Страница 8 из 14
– Согласны!!! Согласны!!! Согласны!!! – не ленятся надсадно вопить глотки элиты. – Во всём поддерживаем!!! Мы сами бы ни за что до этого не додумались!!!
Вдруг Филипп видит во сне, что, оказывается, трёхъярусные ряды курии Юлия не блещут белковой, жировой и углеводной полнотой. Более того, немногочисленные сенаторы не стоят, а сидят или беспардонно развалились на ярусах в то время, как сам император столбом вертикалится чуть ли не по стойке «смирно». Август начинает приглядываться пристальней. И правда, в ногах правды нет. И правда, помещение не заполнено. Кажется, сидения и ярусы-возвышенности заняты на две трети. Или всего-навсего наполовину или на одну четверть? В остальной части нет курульных кресел на ярусах. Проплешины на возвышенностях – зияющие пустоты. Значит, кворума-то при принятии решения не было? Вот те раз! Или… или… или…
Император приглядывается ещё тщательней. Что такое? Кажется, он вообще стоит перед пустой аудиторией, как когда-то стоял в момент собственной коронации и помазания на трон. Стоп! Так… надо прокрутить в сознании ещё раз: получается, он и в прошлом пребывал в курии один-одинёшенек? Вот так открытие! Ух, и сволочи эти сенаторы – не разобрать, где и когда они, эти предатели, есть, а где и когда их совсем не бывает!
Или Филипп сам сейчас в горячечном бреду? Его мутит? Он бредит? Белая палата? Крашеная дверь? Тоньше паутины из-под кожи щёк тлеет скарлатины смертный огонёк? Бррр… Где же она вообще, истинная реальность?
Кажется, именно такое чувство было у Филиппа и в Колизее. Или оно было иным, с полутонами, с пятьюдесятью оттенками серого или со ста – чёрного; или с тысячью – белого?
*****
…Понтий и его рабы-служки услышали поначалу стоны и всхлипывания, а затем храп из ванной кальдария, но, перетаптываясь с ноги на ногу, не посмели потревожить сон своего государя.
Варварская напасть. Карпы
«Эх, коня бы сейчас,
Что подобен дракону,
Чтоб умчаться
В столицу прекрасную Нара,
Среди зелени дивной!..»
Отомо Табито
Спящий император возлежал в ванной и грезил.
…Теперь он грезит уже второй половиной 245 года нашей эры, когда в пределы державы, а именно в Мёзию, не получая положенного серебра и злата, осмеливаются-таки, переправившись через Дунай-Дунавий, вторгнуться полчища варваров-карпов, возмущённых римской наглостью: Филипп отказал им в выплате дани, которой исправно откупался ещё Гордиан III да и многие другие их предшественники.
«Фу, какая мелочь… пузатая! Тьфу на этих некультурных дикарей! Да и ерунда всё это! На Балканах правит мой талантливый шурин Севериан. Раз он брат Отацилии, то, значит, и большой государственный деятель. Веятель и сеятель! Шурин – талантливый и отважный полководец, жена меня в этом заверила. Он с ними быстро разберётся. На раз-два!.. Ну, в крайнем случае на раз-два-три расправится!» – думает во сне император, причмокивает и потирает руки, пуская по воде волны, круги и рябь.
Пройдя, как сквозь оливковое масло, всю Нижнюю Мёзию, карпы выходят на оперативный простор и грозят теперь, растекшись, затопить собой все Балканы.
– Бездарный Севериан! Неумеха! Я разочарован, однако! – пеняет император Отацилии на её брата-проконсула Македонии и Мёзии.
– Нельзя списывать со счетов парня из-за случайной неудачи, – оправдывает близкого родственника императрица, сложив крестом на груди руки. – Это в первый раз! Он оплошал из-за никудышных советников и бестолковых полководцев, которые достались ему в наследство от трёх предыдущих Гордианов. Севериан доверился не тем, кому нужно было. В следующий раз у него всё получится! Надо дать парню второй шанс! И третий, и четвёртый… Уж на пятый-то он точно не оплошает! Семью надо беречь, холить и лелеять, на то она и семья! Другой такой у нас с тобой уже не будет! Чужие тебя могут предать и вероятней всего когда-нибудь так и сделают, а Севериан – никогда!
– Но он бесталанный! Сей мужчина, как выяснилось, бездарь!
– Зато верный! Горло за тебя, кому хочешь, перегрызёт!
– Всё-то приходится делать самому! – приходит к неожиданной для самого себя мысли август.
Поднятые по тревоге итальянские легионы во главе с Филиппом выдвигаются с одного полуострова на другой: с Апеннинского на Балканский.
