь без согласия...

Стеснительность нашей второй героини состояла в том, что она никогда не видела и не хотела видеть мужской орган и даже срамное дело — зажмуривалась. Генка запал на неё во время вечерней трапезы: он, конечно, не видел то, что косец, зато видел ланиты Флоры и грудь Дианы. Миссия Генки была почти невыполнима, хотя ему и удалось забраться к ней под одеяло — мол, есть непонятные вопросы веры, — но она полагала, что ещё взять на душу второй грех за год (согрешила уже с косарём) — это лишнее, и не соглашалась на Генкины просьбы:

— Нет-нет, только полежим рядом и поспим, и не показывай мне его. Можно ли потрогать мои груди? Ну, право, не знаю я. Можно ли поцеловать мои губы? А я почём знаю. Так сильно меня захотел, бедняжечка, да уж заметила я: за столом-то «не пил, не ел, всё на меня одну глядел...» Так меня хочешь. А сколько тебе? Ого, моему сыну ровесник, ну как я тебе дам, такому молоденькому? Что ты мне в ладонь-то вложил? Ого, такой у тебя толстый, да как он в меня войдёт? У меня такая узкая, такая тесная, ой, пропадаю я...

А греховодник уламывал её полночи, ссылаясь на Старый и Новый Завет: не согрешишь — не покаешься; Мария Магдалина грешила, но причислена к лику святых после раскаяния.

Она сдалась от последнего довода, когда Генка вложил ей в ладошку свой твёрдый член и обещал, что она его не увидит, только пожмёт... И стало ей жарко, как тогда на сенокосе, и истома разлилась по всему телу... И ляжки её, плотно сжатые, стыдливо сами раздвинулись, и открылись для Гены врата рая... И в тот же миг грешник оказался в раю: видно, правду говорят, что рай для мужчин находится между ног у женщин...

Вторая богомолка, напротив, была весьма раскрепощена и изощрена в интиме, фанатка Марии Магдалины и очень на неё похожа, как её изображают Hayez или Lefebvre, и хотя мужу давала редко, другим мужчинам — часто, лишь бы случай позволял. Она запала на Генку тоже во время вечерней трапезы, пожимала своей ножкой его ногу. Но Генка ушёл спать в свой угол, она забралась к нему под одеяло — мол, не могу заснуть без мужика, — взяла его ладонь и положила себе на лобок, Гена ощутил шелковистость её шёрстки, его чуть-чуть ударило статическое электричество, и он сдался…

Она тотчас уселась на него, бесстыжая, и принялась строгать его член своим женским органом...

Третья богомолка оказалась крепким орешком, но и Гена был уже опытным ловеласом. Увы, от судьбы не уйдёшь...

Наутро наш юный ловелас Гена увидел во дворе дома третью богомолку, Лизу, в юбке и лифчике, пытающуюся умыться с помощью уличного рукомойника, и воспылал. Какие плечи! Какая шея! Нельзя упустить.

— Уважаемая богомолка, милая девушка, позвольте вам послужить и полить из ковшика.

— Благодарю за службу, добрый самаритянин, чем могу отплатить?

— Если позволите, помогите разобраться в богословских вопросах.

— Чего-чего? Да не пялься ты так на мой лифчик. Женскую грудь не видел?Да,пятый номер у меня,и чо? Отвернись, надену кофточку.

— Вот сказано: человек предполагает, а бог располагает...

— Ну и?..

— Чему быть, того не миновать.

— Эт ты, юноша, к чему? Чего мне не миновать?

— Вам, красавица, не миновать позволить мне поцеловать ваши пятки.

— Это как? А на чём же я стоять буду, коли ноги подниму.

— Вам, сударыня, не нужно стоять, а прелестные ножки нужно положить мне на плечи...

— Вона как! Да ты, сударь, нахал. Для этого у меня муж есть, хоть и старый, зато бойфренд тебе ровесник, с ним грешу и иду в Дивеево поставить свечку заступнице нашей Марии Магдалине, а х…й на х…й менять — только время терять...

— Можно и две свечки поставить... В чужих руках х…й толще.

— С какой стати? Хотя дело такое… Я планировала искупаться в Тёше, наша речка Нуча совсем пересохла; если согласишься быть моим пажом-слугой, поцелую по-дружески в щёку, ну и будешь гордиться перед односельчанами, какая у тебя шикарная подружка. В бикини я неотразима, особенно для тех мужчин, которые предпочитают полненьких. У тебя с хозяйкой Клавой что-то есть? Ты на неё так посматриваешь, словно она твоя женщина. А она пополнее меня и постарше. Ничего нет? Я тебе верю. Я, возможно, дам тебе шанс, если сильно удивишь меня...

Гена попросил помощи у Клавы, та истопила баню и пригласила Лизу попариться. В баню завалился Гена.

— Лиза, не беспокойся, это мой юный квартирант, похлещет нас веником.

Гена веником их похлестал, Клава встала на четвереньки, и Гена занялся с ней любовью на глазах у Лизы. И та не выскользнула в предбанник, а вытаращила глаза. В предбанник вышла Клава. Они остались вдвоём. Гена окатил себя водой из ушата, уставился на её кудрявый золотистый лобок, и у него снова встал. Лиза полюбовалась на его мужской инструмент, подержалась за него руками, покраснела. Он подержался за её сиськи, прильнул губами к её губам, она опустилась на карачки и отклячила попу…

Есть три объяснения её поступку.

Она давно хотела посмотреть, как это делают другие, но не довелось.

Она впервые увидела такую позу: ни муж, ни любовник так не делали, — и захотела так же.

У неё был синдром интим-подражания. Если кто-то этим занимается где-то поблизости, она возбуждается: «И я так хочу».

Ну и наконец, оценила его поведение на пляже: там он к ней ни разу не прикоснулся и успешно отгонял ухажёров.

— Лиза, милая, не плачь, я люблю только тебя. Мне теперь уйти?

— Нет-нет, милёнок, не уходи, побудь со мною, ты ещё не поцеловал мне пятки... Я тоже люблю только тебя...

И он любил её всю ночь. У него быстро закончились «снаряды», но член продолжал вставать на неё и раз за разом обстреливал её «воронку» холостыми. «Воронка» не увеличивалась, а, наоборот, уменьшалась в диаметре, плотнее обхватывала Генкин «ствол» орудия и в ответ на холостой посылала свой встречный «снаряд» в залупу: в женском-то «погребке» «снарядов» всегда поболе, чем на мужской «батарее».