Страница 4 из 11
«И тем не менее уже давно, – продолжает Оппенгеймер, – должно было быть предписано более тонкое понимание природы человеческого познания, отношений Человека и Вселенной».
И я принялся за раскопки в сокровищницах науки и техники сегодняшнего дня, принялся, конечно, не имея опыта, с простодушием и изумлением, которые были, быть может, и опасны, но зато способствовали рождению сравнений, сопоставлений, озаряющих сближений. И тогда я вновь отыскал некоторые из своих старых убеждений в бесконечном величии человека, позаимствованных из области эзотеризма и мистики.
Но вернулись они ко мне в другом состоянии. Теперь это были убеждения, которые поглотили живьем формы и действия человеческого разума моего времени, примененные к изучению реальностей. Они не были больше «реакционными», они смягчили антагонизмы, вместо того чтобы обострить их. Очень серьезные конфликты, такие как конфликт между материализмом и спиритуализмом, индивидуальной и коллективной жизнью, расплавлялись под действием высокого накала мысли. В этом смысле они были больше не выражением выбора, и поэтому – разрыва, но выражением становления, преодоления, обновления, то есть, иначе говоря, бытия.
Танцы пчел, такие быстрые и нескладные на первый взгляд, выписывают в пространстве точные математические фигуры и являются на самом деле способом передачи информации – языком. Я мечтаю написать роман, где все встречи человека за время его жизни, – мимолетные или оставляющие глубокий след, вызванные тем, что мы зовем случаем или необходимостью, – описывали бы такие фигуры, выражали ритмы, были бы тем, чем они, может быть, и являются на самом деле: умело построенной речью, адресованной душе для ее совершенствования, речью, из которой ей удается понять в течение целой жизни лишь несколько слов без продолжения. Мне кажется порой, что я понимаю смысл этого человеческого балета вокруг меня, угадываю, что говорят мне движения существ, которые приближаются, остаются или удаляются. Потом я, как и все, теряю нить до следующей грубой и все-таки фрагментарной очевидности.
Я шел от Гурджиева. Нежная дружба связывала меня с Андре Бретоном. Через него я познакомился с Рене Аллео, историком алхимии. Однажды, когда мне понадобился научный консультант для серии научно-популярных книг, Аллео познакомил меня с Бержье. Речь шла о работе для пропитания, и я мало думал о науке, все равно, популярной или нет. Однако эта совершенно случайная встреча на долгое время определила мою жизнь, соединила и ориентировала все самые значительные интеллектуальные и духовные влияния, которые я испытывал от Вивекананды до Генона, от Генона до Гурджиева, от Гурджиева до Бретона, и в зрелом возрасте привела меня к исходной точке: к моему отцу.
За пять лет напряженной и счастливой совместной работы, исследований и размышлений мы подошли к. новой, и как кажется, перспективной точке зрения. Это то, чем занимались, хотя и на свой лад, сюрреалисты лет тридцать назад. Но мы вели свои поиски по-другому: мы шли не от сна и подсознания, но со стороны сверхсознания и высших состояний сознания.
Мы назвали созданную нами школу «школой фантастического реализма», поскольку она, при всей симпатии ко всякого рода интеллектуальному эзотеризму, к причудливому и живописному не выставляет, впрочем, его на всеобщее обозрение.
«Путешественник упал замертво, пораженный живописью», – говорил Макс Жакоб. Мы не отрываемся от корней, не изучаем периферии реальности – напротив, мы пытаемся устроиться в ее центре. Нам кажется, что разум, как только он будет сверхактивизирован, обнаружит фантастическое в самом сердце реальности. Фантастическое, которое зовет не к бегству, но, скорее, к глубокому приятию действительности.
От недостатка воображения литераторы и художники ищут фантастическое где-то вне реальности, в облаках. Однако фантастическое, как и другие ценности, должно быть вырвано из чрева земли, из реального. И подлинное воображение – нечто совсем иное, чем бегство в ирреальное. «Никакая способность ума не достигает больших глубин, чем воображение; оно – великий ныряльщик».
