Страница 4 из 12
На то, что его записки будет читать сам царь, Александр Иванович даже не рассчитывал, поэтому был польщён и смущён одновременно. Запинаясь и краснея под пронзительным взглядом государя, он долго говорил о непорядке в армии, о бездарности военных и штатских чиновников, творящих произвол и несправедливость и доведших страну почти до революции. Закончил призывом созвать Земский собор и пообещать демократические реформы — «это успокоит страну».(**) Император остановился, повернулся и долго-долго изучающе разглядывал собеседника, как будто пытаясь найти ответ на какой-то очень важный для себя вопрос. Наконец он встряхнул головой, взял Гучкова под руку и почти прошептал на ухо:
— Уважаемый Александр Иванович! А вы замечали, что нигде и никогда не происходит столько подлостей, как в борьбе за справедливость? Кого нам постоянно ставят в пример? Британию? Америку? Францию?… Ту самую Америку, в которой «Бог сделал людей сильными и слабыми, а полковник Кольт уравнял их шансы»? Ту самую Францию, в которой декларировали: «Убивайте всех! Господь отличит своих»? И вот теперь они учат нас демократии, скромно умалчивая, что их демократия — это не власть народа, а власть демократов…
— Простите, Ваше Величество, но я не могу согласиться с такой трактовкой…
— А я на ней настаиваю. Демократ — это политик, хорошо знающий, что такое права человека, но плохо разбирающийся, что такое человек. А обыватель, самый простой и совсем не идеальный, хочет всего две вещи. Первое, чтобы в стране не было никакой коррупции. И второе, чтобы за недорого можно было обойти любой закон. Противоречие налицо. Вот оно и цветёт пышным цветом в странах так называемой демократии и ещё не раз выйдет боком и населению, и правительству.
— Ну хорошо, — непокорно затряс головой Гучков. — Наша собственная система нас уже не устраивает, западные примеры выглядят сомнительно. Какой же избрать путь?…
— А это всё зависит от того, какой результат вы ждёте от демократических реформ, — не дал договорить император. — Вам нужен честный, исполнительный и главное — ответственный чиновник или поговорить о таком? Земский собор его может долго и нудно обсуждать. А создать, воспитать, организовать может только сильная, централизованная и жестокая власть. Жестокая! Я надеюсь, Вы понимаете, о чём я говорю?
— Э-э-э-э-э…
— Я имею ввиду элементарную ответственность за свои действия, Александр Иванович, как необходимое условие существования государства. Это готовность чиновника к негативным последствиям своих просчетов, не говоря уже про преступления. Вы видели когда-нибудь строителя моста, который становится под опорой во время испытания на прочность? А я видел! (***) Это и есть пример высшего проявления ответственности. Он готов умереть, если допустил ошибку! Вот и чиновники должны точно также отвечать за результат своей работы… Они должны ПОСТОЯННО стоять под опорами построенного ими моста! Они должны там жить! Если этого нет, то власть, которую они представляют, стремительно деградирует и гарантированно погибает в борьбе с конкурентами…
Гучков уже просто стоял и смотрел на императора, не замечая, что делает это с открытым ртом.
— Дворяне возникли именно как служивое сословие, сиречь чиновники, — продолжал император, — и дворянская честь предполагает бросать перчатку обидчику и пускать себе пулю в висок в случае осознания собственного позора. Но факт мздоимства и казнокрадства среди дворян почему-то не считается оскорблением, позор которого смывается кровью…. А ведь это оскорбление конкретным чиновником всего служивого сословия… Из-за одной паршивой овцы будут считать паршивым всё стадо. Но оно глухо, немо и озабочено сохранением своих привилегий. И знаете, что в результате произойдёт? Ему бросит перчатку другое сословие и в этой дуэли уже не будет ни правил, ни секундантов, а только тотальное истребление. Впрочем — вы же изучали историю и знаете, как славно поработала гильотина в революционной Франции? Думаете, Россия избежит подобной чистки? Я считаю, что нет…
— Ваше императорское величество, мне кажется что вы излишне мрачно…
— Ваше превосходительство, — император впервые обратился к Гучкову по его титулу в соответствии табеля о рангах, — я хочу бросить вызов коррупции и непотизму, невежеству и бюрократизму, живьём пожирающим Отечество. Я знаю обстоятельства вызова вами на дуэль инженера КВЖД, оскорбившего Россию, и поэтому предполагаю в вас соратника. Поэтому спрошу прямо — вы согласны быть моим секундантом?
