Бал Хризантем

Отказала и другому, явившемуся на свидание с иллюстрированной энциклопедией прерафаэлитов. «Это вам вместо цветов», – ошарашил ухажер. За обедом в итальянском ресторане он ел и рассказывал о художниках – Годварде, Уотерхаусе, Хьюзе. Красный мясной соус капал на его огромный, прикрытый белой салфеткой живот. Еду все подносили и подносили. Челюсти его месили и месили: равиоли с ягненком в томатном соусе, тальятелле с лососем, тортеллини из пармской ветчины… На одутловатом лице Дора насчитала восемь неприятных коричневых бородавок. Увлекшись, собеседник часто прихватывал кончик носа двумя пальцами, будто проверяя, не намокло ли, при этом большой непременно залезал в глубокую темную ноздрю. Жест показался Доре чересчур вульгарным. Да и манера размахивать руками и громко говорить ее тоже напрягала. Позже выяснилось, что кавалер работал прорабом на большой стройке. Тогда, глядя на него, Дора сочинила, пожалуй, свой первый в жизни стих: «Он сказал ей, ковыряя в носу: а не съесть ли нам по тирамису…» Воистину, не знаешь, где подкараулит тебя вдохновение!

От следующего претендента – длинного, худого, дерганого гражданина, художника с испанской бородкой и изумрудной бабочкой на жилистой шее – она и вовсе бежала, как только разглядела его изрытую молью широкополую фетровую шляпу с припудренными нафталином полями.

«Все! Пусть сгинет моя красота и молодость без любви и обожания… Но на амурные сайты я больше не хожу. Буду в реале знакомиться. Там хотя бы сразу видно, кто есть кто. А то ждешь рыцаря на белом коне, а на свидание приходит даже не конь – козел! Неее, мне такие потрясения ни к чему», – твердо решила Дора и немедля удалила свои анкеты со всех лямурных сайтов.

Теперь, когда сына призвали в армию, а она так и не смогла найти замены своему начитанному лезгину, ей стало еще тоскливей. Но Дора бодрилась. По выходным, нагруженная провиантом, моталась в ближний пригород, где сын Лешка нес службу.

Через вертушку КПП ее пропускали в комнату свиданий. Она усаживалась за облезлую парту на жесткий стул и ждала.

В воскресный день все столы, расположенные в два ряда, были заняты друзьями-родственниками новобранцев. В душной комнате стоял резкий запах стряпни. Понаехавшие группировались вокруг какого-нибудь лопоухого бойца, воркуя, наперебой закладывали ему в рот куриные окорочка, колбасные кружки и конфетки. Не успевая прожевывать, дитятко лило себе в горло томатный сок, а на вопросы родичей только мычало и кивало бритой головой.

Вот и нынешним воскресеньем, дожидаясь сына, Дора притулилась в уголке гостевой комнаты на стуле. На столе рядом уже откушали и убирали кости в пакет. Сейчас придет ее Лешка. Высматривая его через окно, она нащупала в сумке еще теплого, завернутого в фольгу и газеты цыпленка. Но сын все не шел. Чернявый боец с красной повязкой на рукаве бежал по дорожке к КПП. А через минуту дневальный попросил ее пройти с ним в штаб. Подхватив сумки, она двинулась вслед за солдатиком.

Робея от неожиданности и неизвестности, зашла в кабинет. Командир части, крепкий лысый мужичина при больших звездах, посмотрел на нее исподлобья. Второй, хмурый офицер, сидел за столом напротив, сжимая в руках связку ключей.

– Присядьте, – обратился к ней лысый, и мир качнулся в испуганных глазах Доры. Она медленно опустилась на стул. – Сын ваш сейчас в госпитале. Да вы не волнуйтесь. У нас тут один тоже слегка пробежался по плацу – и трындец. Сердце не выдержало. У него сердце раза в два больше, чем положено было. И у папы было. В военкомате проглядели. Он у вас на гражданке не болел? Может, пил? Или чего хуже?

– Нет, – еле вымолвила Дора, бледнея.

– Ладно. Вы можете к нему проехать. Капитан Колотухин объяснит, как.

Колотухин – огромный, метра под два. Глаза синие-синие. Красавец. Вывел ее в коридор. Они спустились к выходу. Внизу, на крыльце штаба, капитан прищурился от яркого солнца и, глядя в сторону, пробубнил: «Щас за бойцом поедут. Вы на КПП обождите, «санитарка» вас подхватит до госпиталя».

Помолчал и, сильнее сжав в кулаке связку ключей, спокойно добавил: «Вырвал бы я клоуну вашему ноги из задницы, чтоб больше по шлюхам не бегал и не бухал. Да он, сука, больного включил!»