Фантастическое обычно определяют как нарушение естественных законов, как проявление невозможного. Для нас это вовсе не так. Фантастическое – это наглядная демонстрация естественных законов, непосредственный контакт с действительностью, не профильтрованный через покрывало интеллектуального оцепенения, привычек, предрассудков, конформизма.
Современная наука говорит нам, что за видимым есть сложное невидимое. Стол, стул, звездное небо в действительности совершенно отличны от того представления, которое мы о них составили. Именно в этом смысле Валери говорил, что в современном сознании «чудесное и позитивное заключили удивительный союз». Мы попытались показать как можно более ясно, что такой союз между чудесным и позитивным действителен не только в области физических и математических наук. То, что верно для этих наук, несомненно, верно и для других аспектов существования: антропологии, например, или современной истории, или индивидуальной психологии… или социологии. То, что играет роль в естественных науках, вероятно, важно и в науках, изучающих человека. Очень трудно соединить эти представления, потому что в науке о человеке собрались все предрассудки, включая те, которые сегодня уже изгнаны из точных наук. И в области, такой близкой нам и такой волнующей, исследователи беспрестанно пытались все свести в одну систему, чтобы наконец ясно увидеть: Фрейд способен даже «Капитал» объяснить с позиций психоанализа.
Когда мы говорим «предрассудки», то правильнее было бы сказать «суеверия». Существуют суеверия древние и современные. Для некоторых людей непонятно развитие цивилизации, если не допустить у самых ее истоков существование Атлантиды. Для других – достаточно марксизма, чтобы объяснить появление Гитлера. Некоторые видят во всяком гении Бога, другие же замечают только его пол. Мы хотели бы сделать ощутимым союз между чудесным и позитивным в отдельном человеке или в человеке общественном, так же, как он ощутим в биологии, физике или современной математике, где о нем говорят очень открыто и прямо: об «ином абсолютном», о «запрещенном свете» и «мере странности».
«На космическом уровне вся современная физика учит нас тому, что только фантастическое имеет шансы быть истинным», – сказал Тейяр де Шарден. Но для нас «феномен человека» должен также измеряться на космическом уровне. Об этом говорят самые древние и мудрые книги. Об этом же свидетельствует и наша цивилизация, которая начинает запускать ракеты к другим планетам и ищет контакт с иными разумными существами. Так что наша позиция – это позиция свидетелей реальностей нашего времени.
При ближайшем рассмотрении в нашей позиций, которая вводит фантастический реализм естественных наук в сферу науки о человеке, нет ничего оригинального. Мы отнюдь и не претендуем на оригинальность. В идее применения математики к гуманитарным наукам нет действительно ничего потрясающего, однако она дала действительно новые и важные результаты. Идея о том, что Вселенная, может быть, совсем не то, что мы о ней знаем, не оригинальна: но посмотрите, сколь многое перевернул Эйнштейн, применив ее. Наконец, очевидно, что такая работа, как наша, написанная с максимальной честностью и минимальной наивностью, должна вызвать немало вопросов. Мы не думаем, что какая-нибудь система, как бы искусна она ни была, могла бы полностью осветить совокупность всего живого. Даже будучи марксистом, не стоит игнорировать то, что Гитлер иной раз с достоинством утверждал, что он связан с Высшим неизвестным. И как бы ни поворачивали во все стороны медицину Пастера, из нее долго не могли сделать выводов, что болезни вызываются животными, слишком маленькими, чтобы их можно было увидеть. Тем не менее возможно, что существует глобальный и окончательный ответ на все наши вопросы и что мы просто его не услышали. Ничто не исключено. Мы не открыли никакого «гуру», не стали последователями нового мессии, не предлагаем никакой доктрины. Мы старались открыть читателю как можно больше дверей, и, так как большая их часть открывается вовнутрь, мы просто отошли в сторону, чтобы дать ему пройти.