Красный (ЛП)

- Я, безусловно, соблазнил бы ближайшего человека, - ответил Малкольм. - Даже если бы мама не умирала.

- Могу себе представить.

- Не стесняйтесь представлять меня соблазняющего кого-то. Рекомендую.

- К сожалению, это не было большим соблазном, - ответила она. - Он был молод, красив и, что самое главное, жил в пяти футах от нас. Мы говорили в коридоре, когда там сталкивались. Однажды вечером из квартиры вышел сосед и шикнул на нас за то, что мы смеялись, поэтому я пригласила его войти, чтобы закончить разговор. Мама уже спала. Каждый день, в девять вечера она уже спала, всё из-за таблеток. Я не планировала затащить его в постель, но кровать была единственным местом в комнате для гостей, куда можно было сесть. - Она улыбнулась, вспоминая, как лишила девственности Райана на старинной латунной кровати. Ей пришлось ухватиться за спинку кровати, чтобы та не стучала о стену.

- У вас на то были все основания, веская причина, - добавил Малкольм. - Любой, кто пережил то, что пережили вы нуждался бы в комфорте, которое дарит другое тело в вашей постели. Вы скучаете по нему?

Она пожала плечами.

- Я скучаю по тому времени. Днем у меня была мама, а ночью любовник. Это были драгоценные несколько месяцев для меня. После ее смерти я продала квартиру, чтобы оплатить некоторые медицинские счета. Но сохранила кровать. Мама купила ее много лет назад на частной распродаже. Мама говорила, что та когда-то принадлежала куртизанке, и она не удержалась и купила ее. Мама купила бы что угодно, если бы у вещи была интересная история.

- Хорошая кровать. Уверен, она скучает по вам. Вам следует проводить в ней больше времени, желательно со мной.

Она тоже скучала по кровати. Хотя ее роман с Райаном был недолгим, всего три месяца, отвлечение было восхитительным. Все лето они были любовниками, и она знала дату конца их отношениям с самого начала - сентябрь, когда Райан уедет в колледж. Он был девственником, чистый лист, и она научила его, как доставить ей удовольствие... и он делал это два, а иногда и три раза за ночь. Он приходил около десяти, присоединялся к ней на старинной латунной кровати, где она уже ждала его обнаженной. Они занимались любовью часа два, а то и больше, прежде чем он возвращался в свою квартиру дальше по коридору. Они не говорили друг с другом ни о чем, кроме секса. Это было все, что у них было общего. И все же она скучала по нему, или, если точнее, скучала по нему - сексу, засыпать с влажными бедрами, просыпаться с чувствительными губами, чувствительными сосками, иметь тайную причину улыбаться, когда никто не замечает. Малкольм предложил ей все это, плюс деньги, чтобы спасти галерею. Как она могла отказаться? И все же...

- Презервативы? - спросила Мона. Она не использовала их с Райаном, но Райану было восемнадцать, и он был девственником.

- Нет, - односложно ответил он.

Она так и думала. Никто не платит миллион, чтобы трахаться со слоем латекса между телами.

- Но вам не о чем беспокоиться, - ответил он. - Я ничем не заражу вас.

- Это утешает. Одна ночь в месяц или два?

- Это все, - ответил он. - Но уверяю вас, это будут очень долгие ночи для нас обоих.

- Десять ночей – это по сто тысяч долларов за трах. Вы ведь понимаете, что переплачиваете мне, верно?

- Понимаю, кажется, немного, но, дорогая, я буду трахать вас больше, чем один раз за ночь. Вы их заслужите, обещаю. Если вы хоть немного похожи на других женщин, которых я знал, я не сомневаюсь, что мои траты будут оправданы.

Двенадцать месяцев. Несколько ночей. Четыре или пять раз за ночь, если не больше. И все это за миллион долларов.

- Если хоть одна из ваших картин краденая...

- Дорогая моя, я любитель проституток, развратник, и извращенец, но не вор.

- Простите, но я должна была спросить, - ответила она. - Кража произведений искусства - четвертое по величине международное преступление после торговли оружием, наркотиками и людьми.

- Только четвертое? - спросил он с отвращением. Он вздохнул, словно разочаровавшись в этом мире. - О вкусах не спорят.

