Гувернантка

Максим Максимович тщательно размазывал по белому хлебу растаявшее масло. Он пил растворимый кофе и ел варенье из маленькой баночки. И то, и другое было поставлено для него Катей.

Катя села за стол последней, бросила в чашку шесть кусочков сахара и принялась тщательно размешивать, стуча ложкой, пока все крупинки не растворились полностью.

– В какой семье ты до этого работала, – спросила она у меня.

– Я никогда прежде не работала с детьми, только, когда практика была в институте.

– Первая работа, – прокомментировал Максим Максимович.

Пришлось рассказать, где я работала после института. Катя, как мне показалось, отнеслась к моему рассказу с недоверием, даже разозлилась. Василию было все равно, а Максим Максимович во время моего рассказа одобрительно покачивал головой, но совершенно явно делал это из вежливости и в целом остался равнодушен.

Когда я помогала Кате убирать со стола посуду, вошел Дмитрий. Он положил на еще влажный стол пачку денежных банкнот и сказал:

– Танюш, съезди сегодня с детьми в Москву, купи им что-нибудь из одежды, – тут Дмитрий заметил Максима Максимовича. – Отдохни сегодня, старик.

Меня покоробило такое обращение, но Максима Максимовича оно ничуть не смутило. Он благодарно улыбнулся, одним махом выпил кофе и больше в этот день я его не видела.

– Давно пора, – прокомментировала Катя, глянув на деньги. – У них зимнего ничегошеньки нет.

Василий командным голосом заявил, что дает нам час на сборы. И прежде, чем я успела возразить хлопнул дверью.

– Ну, пошли деток будить, банкирша, – сказала Катя, усмехнувшись.

Она вытерла руки о фартук и зашагала наверх.

Еще накануне я заметила, что Катя раздражительна с детьми. Вчера я решила, что грубоватая манера общения только свойство ее характера. Но в это утро, переступив порог детской спальни, она превратилась в злую ведьму.

– Вставайте, бесята, – громко сказала она. – А, вот и наша грязноручка глаза продирает. Ну, что, Гришка, не обоссался сегодня?

– Екатерина Филипповна, займитесь завтраком для детей! Я сама их соберу.

В тот момент я не была уверена, что это я. Я никогда ни с кем так не говорила, чеканя каждое слово. Это произнес кто-то во мне, кто заставил не только замереть кухарку на полуслове, но испугать меня.

Катя пожала плечами и вышла. Дети уже умывались и как будто ничего не заметили, а меня начало трясти. Я снова и снова прокручивала фразу: «займитесь завтраком для детей». Первый раз в жизни я повысила голос.

Справившись с собой, я заглянула в ванную комнату и увидела, что дети, стоя каждый перед своей раковиной чистят зубы. Я заправила постель Милы и тут вспомнила об одежде. Один за другим я открыла встроенные шкафы, но увидела только коробки, в которых были футболки, шортики и платьица кукольного размера, наваленные кое-как. Возможно, когда-то одежда в коробках лежала ровными кучками, но кто-то видимо также, как и я перерыл их в поисках нужного размера. Наконец, открыв очередную створку, я увидела вешалки с несвежими джинсами подходящих по размеру Грише и пару платьев для большой куклы. Одно розовое с кучей лент и бантов, расшитое бисером, второе голубое из жесткой вискозы с пластиковой розой на поясе. Гриша и Мила, выйдя из ванной, направились прямиком к этому шкафу. Гриша натянул джинсы, Мила потянулась за одним из кукольных платьев. По-моему, она хотела надеть розовое, но все-таки выбрала голубое.

– А где другая твоя одежда, Мила?

Мила открыла комодик в углу, там были белые колготки, которые девочки были маловаты и несколько белых маечек.

– Нашли одежку-то? – спросила Катя.

Она стояла в дверях и дружелюбно улыбалась. На секунду я подумала, что она начнет критиковать и грязные джинсы, и платье с розой, откроет шкаф, который я не заметила, полный чистой, добротной одеждой. Но она как будто была вполне удовлетворена всем увиденным.

– А ботиночки я вот сюда прячу, – с этим словами, Катя сняла крышку с большой коробки в углу, где стояло две пары кроссовок.

Я спросила нет ли еще чего-нибудь.

– Нет, все остальное маловато, Наташка… – Катя замолчала. – Спускайтесь, си’роты, а то остынет все.

