Страница 4 из 12
– Вот гуляки-то! Где вас черти носят?! Тут коменданту весь день телефон обрывали, все Чудинова ищут! Набедокурил чего, что ль?
– Теть Дусь, что случилось? – спросил Борис.
Тетя Дуся выделяла Борьку среди всех парней и довольно благосклонно к нему относилась.
– В приемную комиссию ему завтра, Шурику вашему, надоть! – завершила она свою тираду. Подтянув клубок коричневой шерсти, она поправила на носу очки и поддела спицей очередную петельку темно-коричневого шерстяного носка.
Душ в подвале еще работал, был как раз мужской день. Смыв пляжный песок с кожи, остатки проблем тяжелого дня, парни вернулись в комнату, плюхнулись на кровати. Вскоре загулявшая компания спала крепким сном. Поставленный Михаилом на кухне чайник громко булькал, кипел, возмущенно звеня металлической крышкой. Сняла чайник с плиты тетя Дуся во время вечернего обхода своих владений.
– Пусть теперя утром поищуть свои чайники! Вот я им утром мозги-то почищу! – ворчала она, уже сидя на вахте, наливая в граненый стакан, стоящий в узорчатом серебристом подстаканнике, кипяток. – Господи, спаси и помилуй чадов своих грешных! – перекрестилась она на маленькую иконку, висящую в правом углу.
В приемной комиссии документы Чудину вернули не сразу. Два дня друзья сопровождали Чудина до приемной комиссии. У центрального входа и в вестибюле они несколько раз за это время встречались лоб в лоб с тем самым преподавателем, которого Чудин пообещал зарезать. Оказалось, что это был заведующий кафедрой высшей математики, профессор, доктор наук. При встрече Чудин первым заметил у него на руке татуировку в виде морского якоря. В общем, как потом выяснилось, профессор был мужик боевой, служил после войны пять лет на флоте.
Саньку пришлось писать объяснительную, где он объяснил свой поступок огромным желанием поступить в институт и приносил свои извинения за этот хулиганский поступок. Заведующий кафедрой математики, видимо, простил его, и Шурика отпустили с миром. Чудин уехал домой. Борис с Михаилом сдали вступительные экзамены и были зачислены на строительный факультет. Осенью они приезжали на родину, но Александра увидеть не смогли. Семья Чудиновых к тому времени переехала в Орел.
Михаил забегал домой к Вере. Верина мама дала ему адрес общежития Ленинградского технологического института.
Осенью ребята с факультетом уехали на уборку картошки в село Гумбейка, названного по имени речки, протекавшей через центральную усадьбу совхоза.
Санек с тех пор друзьям ни разу не позвонил и писем не писал. Позже знакомые ребята говорили, что его призвали в армию. Больше своего друга они не видели. Со временем вся эта история стала забываться, но в октябре начались занятия, и довольно часто в институте профессор-моряк встречался им то на улице, то в коридорах, при этом друзья ощущали на себе его колючий взгляд.
– Боря! По-моему, он нас запомнил! – первым поделился мыслями с другом Михаил, после того как они почти столкнулись с ним на улице Ленина, на повороте к институту, в ста метрах от входа в корпус горного факультета.
– Не забывается такое никогда! – пропел Борис в ответ. – Поживем – увидим!
В напряженной учебе прошел первый семестр. День у ребят обычно начинался в половине седьмого утра. К семи часам Михаил с Борисом бежали на утреннюю тренировку в спортзал. Лекций, занятий, как правило, было четыре пары, после они шли в общежитие, обедали по дороге в столовой металлургического комбината. Оставалось немного времени на подготовку, отдых, а вечером они спешили на тренировку сборной по баскетболу. Вечерами друзья чертили чертежи, выполняли курсовые работы. Михаила часто можно было видеть за столом, где он засиживался допоздна, старательно заполняя тетрадный листок, затем выводя на конверте ленинградский адрес Веры.
Отгремели салютами новогодние праздники. На улицах города хозяйничали залетные степные вьюги, застилая улицы принесенным с полей снегом, выстуживая дома крещенскими морозами, разукрасившими стекла в домах.
