Идиотентест

Бежал я быстро, опасаясь погони, хотя, когда обернулся, прежде чем завернуть за угол, чувак даже не поднялся на ноги. Мелькнула мысль: а всё ли с ним в порядке, но потом я подумал, что таких гадов просто так не убьёшь, к тому же, когда я снимал с него косуху, он вполне себе шевелился и даже пытался что-то там вякать, аспид окаянный. «Ну, может, сломал ему пару рёбер, да выбил пару зубов, а так, до свадьбы заживёт», – успокоил я себя и перешёл с бега на быстрый шаг. Какое-то время я просто бесцельно бродил по городу, силясь понять, что же мне делать дальше. Меня мучила ужасная жажда, которая постепенно становилась навязчивой идеей, что приводило меня в весьма нервное состояние, и даже удачно проведенная операция по репатриации куртки уже не так ободряла, как раньше. Положение было просто паховым, что делать дальше, я не знал. Время, судя по всему, было очень раннее, потому как на улицах почти не было людей, что лишало меня возможности поинтересоваться у прохожих о том, где я, допустим, нахожусь. Голова соображала плохо, хотя, скорее, не соображала вовсе; вот я и мотался, как болванчик, туда-сюда.

И вот, когда я уже окончательно, казалось бы, заблудился, вдруг вышел на широкую улицу и, что бы вы думали я увидел? Некрасовский сад. Меня, как громом, поразило, я как будто прозрел: здесь всё началось, здесь всё должно было и закончиться. Я прогулялся по скверу и без труда нашёл ту самую лавочку, на которой очухался примерно сутки назад. Я улёгся на неё и закрыл глаза. Задремав на несколько минут, а может, и чуть больше, я проснулся с чётким пониманием того, что и как мне нужно делать. Сил у меня поприбавилось, да и настроение улучшилось. Подумать только, суток не прошло с того момента, как я лежал на этой вот самой лавочке: просто в голове не укладывается. Интересно, а где Лё-шик? Он то уж наверняка продолжает оттопыриваться; такой он, этот «заяц-топтун». Я бодро зашагал по Лиговке в сторону Московского вокзала, предвкушая множество весьма неприятных событий, связанных с возвращением в Москву из Питера, не имея никаких денежных средств. Но я решил не унывать, ведь уныние – это грех, а действовать следовало, можно сказать, дерзко, так как терять мне было уже нечего. Придя на вокзал, я обнаружил, что время действительно было ранним, а если точнее, то шесть сорок две. Ознакомившись с расписанием поездов и электричек, отправлявшихся в сторону Москвы в ближайшее время, я выбрал поезд, а не электричку, решив, что даже если меня заметут, то полпути я так и так одолею, не будут же они поезд тормозить ради меня одного? А в ментовке покормят, ну должны, по крайней мере, но попить-то уж точно дадут. В общем, пребывал я в таком состоянии, что перспектива оказаться в обезьяннике мне казалась не таким уж и плохим вариантом. Потому как паспорта у меня с собой нет, денег – тоже нет, а по студенческому меня вряд ли будут по протоколу оформлять, ну подержат маленько, да и выпустят, что с меня взять-то? Правда, навалять могут, но, если попытаться им всё объяснить, так, мол, и так, мужики, ну поймите, ну простите, обчистили в Питере, денег нема, паспорта тоже, в общем, на жалость надавить, менты ведь тоже люди, авось, и войдут в положение, да и отпустят с миром, чтобы не возиться. Короче, в голове у меня план сложился практически идеальный. Правда, в поезд я вписаться не смог по ряду объективных причин, зато спокойно зашёл в вагон стоявшей с открытыми дверями «собаки». Я решил, что останусь здесь, куда бы она ни шла. Ведь мне всё равно в ту сторону. И через некоторое время по громкой связи, с ужасными помехами, объявили, что электрон идёт до Малой Вишеры, только вот с какими точно остановками, я не разобрал, да и не важно это было на тот момент. Я уснул сном агнца, а когда проснулся, то был уже в пути, и за окном, сливаясь в сплошную зелёную полосу, летел знаменитый забор «рабица», который идёт, по-моему, на протяжении всей железки по дороге Питер – Москва.