Эта фраза была решающей. До этого момента она находилась на распутье, разрываясь между нуждой в деньгах и желанием сохранить достоинство. Но когда он слегка закатил глаза, словно оскорбленный тем, что кто-то считает наркотики или оружие более ценными для кражи и продажи, чем искусство... она выбрала дорогу и попала прямо в руки Малкольма.

- Один миллион долларов, - повторила она. - У вас карт-бланш на год. Встречаться будем здесь. Таково соглашение?

- Все верно. Вы говорите да? - спросил он.

- Сделка закроется через год? Вы не станете ожидать большего от меня? Любые просьбы, сексуального или иного характера? Долю галереи? Поддельное происхождение?

- Ничего подобного. После нашей финальной встречи, вы больше меня не увидите. Никогда.

Никогда?

- Ну... несомненно, вы доказали свою честность с картиной Рейнольдса, - сказала она. - А я пообещала маме не продавать «Красную».

- Обещания на смертном одре самые серьезные, - сказал он. - Мы должны удержать их любой ценой.

- Откуда вы узнали, что это было предсмертное обещание?

- Предположение. Понимаете, я сам такое принял.

- Вашей матери?

- Нет. Если она что-то и говорила обо мне на смертном одре, то только проклятия в мой адрес. К счастью, я был в это время в другом месте, - ответил он с улыбкой. Она никогда не понимала словосочетания "убийственно красивый" до встречи с Малькольмом, но когда он покинет эту комнату, она будет чувствовать себя опустошенной, если его больше не будет рядом. Все это имело смысл.

- Мама любила эту галерею, - сказала она. - Это была ее жизнь. Теперь, когда она ушла, это может быть моей смертью.

- Мона, я этого не допущу. – Казалось, ее имя забавляло его.

- У меня такое чувство, что я об этом пожалею...

- У меня есть ощущение, что не пожалеете.

- Так и думала, что вы так ответите.

- Да, - признался он. - Но вы скажете то же самое через год. Полагаю, вы примете гонорар в пятьдесят тысяч долларов от Рейнольдса в качестве первоначального взноса?

- Думаю, так будет разумно, - согласилась она.

- Значит, мы договорились?

Что она теряет? Кроме здоровья, здравомыслия, безупречного досье, бизнеса, и своей жизни?

- Мы договорились, - ответила она.

Он хлопнул в ладоши, потер их и встал.

- Отлично. Именно это я и хотел услышать уже очень давно. Мы начнем завтра ночью.

- Так быстро?

- У вашей вагины есть более важные дела? - спросил он с издевкой.

- Значит завтра ночью. Есть... - Она остановилась, не совсем понимая, о чем спрашивает. - Есть правила? Ожидания от меня? Просьбы?

Он поднял палец, приглашая ее сесть и подождать. Она села. Она ждала. Он подошел к ее книжной полке и внимательно прочитал названия, снова положив руку на подбородок, как в первый вечер. Наконец он, казалось, нашел то, что искал. Он взял с полки большую белую книгу и принялся перелистывать страницы. Затем он вернулся к ее столу, прихватив с собой книгу.

- Вот это, - сказал он, кладя раскрытую книгу на стол и указывая на фотографию картины. - Я бы хотел, чтобы вы ждали меня в такой позе.

Картина на фотографии была ей хорошо знакома - Олимпия Мане, портрет молодой обнаженной девушки, лежащей на кровати с поднятой головой и смотрящей прямо на зрителя. Это была печально известная картина, где Мане насмехался над уставшей старой Венерой, возлежащей на своей кровати. Олимпия была проституткой и к тому же бесстыдницей. Когда картину впервые выставили на всеобщее обозрение, толпа сочла ее настолько вульгарной, что захотела разорвать в клочья.

- Значит, я буду вашей Олимпией.

- За ту сумму, что я вам плачу, вы будете для меня всем, чем я пожелаю.

Она подняла на него глаза и встретилась взглядом. Впервые с тех пор, как они встретились, он прикоснулся к ней. Он прижал ладонь к ее щеке, погладил изгиб скулы большим пальцем. Такая большая и теплая ладонь. Она действительно поверила, что пожалеет об этом соглашении. Но сейчас она не жалела.