Страница 17 из 48
С девяти до полдесятого утра, когда мужчины обычно уезжали на работу, и исключалась даже малейшая вероятность того, что можно с ними столкнуться и чем-то им помешать, для чернавок наступало время уборки мужской половины дома-спальни, кабинета, ванной комнаты…
Кровать Кнедла, как и всегда, была безукоризненно аккуратно заправлена. Если уж на то пошло, и грязной-то она не была — ведь Джин застилала эти простыни только вчера, но таково было вбиваемое в головы чернавок пестуньями правило — постель мужчины, а тем более комиссара, нужно менять каждое утро.
Она повернулась, чтобы положить принесенную чистую постель на комод, и, вздрогнула всем телом от пробравшего до кончиков ногтей испуга, потому что Вацлав Кнедл был в спальне.
Он вполоборота стоял около окна, застегивая последние пуговицы на вороте белой рубашки, заправленной в черные брюки, и Джин в очередной раз подивилась смене стиля одежды, которая произошла в нем. Насколько странными и старомодными были его вещи раньше, настолько теперь они стали безукоризненно элегантными и стильными.
— Простите, что помешала, комиссар! Я думала, вы уже уехали на работу! — проговорила Джина, пятясь к двери. — Я зайду позже… Простите!
— Ты мне не помешаешь, так что можешь заниматься своим делом, — отозвался он, даже не взглянув на нее.
Вот чертобесие, как же не повезло! И приспичило же Кнедлу опоздать сегодня на работу, да еще и «разрешить» перестелить постель при нем! В гробу она видела его любезность! Любезность, направленную на то, чтобы в очередной раз унизить ее и подчеркнуть ее бесправное положение.
Что бы там ни было, она не доставит ему удовольствия видеть всколыхнувшееся внутри негодование и гнев! Она сделает это спокойно и отстраненно, как настоящая горничная, а не гордая дочь дома Моранте, которую заточили в клетку этой ненавистной мужской республики!
Джина, приказав себе забыть о том, что в спальне она не одна, с бесстрастным видом дернула покрывало. На этой кровати он почти каждую ночь имеет свою пышную мессалину, и один раз в месяц, в тщательно высчитываемый пестуньями день ее овуляции, утробу. И Джина знает точно, что обоих устраивает их положение, даже более того, они просто счастливы служить ему, подобострастно заглядывают своему комиссару в рот, ловят каждое его слово…
Если это, конечно, не талантливая игра в покорность, но судя по ощущениям Джин и нескольким случайно подслушанным разговорам, девушки действительно страстно влюблены в своего господина мужчину. Вафля завидует Дороте и пытается сделать так, чтобы Кнедл спал с ней чаще, чем раз в месяц. А Доротка завидует Вафле, так как хочет стать матерью его детей, втайне ищет способ от него забеременеть и ее при этом даже не останавливает жутковатая пестунья Магда со своим «Касты должны быть чисты». Интересно, что произойдет, если мессалина, предназначенная лишь для утех, действительно забеременеет от собственника? Перейдет в касту утроб? Если выдастся возможность, нужно будет потихоньку спросить у Ирены, когда Джина завтра поедет с Сортировочный центр.
Она встряхивает тонкую прохладную кремовую простынь. Когда-то Джина сама спала на такой роскошной воздушной постели с грудой подушек и… Не только спала, но и занималась восхитительным сексом с мужчинами. Их было довольно много, хороших, красивых и разных, и это было так свободно и так здорово!
Секс. Чернавки должны забыть не только это слово, но даже намек на него… Черт побери, наверное, она сейчас действительно полностью асексуальна, насквозь пропахшая печевом ежедневных готовок, замотанная уже даже не девушка, а женщина, тетка в сером платочке и фартуке… Она, Джина Моранте, по которой мужчины с ума сходили!
И он.
И он, Вацлав Кнедл. Он никогда не валялся у нее в ногах, но она помнит его ошеломленные и восторженные глаза после того поцелуя в Магистральном зале академии… Интересно, осталось ли что-то от той сумасшедшей любви странного парня? Или он довольствуется пышногрудой Доротой Лесьяк, которая считает себя красой всех лесов и полей Догмы?