Похмелье возобновилось с пущей силой, стоило мне только открыть глаза. И тут я понял, что во время предыдущего пробуждения был ещё сильно пьян, а вот теперь абстинентный синдром вступал в свои права и щадить он меня явно не собирался, особенно на фоне дичайшего обезвоживания. Рот слипся изнутри, и я с трудом смог его открыть, чтобы зевнуть. Ломота в теле усиливалась, голова кружилась, и мне впервые стало страшно. Я реально начал думать, что могу просто отрубиться и сдохнуть. Да уж, умереть от похмелья – это, конечно, слишком, даже для меня, молодого. Я решил пройтись по вагонам вдруг на кого наткнусь, попрошу водички, ну, или отниму, если придётся; в тот момент я был готов уже на всё. В первых двух вагонах вообще никого не было, да, не так уж и много желающих отправиться в Малую Вишеру с утра пораньше в…, а интересно, какой сегодня день? За этими мыслями я миновал ещё один вагон, но вот в следующем я увидел людей, ещё из тамбура. Это были рыбаки. И они распивали водку, и закуска соблазнительно лежала на газетке; там была любительская колбаска, скумбрия, соленые огурчики, чёрный хлеб, свежая зелень, помидоры и вобла. Они увидели меня сразу же, как только я вошел в вагон. Я шел к ним, ещё не зная, что я буду говорить, но точно зная, что я смогу получить искомое и желаемое. И видимо моя уверенность, а также внешний облик, как-то сразу убедили мужиков, что я пребываю в весьма отчаянном положении и мне лучше оказать содействие, во избежание каких-либо нежелательных последствий. Я подошел к сиденью, на котором был накрыт стол и, собственно, восседали мужички и плюхнулся напротив, при этом весьма плотоядно уставившись на их нехитрую снедь. Они уставились на меня и, видимо, чего-то ждали.

– Мужики, есть водичка попить? Помираю я, понимаете…

– Да это и так видно; чо случилось то? – спросил тот, что был постарше, при этом протягивая мне баклажку с водой. Воистину, всё познаётся в сравнении, когда и глоток скверно пахнущей воды будет получше, чем бутылочка кьянти.

Я прильнул к горлышку бутыля, словно к груди любимой женщины и не отрывался, пока не начал задыхаться. Мужики все всё это время безмолвно взирали на меня. Напившись, я в бессилии рухнул на сиденье и на секунду закрыл глаза. Затем несколько раз чихнув, я, устроившись поудобнее, принялся рассказывать историю последних суток моей жизни, ну, что мог вспомнить, но особенно много внимания уделил моему варварскому ограблению и последовавшему возмездию. Я говорил, говорил и видимо достучался до сердец суровых, если не сказать мрачных, рыбаков.

– Ну-ка, плесни страдальцу, – снова заговорил старшой, – а то помрёт ненароком.

Мне налили водки и предоставили допуск к закуси. Эх, все-таки судьба иногда возвращает долги. Очень благостно провалилось зелье в нутро, я почувствовал, как тепло растекается по телу и какое-то спокойствие, какая-то уверенность в том, что всё будет хорошо, овладели мною, а уж после того, как я съел несколько ломтиков копченой колбаски и вдогонку малосольный огурчик на кусочке чёрного хлебушка, я очутился на седьмом небе от счастья. И, да, ещё раз подчеркну, что всё познается в сравнении, возможно, что иной раз поцелуй старой вокзальной шлюхи будет покруче чем ночь с Памелой Андерсон, хотя это, пожалуй, и чересчур. Я поблагодарил мужиков за радушие, выпил ещё одну, ещё немного закусил, и чтобы не злоупотреблять добротой человеческой, решил завалиться спать. Вернулся в свой пустой вагон и улегся на самую первую сидушку. Я попытался поудобнее устроиться на комфортабельном, деревянном сиденье, как вдруг мне в бок впилось, что-то острое. Я даже вскрикнул, скорее от неожиданности, чем от боли. Начал ощупывать себя по внутренним карманам и немало удивился, когда обнаружил в одном из карманов косухи небольшую расчёску. Странно это, ведь не было у меня с собой никакой расчёски, да и носил я обычно всё в карманах жилетки, так как они закрывались на молнии, а тут расчёска в кармане куртки, а карман-то как раз на молнии, что за фигня?

– Бля! – вскричал я в голос. – Это ж не моя косуха…