Страница 7 из 8
Офицеры, как и солдаты, проживали в палатках, разбитых прямо на пустыре. Летом была невыносимая жара, зимой – негде было согреться.
Из показаний С. Эфрона на допросе в 1939 году:
«Я там голодал и жил в палатке…Существовал на французском пайке, который получали все белые в галлиполийском лагере. Единственное, чем я занимался, это вёл группу по французскому языку из 3-х человек… Я голодал, так как паёк, который они мне давали, был голодным пайком.
Следователь: Где вы находились спустя 4 месяца вашего пребывания в Галлиполи?
– Я был в Константинополе у своего товарища – Богенгардта, который заведовал русским лицеем средней школы. Я проживал у него в общежитии до отправления меня в Прагу. Я там жил на иждивении Богенгардта…»[17]
Как видим, условия проживания «галлиполийцев» были очень суровыми. Поэтому каждый выживал – как мог.
Вполне понятно, что только железная дисциплина могла сохранить в лагере высокий воинский порядок и тот самый воинский дух, который мечтали истребить в русских их союзники. И врангелевское командование оказалось тут явно на высоте – помог опыт Гражданской войны.
Русский лагерь был разбит по всем правилам военного искусства и в соответствии с Полевым уставом. Быстро, будто грибы после дождя, по ротным линейкам выросли палатки. Поставили шатёр походной церкви, спроектировали спортивный городок; соорудили гауптвахту, хороший лазарет, и даже нашлось место для библиотеки.
Вскоре в городке Галлиполи действовало шесть военных училищ, две офицерские школы, гимназия, офицерские курсы. В корпусе выпускались журналы, имелись театральные подмостки, устраивались концерты, самой яркой звездой которых, несомненно, была известная русская певица Надежда Плевицкая. (Плевицкая являлась женой командира Корниловского полка генерала Скоблина. Запомним эту яркую пару.)
Во время исполнения певицы на глазах многих навёртывались слёзы, ведь пела Надежда Васильевна чаще про утраченную Россию:
Когда к Кутепову с инспекцией приехали французские генералы, они обомлели: глазам союзников предстал образцовый военный лагерь. Но больше всего поразили союзничков отсутствие среди русских какого бы то ни было уныния и сильное желание продолжать начатую борьбу. (Барон открыто заявлял, что до 1 мая 1921 года его войска непременно высадятся если не в Крыму, так в любом другом месте на Черноморском побережье России.)
Французы дружно улыбались, стараясь не показывать, что на душе их скребли кошки. Каждый промаршировавший перед их взором русский батальон в белых (скобелевских) мундирах вызывал в душе раздражение. Поэтому, когда в очередной раз встал вопрос о привлечении частей Русской армии против кемалистов, союзники категорично ответили Врангелю отказом – справимся, мол, сами, без вас. (Как показало время, не справились.)
Надо сказать, генералу Кутепову нелегко давалось то образцовое состояние подчинённых ему войск, которое так покоробило союзников. Только личное мужество и понимание высокой роли жёсткой дисциплины помогали этому человеку не терять силу духа. Но многие теряли…
С дезертирами и изменниками не церемонились. Когда несколько офицеров попытались убежать к туркам, в армию Кемаля, после их поимки каждого привлекли к военно-полевому суду. Всех расстреляли.
Достоянием западной прессы стала и казнь полковника Щеглова, который, будучи больным (свалила москитная лихорадка) и находясь в лазарете, пытался убедить молодых офицеров в том, что отныне истинной русской армией может считаться только Красная армия, оставшаяся там, на родине. Суд с этим никак не согласился, и героя Добровольческой армии (который, кстати, в одном из боёв был серьёзно ранен) также расстреляли…
В ноябре 1921 года (в годовщину взятия Крыма) ВЦИК РСФСР объявил амнистию участникам Белого движения, явившуюся своего рода дрожжами для измотанных душ фронтовиков. Несмотря на все старания офицеров, держать в жёсткой узде многотысячную вооружённую массу, не занятую, как они сами считали, «настоящим делом», было сложно. Поддерживать спокойствие в военном лагере приходилось с немалым трудом: неопределённость и бессмысленное прозябание на чужбине делали своё дело. То тут, то там вспыхивали ссоры.