Ни раздражения, ни ненависти в словах капитана не было. Ясно было одно: дали б волю – убил! Вот этими самыми ключами и убил бы.

– Был у нас уже один такой, продюсер, падучего изображал, – Колотухин смотрел скучающим взглядом поверх Дориной головы. – Так мамаша его тоже приезжала, как сейчас помню, Марина Эдуардовна, учительница французского. Тоже убежал и пил неделю. Дома, правда, пока та не позвонила – заберите!

– Не может быть… Как же это… – бормотала Дора. Услышанное не укладывалось в голове. Но Колотухин продолжал ее пугать, бесстрастно и убедительно. Он в окно от нас в одних трусах и тапочках со второго этажа сиганул… В сугроб. Мороз, помню, градусов двадцать. Так мы его упаковали в одеяло и в багажнике – в часть. К батарее приковали и миску поставили с едой.

Глаза Доры все больше округлялись, но Колотухин не замечал ее испуганного изумления.

– У него отходняк – воет, как собака. Вонючий, грязный. Мамаша-фифа приехала – деньги привезла. Мы его прямо в части закодировали. У нас один капитан кодировался. Своего врача привез и закодировал продюсера. Он нам еще спасибо сказал и дослужил нормально. Ничего, всяких ломали. Разберемся и с вашим.

– Не может быть… Что ж теперь будет…

– Я б его под трибунал! Но командиру в этом году поступать в академию. Так что… Вы с сыном своим поговорите и объясните, что в дисбате я для него коечку зарезервировал. Еще один финт – и пойдет обживать.

Через час она дотряслась в разбитой «санитарке» до гарнизонного госпиталя. Сын показался ей возбужденным – глаза лихорадочно горели. Дора потрогала губами лоб.

– Сынок, как же это? Тебя били? – она вспомнила увесистую связку вроде кастета в руках Колотухина. – Ключами? Зачем ты покинул часть?

– За пивом! Сержант ночью поднял. Родина-мать зовет. Пива хочет. Роди нам пиво, говорит. Не родишь – прокачают.

– Что это? Как? – в глазах ужас.

– До потери пульса.

– Сынок, ну обещай мне, что не будешь пить. Я вот тебе цыпленка… Сигарет, как просил. А вот, – рука ее вытянула из пакета жестянку. – Нет. Колотухин запретил, – пиво скользнуло на дно пакета. – Обещал, если все осознаешь, то и не накажут. А что болит-то у тебя? Голова? Сердце? – Она принялась ощупывать сына. Тот отшатнулся.

– Ничего не болит уже.

– Вот и хорошо. Потерпи. Уже недолго осталось, – она сунула ему в руку пакет. – Я пойду. А то автобус потом долго ждать. Давай, сынок, не болей. Я приеду в следующие выходные.

Расстроенная Дора не понимала, как же так. Она вздыхала, но винить себя даже не думала. Авось обойдется. Сын дал ей слово больше не бегать, а командир – не привлекать к суду. Все и обошлось. Правда, услали в дальнюю часть Лешку. В лес дремучий. Колотухин позвонил через неделю, мол, жив-здоров ваш ребенок. Ждите, мать. Отдаст Родине, как положено, год своей молодой жизни и пусть катится ко всем чертям. В общем, успокоил ее Колотухин и даже обрадовал. Ждать со спокойным сердцем легче, любая мать знает. Даже такая нерадивая, как Дора.

Глава вторая

Яркий и теплый октябрь не отпускал бабье лето. Вместо набрякшего серого неба, над головами прохожих светило вполне румяное солнышко, разогревавшее атмосферу так, что некоторые особы женского пола все еще щеголяли в туфлях. Приятно было, ни о чем не думая, идти по сухим тротуарам, любоваться одетыми в «багрец и золото» деревьями, тихо напевая какую-нибудь ерунду вроде «купила мама Леше отличные галоши, галоши настоящие, красивые, блестящие…» и радоваться своим новым сапожкам из лакированной кожи, купленным по случаю почти задаром.

На остановке Дору догнал автобус. Сапожки, хоть и были удобными, но мизинцы, сдавленные обновой, стали робко сопротивляться, напоминая о себе легким жжением. Дора заскочила в автобус и, усевшись, стала смотреть в окно. Солнце еще припекало. Закрыв глаза, она представила себя в шезлонге на берегу моря с бокалом джуса в загорелой руке. Ей так хотелось на море… Но теперь она ехала на смену в «Золотую иглу», куда недавно устроил ее счастливый «несчастный случай».