Ошарашенный Александр Иванович смог только кивнуть, после чего время для него понеслось вскачь.
— Реформировать систему, будучи ее частью, невозможно, — быстро и отрывисто говорил император, увлекая Гучкова в свой кабинет. — Для этого потребуется создать внешние службы контроля, а может быть даже и параллельные органы управления. В этом нет ничего страшного. Вы же не живете в той комнате, где идет ремонт, не так ли? Но сначала осветим проблему, которую предстоит решать… Да вы садитесь, Александр Иванович, устраивайтесь поудобнее в кресле, разговор сегодня будет долгий.
Император вытащил трубку, с сожалением покрутил её в руках, очевидно прикидывая, сколько он уже сегодня курил и, вспомнив категорическое требование врача, со вздохом опустил в ящик стола. Вытащил какой-то документ, быстро взглянул на Гучкова, как будто решая, показывать ему бумагу или нет. Покачал головой, положил обратно. Задумался… Начал медленно и глухо, как будто делая над собой усилие:
— У нас огромная брешь в системе управления и в эту брешь лезет всякая нечисть. Чем у нас только не управляют! Внешними делами, внутренними, торговлей, образованием и даже религией. А политикой не управляет никто. Это дитя у которого всегда семь нянек, а оно всё равно без сглазу…
— Простите, Ваше Величество, но я не совсем понимаю, как можно управлять политикой? Для меня это — среда, в которой существует весь государственный аппарат, — слабо сопротивлялся Гучков, тем не менее заинтересованно слушал.
— Как раз средой и требуется управлять в первую очередь. Заставлять человека делать то, что он делать не хочет, долго, хлопотно и малопродуктивно. Легче изменить условия, при которых он сам сделает то, что от него требуется. Однако что вы вообще понимаете под управлением? — прищурил император глаза, еле видные под бинтами.
— Распоряжения, приказы, контроль над их выполнением…
— Управление, уважаемый Александр Иванович, это прежде всего план, где написано, куда вы хотите попасть и каким образом. А во вторую очередь это — ресурсы: время, деньги, машины и главное — люди. Кадры решают всё! А когда люди перестают быть толпой и становятся ресурсом? Когда они реагируют и действуют предсказуемо, что есть первый признак организации… Ну а теперь вернемся к политике. Итак, у нас есть цель. Я ее озвучил и вы меня поддержали. Мы даже сошлись в способе достижения этой цели — через прививку ответственности перед Отечеством чиновникам и вообще всем, кто своими действиями на политику влияет. А теперь вопрос — какая организация всё это будет делать? Кто будет осуществлять разработку планов, обеспечивать их ресурсами и, как вы правильно заметили, отдавать приказы и контролировать их выполнение?
— Ваше Императорское Величество, — пробормотал Гучков, вы меня постоянно ставите в тупик. Разве не монарх в нашем богоспасаемом Отечестве осуществляет высшее руководство и контроль?…
— Александр Иванович, дорогой… а давайте я вас угощу чаем, — неожиданно предложил император и с усилием нажал на звонок, стоящий рядом с пресс-папье. — А после вместе поищем выходы из этого тупика…
Гучков не спеша цедил ароматную, вишневого цвета влагу и мучительно думал, что его так смущает во внешности царя? Бинты? Побывав на двух войнах, он научился не обращать на них внимание. Смелые рассуждения и неожиданные умозаключения? Он никогда не общался с монаршими особами и ему просто не с кем и не с чем сравнить. А что тогда? Глаза? Точно — глаза, точнее — взгляд. Сейчас, когда лицо императора было укутано белым, ничто не отвлекало от его глаз и Гучков мог поклясться, что этот взгляд никак не может принадлежать человеку моложе его самого на шесть лет. Это был взгляд древнего старика и выражение «мумия египетская», застряв в голове при первой встрече, неотступно вертелось в мыслях Гучкова каждый раз, когда он украдкой смотрел на государя. Только вертелось оно, не как насмешка, а как мистический страх при столкновении с чем-то потусторонним.