Не лучше обстояли дела и в других лагерях – в Донском корпусе в окрестностях Константинополя (не более 20 000 человек, командир – генерал Фёдор Абрамов) и Кубанском корпусе на острове Лемнос (около 20 000 человек, командир – генерал Михаил Фостиков)[18].
Всех тяжелее пришлось русским на острове Лемнос. Достаточно сказать, что казакам для обживания предоставили самый пустынный и безводный берег. Постоянный сильный ветер, невыносимая жара, отсутствие дождей и дефицит пресной воды – всё это способно было свести с ума. Общее число русских беженцев, оказавшихся на острове, составляло 25 тысяч казаков и 4 тысячи гражданских лиц.
К дефициту воды прибавился дефицит еды. Вывезенные из России драгоценности казаки выменивали у местных жителей на хлеб, сыр, виноград. Если бы не казачья смекалка, умерли бы с голоду. Как-то один из беженцев наловил в море диковинных «гадин» с щупальцами, потом поджарил на огне, посолил, попробовал: ничего, есть можно, едали и хуже. Пристрастил к странной еде товарищей. А вскоре выяснилось, что осьминоги эти у местных что-то вроде деликатеса, поэтому почти весь улов стали выменивать на хлеб и сыр без всяких там «бабушкиных драгоценностей». Так вот и выжили.
Унизительнее всего был запрет покидать пределы лагеря. Окружённый двойным кольцом постов, лагерь надёжно охраняли иссиня-чёрные сенегальцы, которым помогали греческие жандармы. (Сенегальцев суеверные казаки боялись ничуть не меньше, чем чертяк из старых бабушкиных сказок.) Даже для посещения греческой церкви в городке Мудросе приходилось составлять списки и лишь после этого командами выходить из лагеря.
Такие же команды составлялись для сбора бурьяна, хвороста, колючки – всего того, что могло заменить дрова. Дело в том, что с дровами на чужбине, как в Турции, так и на Лемносе, было хоть плачь. Нет, союзники их, конечно, выдавали, но – так, номинально. Хотите знать, сколько это – «номинально»? По 600 г на человека в сутки. 600 г – это, извините, полполена. Вот такая арифметика…
Стоит ли говорить, что умирали казачки на чужбине сотнями! Особенно богатую жатву косили эпидемии – тиф, оспа, дизентерия. Первым в лагере умер восьмилетний сын одного из генералов, после которого только детей на местном кладбище русские оставили более восьмидесяти. Так уничтожался казацкий генофонд…
Тем не менее стойкости духа казакам было не занимать. Приказ союзников о сдаче личного оружия вызвал в лагере волну недовольства. «Лучше умрём с оружием, чем сдохнем, как скоты!» – кричали кубанцы. Французы, конечно, для блезиру возмутились, но пошли казачкам на уступки, оставив каждому офицеру по пистолету, казаку – по шашке. А иначе – никак…
Рано или поздно всё заканчивается. Недаром же надпись на перстне библейского царя Соломона гласила:«И это пройдёт…» Прошло. Терпение союзников закончилось уже через полгода. Именно столько понадобилось войскам доблестной Антанты в лице французов и англичан иметь под боком боеспособную русскую армию, да ещё её и содержать.
17
Маэль Фейнберг, Юрий Клюкин. «Дело Сергея Эфрона». // «Столица». № 38 (96), сентябрь 1992 г., с. 60.
18
К концу апреля 1921 г. в Чаталджи осталось чуть более 2800 человек, остальные были переброшены в другие лагеря.