Красный (ЛП)

Она прикоснулась к лицу мужчины на картине и полюбила его. Как она могла не полюбить такое прекрасное изображение разбитого сердца? Ей хотелось заползти в картину, прижать его обнаженное тело к своему и запечатать рану на его груди своей собственной плотью.

- Малкольм, - прошептала она. Неужели он послал ей сообщение с этой картиной? Неужели она разбила ему сердце? Не это ли он пытался ей сказать?

Нет. Бессмыслица. Она захлопнула книгу и поставила ее обратно на полку. Книга упала с полки, потому что мужчина трахнул ее со всей своей уязвленной мужской гордостью, и земля содрогнулась, когда было задето мужское самолюбие. Вот и все.

Она зашла в ванную, расположенную в галерее, и смыла сперму Себастьяна с себя, как только смогла, прежде чем вернуться в заднюю комнату. Кровать звала ее. Она стянула покрывало. Себастьян не вымотал ее сексом, но он утомил ее последующей истерикой. Она поспит, и когда проснется, то забудет обо всем этом.

Через несколько секунд после того, как ее голова коснулась подушки, она глубоко погрузилась в бессознательное состояние, и ей приснилось, что она проснулась и увидела Малькольма в постели рядом с ней. Она была счастлива видеть его во сне, и еще больше радуясь его наготе. Она легла на него и погрузила его член в себя. Он прижал руки к груди, и она попыталась пошевелить ими, но он не поддавался.

- Я скучала по тебе, - сказала она, объезжая его.

Он покачал головой.

- Ты прогнала меня.

- Я не хотела, - ответила она. Внутри нее он казался огромным, и быть наполненной им было облегчением. - Ты напугал меня.

- Я не сделал тебе больно, - сказал он.

- Я думала, что сделал. Но нет. - Она коснулась его лица, губ, заглянула в глаза, такие же темные, как ночи, которые они провели вместе. - Вернись ко мне, Малкольм. Я прощаю тебя. И ты меня прости.

- Не знаю, смогу ли я.

- Почему нет?

- Поэтому. - Он убрал руки с груди, открыв гротескную дыру, черную, красную и дымящуюся, и кровь, бьющую из перерезанной артерии.

Она проснулась от собственного крика.

Мона села в кровати. Ее всю трясло. Прижав к груди подушку, она раскачивалась взад-вперед, пытаясь прийти в себя.

- Малкольм... - произнесла она его имя в подушку, как будто могла вызвать его словами и желанием.

Неужели она сходит с ума? Она почти так и думала. Это было единственное, что имело смысл. Был ли Малькольм вообще настоящим? Неужели ей все это приснилось? Нет. Картины были тому доказательством. Картины, гравюра, наброски доказывали, что он был здесь. Она должна увидеть его снова. Иначе она умрет.

Она встала с кровати, прошла в кабинет и снова включила лампу от Тиффани. В шкафу для одежды она нашла свитер и натянула его, чтобы согреться во время работы. Она взяла бутылку вина, которую бросила в корзину для бумаг, откупорила ее и высыпала обрывки белой карточки на стол. В ящике стола она нашла скотч. В течение следующего часа она собирала кусочки белой карточки вместе. Неровные края и пористая бумага усложнили задачу, но она не остановилась, даже когда Ту-Ту запрыгнул на стол и разбросал некоторые кусочки. Она не знала, зачем это сделала, но ей нужно было передать сообщение Малькольму. Как он ее видел, она не знала. Как он наблюдал за ней, как он, казалось, знал, что она пошла с Себастьяном на выставку... все это было загадкой. Но он наблюдал за ней, это она знала наверняка. Он видел, что она сделала и с кем она это сделала... и он увидит ее послание.

Она должна его вернуть.

Наконец, она закончила. Каждый кусочек вернулся на место, приклеен и был похож на карточку Франкейнштейна. Она нашла свою одежду, надела ее, посадила Ту-Ту в большую кожаную сумку, которая служила ему одновременно и переноской. Она оставила карточку на кровати и ушла домой.

Не оставалось ничего, кроме как ждать.

В ту ночь ей снова приснился «Кровоточащий». Во втором сне он умер, находясь внутри нее, и красный цвет был повсюду, на ее руках, на груди и на губах, когда она пила кровь прямо из его сердца.