Обращение «сироты» больно резануло мой слух, Катя обращалась к детям, а я отнесла эти слова и на свой счет. Кухарка вышла, а я постаралась помочь Миле с колготками. Поверх платья я надела на нее одну из толстовок Гриши. Гриша оделся сам. Мы уже пошли к лестнице, когда Мила заволновалась, вытащила свою ручку из моей и бросилась к кроватке. Она разворошила, заправленную мною постель и осторожно подняла подушку.

Я услышала тихий восторженный вздох, когда она увидела свою обновленную куклу. Мила спрятала ее в грязном рюкзачке в виде панды и только после этого вернулась к нам, крепко сжимая ручку рюкзачка в своей руке.

Когда мы вышли после завтрака во двор, Василий курил на крыльце, зло сплюнув, он заматерился. Мы собирались на полчаса дольше, чем он нам отвел.

– Извините, как ваше отчество?

– На кой?

– Я только хотела попросить вас в вежливой форме, не выражаться и не плеваться при детях, – ответила я.

– Что?! – Василий запыхтел, лицо его покраснело, но потом он как-то сдулся и уже весело, похлопав меня по плечу, назвал училкой и сел за руль.

Василий отвез нас в огромный торговый центр, где мы не сразу нашли детский магазин. Он дал мне номер своего сотового, мы договорились, что я позвоню, когда мы закончим. Еще в машине я пересчитала деньги. Их было немного, учитывая, что детям нужно было не только белье и повседневная одежда, но и верхняя. Оказалось, что кроме легких курток и резиновых сапожек у них ничего не было.

Я никогда не получала удовольствия от долгих прогулок по магазинам. Но в этот раз несмотря на то, что приходилось выгадывать каждый рубль, подбирая теплое платье и свитер для Милы и определяя размеры Гриши, я совершенно не утомилась. И, если бы не Мила, которая начала тоскливо посматривать в сторону выхода, я бы еще не скоро отправилась к кассе. Вместе с продавцами я срезала бирки с нескольких вещей и сразу переодела детей.

Прошло несколько часов после завтрака, и я решила, что прежде, чем отправляться в обратный путь, нам надо поесть. В понедельник, людей было немного. Поэтому особенно в глаза бросались дети, которые были похожи на обычных детей и на которых были совершенно не похожи мои подопечные. Гриша не тянул на свои девять лет, и Миле я не дала бы больше шести. Они делали все, о чем я их просила, и почти не проявляли интереса к происходящему. Я решила, что мы будем есть пиццу. Детей мне пришлось кормить на свои деньги, от тех, что дал Дмитрий, не осталось ни копейки. Ребенком я очень любила все блюда в приготовлении которых участвовало тесто, поэтому решила, что и Мила с Гришей не должны остаться равнодушными. Находясь в приподнятом настроении, я готова была разрешить купить какой-нибудь сладкой газированной воды или чего-нибудь еще из раздела нездоровое питание. Но дети с удовольствием ели то, что я выбрала и не просили ничего другого.

– А мороженое вы любите? – спросила я, догадываясь, что не стоит ожидать бури восторгов.

Гриша пожал плечами, Мила махнула головой точно также как до этого, когда я спросила нравится ли ей пицца. Про себя я назвала их маленькими старичками и заказала мороженное. Нам принесли по три разных шарика. Я, вероятно, здорово их напугала рассказом, что мороженное надо брать маленькими кусочками и есть очень осторожно, чтобы не заболело горло, потому что Мила замерла над своей вазочкой с ложкой, а Гриша крайне осторожно положил в рот маленький кусочек.

Я уже была не рада своей затеи, подумалось вдруг о том, что у детей может быть какая-то болезнь или аллергия, о которой меня забыли предупредить, а я не додумалась спросить.

Вдруг Гриша заулыбался:

– У меня клубника, – сказал он и отломил кусочек от следующего шарика. – А это лимон. А это не знаю что.

Мила начала пробовать свои шарики и у нас началось что-то вроде игры. Мы пробовали шарики друг у друга. Мила не могла назвать ни одного вкуса и только перечисляла те продукты, название которых могла вспомнить, или повторяла за Гришей, я называла то, что не мог назвать Гриша. Гриша повторял за мной и рассказывал, что ему нравится больше всего.