Друзья сдали зимнюю сессию. Зимние каникулы провели дома. На вечер встречи выпускников, традиционно проходивший в феврале, их класс собрался уже не в полном составе. Не было Веры и Чудина. После новогоднего поздравления писем от Веры не было. Михаил понимал, что это связано с экзаменами. Он написал ей, что будет ждать ее приезда домой, на каникулы.
Вернувшись в Магнитогорск, друзья втянулись в привычный ритм тренировок и учебы. Михаил продолжал настойчиво писать письма Вере, отправляя конверты с главпочтамта, не доверяя свою переписку висящим на стенах домов, замерзшим в морозном воздухе, синим железным ящикам с надписью «почта». Заходя с улицы в общежитие, он первым делом смотрел разложенные на столе у вахты письма. Но время шло, и отсутствие ответных писем от Веры вынуждало его прекратить бесплодные старания. Последнюю открытку он отправил к Восьмому марта. На этом одностороннюю переписку он решил завершить.
Закончился учебный год. Пролетело в Казахстанских степях стройотрядовское лето. До начала учебы оставалась неделя, и они приехали из стройотряда домой, возмужавшие, загорелые, обросшие. Михаил отпустил бороду. Вот в таком виде, прямо с поезда, он хотел забежать домой к Вериной маме. Оставив рюкзак и гитару у Бориса, он пошел мимо школы, не дожидаясь трамвая, в сторону Вериного дома. На подходе к школе он неожиданно столкнулся нос к носу с Ириной.
– Привет! Миш, ты, что ли? – удивленно спросила она.
– Привет, Ирин! Это мы с Борькой только что с поезда, из стройотряда! К Вере домой хочу зайти, узнать, как у нее дела. Не пишет давно, – выпалил он.
– Пойдем до остановки! Мне тоже в ту сторону! – предложила она. – Где это вы так загорели? – поддержала она разговор.
– В Казахстане, Ирин! В совхозах целинные объекты строили! – ответил он.
Они прошли еще метров двадцать. Разговор не клеился. Он чувствовал, что Ирина внутренне как-то напряжена. Вот она неожиданно остановилась и, не смотря в его сторону, сказала:
– Не ходи к Вере! – затем медленно повернулась к нему лицом, поправляя локон русых волос. «Почему это?» – чуть не сорвалось у него с языка, но Ирина уже произнесла мучительные для него слова: – Замуж она вышла! Еще весной!
Наверно, наступившая пауза была очень длинной. Михаил застыл, соображая, что ему сейчас делать. Идти вперед или назад? Бежать? Куда бежать? Он же шел к Вере. А теперь туда идти незачем! Вера!.. Понятно теперь, почему она не писала! Стало неожиданно очень жарко. Он снял стройотрядовскую куртку.
– Миш, ты чего? – заволновалась Ирина.
Михаил в ответ махнул рукой, повернулся, закинул куртку через плечо и медленно пошел обратно.
Вечером он купил несколько бутылок портвейна и шоколад. Во дворе дома, между двух пятиэтажек, он сидел на скамейке, за деревянным столом, в окружении друзей по двору, до самой темноты, и потом, при свете прожектора, освещавшего площадку с крыши, до поздней ночи играл на гитаре песни, привезенные от костров стройотряда. Вечер был по-летнему теплый, спешить было некуда. Спрятав свои переживания, он пел для друзей, не подавая виду, шутил, лихо пил портвейн, отгоняя от себя навязчиво лезущие в голову мысли о Вере, и прощался с первой любовью. Ближе к ночи он впервые в жизни напился.
В сентябре весь второй курс стройфака был направлен на картошку. До середины октября Михаил с Борисом бороздили заснеженные совхозные поля в компании трактора-погрузчика, отрывая с погрузчиком заполненные картофелем контейнеры от матушки-земли и высыпая их содержимое в кузова стоящих в очереди автомашин. Полтора месяца жизни на природе, напряженная работа, спартанские условия проживания на нарах, под крышей огромного склада, приютившего на ночлег две сотни девчонок и парней, стали для Михаила спасением от мучавших его переживаний. Степные ветры, веселая атмосфера, царящая каждый вечер, хохот от «соленого» анекдота выносил настежь двери и грозил снести крышу бывшего зернового амбара. Все это вместе с лучшим лекарством от душевных мук под названием «время» постепенно делали свое дело. Сердечная рана медленно-медленно, но затягивалась.