Джин единственная из всей академии не читала его писем, сразу решив, что ей это не нужно, но все равно их содержание до нее доносили. Об этом тогда судачили все, а ее это касалось напрямую, и мимо пройти просто не могло.
Пять лет назад Вацлав Кнедл так страстно и бесстыдно мечтал о ней, неужели эти мечты прошли бесследно? Немыслимо! Невозможно! Она — Джина Моранте, и даже в этой нелепой косынке и фартуке все равно восхитительна и, если захочет, может возбудить в мужчине самые горячие чувства
Тем более в мужчине, который любил ее когда-то. И пусть он изменился, и больше всего сейчас напоминает какую-то смерзшуюся глыбу льда и камня, к ней он не сможет остаться равнодушным!
Повернувшись к окну спиной, Вацлав застегивал запонку на правой манжете своей белоснежной рубашки. Крохотный кусочек ткани попал в петлю, намертво там застряв, и он с легким раздражением дернул рукавом, чтобы его вытащить, но вместо этого затянул крючок еще сильнее.
— Порвете рукав. Дайте я, — дерзко сказала Джина и, не дожидаясь его ответа, уверенно подошла и притронулась к его запястью.
Наверное, Кнедл должен был окоротить ее, рявкнуть что-то вроде: «Ты что себе позволяешь, чернавка!», но он молчал. А Джин вдруг подумала, что единственный раз была к нему так близко, когда поцеловала его в Магистральном зале.
Но сейчас это другой человек с совершенно иной, жесткой, откровенно мужской энергетикой, которую Джин, склонившись к манжете, воспринимала так остро, будто ее можно было увидеть и потрогать. Воюя с непослушной запонкой, она чувствовала его долгий взгляд и его дыхание на своем виске. Он заворожен сейчас этой неожиданной близостью, осторожным, почти нежным касанием девичьих пальцев к своему запястью и больше всего на свете хочет увидеть так близко ее лицо, и чтобы ее губы оказались в нескольких сантиметрах от его губ.
Черт, ногти слишком короткие, длинными было бы удобнее! Первое, что сделали с ней в Сортировочном центре после инъекции вефриума — лишили восхитительного маникюра. Ногти юбок должны быть не более двух миллиметров, и ни в коем случае покрыты лаком! Женщинам в Догме не позволено было иметь ничего красивого, начиная от белья и заканчивая ногтями.
Но в итоге петля запонки все-таки ей поддается и нехотя отпускает зажатый кусочек ткани. И Джина, подняв к комиссару лицо, как ни в чем не бывало, говорит:
— Теперь порядок, — и улыбается одной из ослепительных улыбок светской дивы княжества Вайорика, ради которой мужчины горы были готовы свернуть.
У него нет ни единого шанса не поддаться на провокацию.
Вацлав неотрывно смотрит на ее губы, и Джин пронзает радостное возбуждение. Кажется, она целую вечность не испытывала этих эмоций, эмоций предвкушения поцелуя, и они пьянят похлеще крепкого алкоголя, но осознание того, кто перед ней, мгновенно заставляет Джин протрезветь. Сейчас он вопьется в ее губы, а затем опрокинет на только что застеленную постель и сделает с ней то, чего она не хочет, чтобы он делал. Но он сделает это, не слушая ее возражений, сметет двенадцатибалльным штормом, подомнет под себя, подчинит, раздавит…
— Спасибо, Джина, — вместо этого всего говорит комиссар с господскими интонациями вежливой снисходительности и, даже не взглянув, делает ей знак покинуть комнату.
И она выходит, охваченная яростным, злобным чувством уязвленного самолюбия! Вацлав Кнедл удержался от поцелуя, а, значит, остался равнодушным к ее чарам! Неужели она действительно настолько подурнела в этой поганой республике?
ГЛАВА 9.2
Быстро сбежав по ступенькам лестницы, Джин скользнула в ванную, расположенную на женской части дома и, сдернув осточертевшую косынку, придирчиво принялась рассматривать себя в зеркале. Пожалуй, она стала немного худее, а под глазами залегли тени, но в остальном все так же Джина Моранте, которая с легкостью кружила головы мужчинам высшего света.