Песчинки прошлого

– Спасибо, – ответил мужчина. – Я очень надеюсь на вашу помощь Тамара Сергеевна.

Иванова вызвала санитара, и тот вывел мужчину из кабинета. Как только дверь закрылась, она поднялась из кресла и направилась в сторону рабочего стола, обогнув Цыбина. Иванова села в привычное кресло и выключила спрятанный под папкой с историями болезней диктофон.

– Ну, ты, Денис, даёшь. Я тебе разрешила с условием, что ты будешь молчать, а ты «что такое параорбитальная область»! Да ты должен быть в курсе что это. Это обязан знать студент первого курса? А при твоёй профессии… пора бы знать такие вещи.

– Тома, ну прости, – Цыбин поднял руки, сложив их на груди. – Просто слушая его, я не совсем представлял, где это. Да и потом, попросту не нужно было лгать ему.

– Не нужно было лгать?! – глаза Ивановой округлились, и она привстала. – Да ты знаешь, что это мой самый особенный пациент. Ты видишь, что он образован. Ты слышал, как он рассказывает? Да он один, из всех с таким же диагнозом, читает и так, не таясь, разговаривает со мной, – она сняла очки и смахнула слёзы рукой. – Один из всех кто был с этим диагнозом. Ты видишь, я его прячу? – она ткнула пальцем на лежащий в раскрытой папке диктофон. – Это он меня попросил, чтобы я его не использовала при наших разговорах, а скажи я всю правду? Я не знаю, как бы он себя повёл, – Иванова упала на стол и расплакалась.

Цыбин соскочил.

– Ну, Тома, ну прости. Я не думал, что он так много значит для тебя. Он просто увлек меня своим рассказом, вот и всё. А единственного чего я не до конца представил – было это дурацкое слово, вот я и не сдержался. Ну, прости меня, пожалуйста, солнышко, – он вытащил белоснежный носовой платок из кармана пиджака. – Расскажи мне лучше про эту патологию. Что это новая эпидемия? Диверсия запада? Вирус? Что это? – Цыбин развёл руками и постарался изобразить улыбку.

Иванова подняла голову, и ещё всхлипывая начала вытирать слезы платком протянутым Цыбиным.

– Да нет! Это даже не новая болезнь. Вернее, она нова для нашей страны и возникла только в середине 90-х, – изредка всхлипывая начала Иванова. – В Америке эта патология проявила себя в 30-е в «Великую депрессию». Ой, извини! – она заметила следы от туши на белоснежной поверхности платка.

– Ничего, ничего, Тома, продолжай, – махнул рукой Цыбин.

– Так вот, к нам в центр стали поступать странные пациенты со всех концов нашей необъятной Родины. У них не было ни травм головы, ни отягощенного наследственностью анамнеза. Но они абсолютно не помнили о том, откуда они, где их родные, кем они работали, вообще, практически всё, что с ними происходило раньше. Это называется автобиографической амнезией. Тебе на будущее, – Иванова сделала ударение на последнем слове, успокоившись полностью. – Похожие пациенты бывали и раньше, но никто не обращал на них внимания, потому, что эти случаи были единичны и их считали казуистикой. А в 90–е наши «светила» засуетились. Никто из них никогда не сталкивался с этой патологией в таком объёме. Я тогда проходила ординатуру и меня очень заинтересовала эта тема. Так вот, за «круглым столом» светила науки выдвигали самые невероятные гипотезы. От зомбирования людей с помощью новейших психотропных препаратов спецслужбами для выполнения особых заданий до самых фантастических версий – похищения граждан инопланетянами и проведения над ними экспериментов. Уже много позже нам удалось обнаружить Американский след этой патологии и пролить свет на причину заболевания.

– Но ты сказала практически, значит, они не всё забывают? – перебил Цыбин.

– Да, знаешь, были случай, когда человек мог вспомнить, как водить машину, хотя ранее утверждал, будто не знает, что обозначает само слово – машина, пока не увидел. То же самое было с другим пациентом, пока он не зашёл в мой кабинет и не узнал компьютер. Так же был один музыкант, которого я подвела к роялю, и он тут же сыграл мелодию, хотя полностью позабыл нотную грамоту. Когда мы показали доктору экономических наук из Казани написанную им несколько лет назад диссертацию, он не признал ее. Но прекрасно понимал, о чем в ней идет речь. Так же и все привычки возвращаются автоматически. Если человек курил, то, не задумываясь, хватается за сигарету. Но эти случаи единичны. Большинство из них не могут вспомнить ничего, они просто замыкаются в себе, теряют себя всецело, – Иванова сделала паузу. – Теперь ты понимаешь, почему мне так дорог Антон.