«Бог ты мой! Какие свершения и военные победы мне предстоят! – думает во сне воодушевлённый император. – Юпитер… эээ… Иисус сулит мне славу и триумф!»
*****
Филипп спит. Ему снится, как римская армия, придвигаясь к кордонам, торжественным маршем вступает в красивый эллинский город, расположенный во Фракии.
– Что это за град? – спрашивает Филипп у греческого проводника.
– Это…
– Стоп, не надо… не учи учёного! Я сам всё знаю!
– Это…
– Молчать, я сказал! Я в курсе, что это Филиппополь…
– Это…
– Молчать! Иначе на кре… на плаху!
– Я только хотел уточнить и подсказать, что ваш Филиппополь, который строится на месте Шахбы, – он на востоке империи, в азиатской части державы. А тутошний Филиппополь, уже отстроенный и обустроенный, – наш, фракийский. Эллинский! Европейский! Другой! Он вам не ведомый избранник!
– Ещё как ведомый!
– Как?!! Вы разведали? По глазам вижу, что нет… Или?.. Да неужели..? – проводник остановился, чтобы перевести дух, и о чём-то задумался.
– Что неужели? Пронеслись вокруг метели?
– Неужели вы знаете, что почти шесть столетий назад этот град завоевал Филипп II Македонский? А завоевав, прославил его тем, что переназвал в свою честь. Неужели не ведаете?
– Ну, не знаю, и что?!.. эээ… Конечно, я в курсе этого! Однако сегодня сей град – мой! На период войны с карпами эти крепостные стены станут моей ставкой! Боевой резиденцией, где будут разрабатываться стратегические и тактические планы всей военной кампании! У меня два Филиппополя! И оба в честь меня! На кре… на плаху его! Взять его! Ату его!
Когда несчастного утаскивают на тот свет специально обученные телохранители-мавры, август повелевает:
– Легаты-пропреторы, легаты легионов, префекты легионов, трибуны и примипилы! Через час жду вас всех на кубок вина… эээ… на военный совет! Впрочем, одно не исключает другого. Мы победим, и враг сбежит!
– Так за царя, за Родину, за веру! – дружно гремит в ответ вся армия. – Ура!!! Ура!!! Ура!!!
*****
Филипп спит. Ему снится, что наступательные ратные планы срабатывают.
Тяжело дыша, Филипп видит в своих грёзах, как карпы отбрасываются за Дунай-Дунавий. Он сам преследует их в Дакии, упоённый счастием, будто ловит ещё один чин «Величайший».
Лёгкая и летучая арабская конница, словно эскадроны грядущих гусар, нещадно крошит, кроит и кромсает неорганизованные толпы варваров в пух и прах.
И даже в капусту.
«Вот бы снова Дакию захватить – там и золота было море, и серебра океан!» – внезапно вспоминает император слова, некогда оброненные сенатором Претекстатом, а дальше домысливает сам: – Вот он, источник новых поступлений в казну, покрытия её дефицита и долгов! Впрочем, мои долги и долги державы можно всем благосклонно простить – пусть кто-нибудь только попробует рыпнуться! Вот на какие деньги я дострою свой ближневосточный Филиппополь и проведу Секулярные игры в честь тысячелетия Рима».
Но в прекрасные линейные мысли августа вклиниваются сомнения: «Однако… чуть не запамятовал… нельзя забывать то, на что мне уже открыли глаза: Дакия уже давно наша и… и… и все драгоценные металлы из её недр уже выкачаны Траяном и докачаны теми, кто правил после него. Неужели на меня и моё благословенное правление, и правда, ничего не осталось?.. Казначеи и прочие финансисты, ищите женщину… эээ… ищите деньги, землю носом ройте, женщин я сам себе нарою!»
Императору всё чётче вспоминается тот разговор с сенатором Претекстатом, а заодно и грезятся картины и образы, сложившиеся в голове, исходя из беседы мимоходом. Плывут живые сюжеты в сером веществе: вот умирает царь Дакии Децебал, и его приближённые разбегаются кто куда. Вот дакийцы-предатели на огромных блюдах с голубыми каймами преподносят императору Траяну сто шестьдесят пять килограмм чистого золота и триста тридцать один килограмм столь же чистого серебра. Всё добро – из того самого клада, что был спрятан по приказу Децебала в реке Саргессия, чтоб эти ценности не достались врагу. Так предатели из числа поверженного народа выторговывают себе у римского императора-покорителя Дакии жизнь и безбедную старость внутри своей новой римской родины.