Глава 9

Отцелюбие римлянки

В Мартовские иды 7Малкольм наконец связался с ней.

Она только что закрыла галерею на вечер, а для этого ей нужно было лишь задернуть красные бархатные шторы на окнах, перевернуть табличку "открыто" и запереть дверь. Вернувшись в свой кабинет, чтобы достать Ту-Ту из его корзинки, она обнаружила на столе раскрытую книгу по искусству. Она так давно не видела Малкольма, что почти потеряла надежду, что он когда-нибудь вернется к ней. Она оглядела кабинет, принюхиваясь, надеясь уловить хоть какой-то его запах, хоть малейший намек на присутствие. Ее тело ожило только при мысли о Малкольме. Она была в восторге от того, что он хочет снова увидеть ее, но боялась открыть книгу. Что ему нужно от нее на этот раз? Что он заставит ее сделать? Что он с ней сделает? Что он сделает, чтобы она наслаждалась его действиями?

Она медленно опустилась в кресло и сказала себе, что делает это ради денег. Ради денег она снова увидится с Малкольмом. Ради денег она подчинится его сексуальным требованиям. Ради денег она откроет книгу.

Но дело было не в деньгах.

Она все-таки открыла книгу.

Красная бархатная лента отметила страницу почти в конце. На ней была картина под названием "Отцелюбие римлянки" датированная 1767 годом художника Жана-Батиста Грёза. Она никогда раньше не видела эту картину и не слышала словосочетания «Отцелюбие римлянки». Для нее это ничего не значило, но сцена была достаточно ясной. Худой старик томился в тюремной камере, а молодая женщина в пышном платье предлагала ему свою грудь, чтобы тот поласкал ее. Проститутка, навещающая заключенного? Это казалось вполне логичным объяснением происходящего. Достаточно прилично. Голая грудь едва ли шокировала ее. После Минотавра ничто не могло ее шокировать.

В голове у нее звучал насмешливый голос Малкольма.

Не говори так. Мужчины, как я, воспринимают подобные заявления как вызов.

Мона до сих пор не знала, что произошло той ночью с Минотавром. Может, он накачал ее каким-то наркотиком, который невозможно обнаружить в крови? Или вино было достаточно сильным, чтобы опьянить ее до так степени, что она видела в задней комнате шабаш древних жриц и Минотавра, которому те служили? Или была еще одна возможность, куда более ужасающая, чем быть накачанной или безумной?

Что если, каким-то образом, как-то, каким-то возможным путем, это все было реальностью?

Мона знала, что этот вопрос будет мучить ее всю оставшуюся жизнь, если она никогда не узнает ответа, а она никогда не узнает ответа, если никогда больше не увидит Малькольма. Разум подсказывал ей бежать, бежать от этой опасной игры, в которую она играла с этим опасным человеком. Но сейчас, похоже, она уже не была в здравом уме. Она испытала сильнейший оргазм в своей жизни, когда была прикована к валуну с получеловеком-полузверем внутри. После этого не было пути назад. Она могла только идти вперед.

Посадив Ту-Ту в его переноску, она отправилась к себе домой. В шкафу висело несколько старых праздничных платьев ее матери. Одно было кроваво-пурпурного цвета, с расклешенными рукавами и пышными юбками с золотой тесьмой на лифе. Оно было похоже на нечто с картин позднего Ренессанса. Как только она надела его и встала перед зеркалом, Мона почувствовала непреодолимое желание вернуться в галерею в тот же вечер. Она пыталась игнорировать порыв, но тот стал только сильнее, когда она расстегнула заднюю часть платья. Это было похоже на зуд, только внутри ее мозга, куда ей не добраться. Она быстро застегнула платье снова, и зуд уменьшился. Она сделала шаг к двери, и зуд стал еще тише. Она отошла от двери, села на кровать, и зуд стал таким сильным, что ей захотелось обхватить голову руками. Ничего не поделаешь. Она должна пойти.

Улицы были почти пусты в этот поздний час, и все же она получила свою долю любопытных взглядов на ее платье со струящимися юбками, что ей пришлось приподнять их, чтобы не споткнуться о подол, пока она спешным шагом направлялась к «Красной».