– Подожди – подожди, так они безнадёжны? – произнёс Цыбин, заметив как Иванова опять начала киснуть.

– Не все, – промокнув глаза платком, продолжила Иванова. – У них ведь нет никаких повреждений психики, но единственной возможностью вернуть их к прошлой жизни являются родственники. Только по их рассказам, по фотографиям можно восстановить память таких больных, но и этот процесс занимает годы. А у кого нет родственников, если их не находят, они просто начинают жизнь с чистого листа и живут без прошлого, всё с начала, – её голос опять дрогнул.

– Слушай, а если нет травм – отчего это происходит? Я не совсем понял про Америку?! Мы, что пить меньше начали? – улыбнулся Цыбин.

– Да нет же! Просто схожи экономические ситуации в странах, – проговорила Иванова. – Вспомни начало девяностых, когда «зомбированным» людям дали свободу. Гласность, демократия. Помнишь, сколько изменений происходило в нашей жизни каждый день. Люди, стали видеть олигархов по телевизору покупающих самолёты, а сами поедали дома гуманитарную помощь. Кто-то покупал заводы, а кто-то не знал в чём завтра пойти на работу. Возник жуткий контраст. Многие стали понимать, что это время «взлёта», но пока трап не убрали нужно успевать. И пытаясь сколотить начальный капитал, такие люди, – Иванова приподняла папку с историями болезней. – Стали отказывать себе в простых жизненных удовольствиях: ни детей в кино сводить, ни жене – цветы, а только успеть с одной работы на другую. А, находясь в таком ритме, в постоянном напряжении, человек начинает задумываться о смерти. Он теряет смысл жизни, потому что материальные блага не являются смыслом. Со временем человек перестаёт понимать для чего это всё!? К чему он так стремился!? А мысли о самоубийстве, кажутся ему верным и единственным выходом из создавшейся ситуации, выходом из принуждённой суеты. Это далеко не то же самое, что, допустим, мысли алкоголика или малолетнего отвергнутого Ромео, нет – в этих случаях человек пытается покончить с собой сгоряча. А «потеряшки» – мы их так и называем между собой, они просто теряют интерес к жизни, поэтому мы их называем ещё и «холодными суицидниками».

– А что происходит дальше?

– Так вот, до какого – то момента жизни мозг только ищет выход. В нём происходит борьба желаний и возможностей. Но когда человек решается воспользоваться «выходом», – глаза Ивановой зажглись, и она приставила два пальца к виску. – Представляешь! В последние секунды, он, вдруг, бросает пистолет или вылезает из петли. Бежит из дома, садится на поезд или самолёт и уезжает, куда глаза глядят, – сквозь линзы очков Ивановой светились искры. – На вокзалах их обычно и находят в полном отчаянье.

На лбу Цыбина выступил пот. Он протянул руку и взял свой платок.

– Ну а что, что происходит с их мозгом, ну когда он хочет застрелиться или залезть в петлю? – спросил Цыбин, вытирая пот со лба.

– В этом-то собака и зарыта. Денис. Вот ты живёшь и думаешь, что ты захотел, скажем, поесть или погулять сегодня вечером, что ты контролируешь свой организм. Что ты хозяин, – Иванова посмотрела на Цыбина и он утвердительно кивнул. – А на самом деле, Денис, это только мелкие шалости дозволенные тебе. Понимаешь, в твоей голове есть субстанция, которая властна не только над твоим телом, но и мозгом. На самом деле она всем управляет! Усваиваешь? – Цыбин вновь кивнул, и Иванова продолжила. – Так вот когда этот центр анализирует, что твоя и соответственно его смерть неизбежна. Он просто стирает твою память, твою личность, твоё прошлое – спасая тебя. В лобной доле, где находиться центр личности, появляется пустой экран, чистый лист. Человек забывает, где был, кем был и конечно он забывает, что хотел убить себя и, соответственно, продолжает жить.