Письмо из бункера

Из детей твоих не отдавай на служение Молоху,

и не бесчести Бога твоего. Я Господь.

Левит 18:21, Библия

В разоренном Берлине апрельский дождь. Тонкие прозрачные руны на стеклах черного «мерседеса», а за ними алое зарево пылающих руин города. Утром долго бомбили, и сейчас еще хлестко поют редкие выстрелы, земля вздрагивает от далеких взрывов наступления. Дождь ненадолго убаюкал известковую пыль и пепел, но в воздухе отчетливо слышится едкий запах дыма, жженой солярки и резины.

Хельга вглядывается в сумерки, высунув нос за черную занавеску окна, и не узнает улиц родного города.

– Зачем куда-то ехать? – задумчиво шепчет она.

Ответ ей не нужен, но мать отвечает:

– Ваш отец и я преданы фюреру до конца. В час величайшего бедствия семья должна оставаться вместе. – Она жестом заставляет Хельгу задернуть занавеску, будто та способна спасти от случайной пули или осколка снаряда. – Ты слишком мала, чтобы иметь свое мнение. Будь ты старше, согласилась бы со мной.

Хельгу давно не удивляет, что мать считает герра Гитлера, идола и кумира миллионов немцев, частью семьи. Так было всегда. Имена всех шестерых детей Геббельсов начинающиеся на латинскую букву «Н». Сколько Хельга помнит, дядя Адольф всегда был рядом. Или это они всегда были там, где он.

– Куда, куда мы едем?! – повторяет Хильда, возбужденно прыгая на кожаном сидении, хотя ей уже не раз объясняли.

– Успокойся, милая, успокойся, – шепчет ей на ухо Хельга и обнимает за плечи, заставляя сидеть смирно и не толкать и без того сердитую мать. Хильда лишь на полтора года младше Хельги, ей одиннадцать, но разум ее слаб, как у пятилетнего ребенка.

– Бункер фюрера в имперской канцелярии – самое безопасное место. Вам нечего бояться. Все тревоги останутся позади. – Мать расправляет подол платья Хайди, сидящей у нее на коленях. – Восемь метров бетона не пробьет ни один снаряд.

– Восемь метров?! – Хельмут оборачивается с переднего сидения автомобиля. Глаза его горят мальчишеским интересом. Его одного радует переезд в штаб командования. Он с восхищением глядит на отца, требуя подтверждения слов матери. Тот кивает, не отрывая сосредоточенного взгляда от замусоренной дороги, огибая горы битого кирпича, щебня и арматуры, изрешеченные осколками брошенные автомобили.

Проехали черные от копоти Бранденбургские ворота. Хельга наконец видит знакомый ориентир.

– Почему нельзя было остаться в деревне с бабушкой? Ведь там не бомбили и можно было гулять где вздумается, – канючит шестилетняя Хедда.

– Сколько можно надоедать мне? – сердится мать.

– Почему мы не взяли фройляйн Кети? Почему оставили ее на Геринг-штрассе? – вторит сестре Хольда.

– Фройляйн Хюбнер не место возле фюрера. В бункере будет кому о вас позаботиться.

Хольда хочет возразить, но мать легко шлепает ее по губам тыльной стороной ладони:

– Замолчите, дети! Вы мне надоели!

Шины скрежещут по битому асфальту. Из-под колес – брызги кирпичных обломков и щебня. Машину качает, она подпрыгивает на ухабах, как старый дилижанс.

Город крошится, исчезает в пыли. Повсюду свежие руины. Красивые здания на Вильгельмштрассе, будто праздничные пряники, покусанные гиганским чудовищем – полуразрушенные стены с торчащими прутьями арматуры, рухнувшие балки перекрытий и чёрные провалы окон с выбитыми стёклами.

Рейхсканцелярия тоже пострадала от бомбежек, особенно крыло вермахта и недавно возведенная новая часть, спроектированная Шпеером1. Машина миновала служебный въезд и пересекла запущенный, усеянный воронками сад. Несколько чудом уцелевших покореженных деревьев уродливо торчали между черными от гари клумбами, усыпанными осколками стекла и битым кирпичом.

Без четверти три они остановились у серого приземистого здания без окон. Двое солдат с автоматами наизготовке стояли у отворенного входа.

Отец стремительно вышел из машины, небрежным взмахом руки ответил на приветствие охраны, ступил в проход бункера и растворился в темноте. Один из солдат подошел к машине и распахнул заднюю дверцу. Хельга, потупив взгляд и отчего-то робея, спустила ноги в черных лаковых туфлях на пыльную, взрыхлённую огнем артиллерии, землю. Под подошвой хрустнула обугленная ветка.

– Прошу сюда, фройляйн. – Охранник указал на дощатый помост возле входа. – Хайль, фрау Геббельс! – он вытянулся и приветственно вскинул руку показавшейся из машины матери. – Добро пожаловать!

Младшие дети с шумом выбирались из «мерседеса». Их направляли ко входу в бункер, откуда только что вышла молодая темноволосая женщина в белом поварском переднике.

– Фройляйн Манциали, кухарка, – представилась она матери, присев в книксене. Мать ей кивнула.

Кухарка вдруг обратила лицо к небу и сделала несколько шагов в сторону от бункера, потом окинула быстрым взглядом сад и шумно втянула носом воздух.

– Извините, – сказала она, тут же возвращаясь, – давно не поднималась наверх.

– Дети, спускаемся! – приказала мать.

Издали доносился сигнал воздушной тревоги, но Хельге не хотелось в бункер, под землю. Она посмотрела на одинокое покалеченное дерево, росшее неподалеку. Ему некуда спрятаться. В его изломанных ветвях, покрытых свежей листвой, застряло покосившееся пустое гнездо.

– Хельга, помоги сестрам на лестнице, – настойчиво позвала мать.

Хельга взяла за руку юркую и непослушную Хедду и нехотя вошла в темный проход. Спуск в убежище освещался скудно. Чтобы не споткнуться, Хельга дотронулась до стены – та оказалась влажной и немного скользкой. Хельга отерла руку о подол платья. Тяжелый воздух с привкусом плесени обволакивал, прилипал к коже, как мокрая простыня.

– Фрау Геббельс, для вас с детьми приготовили комнаты в верхнем бункере, – объясняла на ходу фройляйн Манциали, шедшая впереди. – У герра Геббельса отдельный кабинет в нижнем бункере рядом с комнатами фюрера.

Хельга насчитала пятьдесят ступеней, и спуск оборвался глухой бронированной дверью. Когда фройляйн Манциали отворила ее, в глаза ударил яркий, слишком белый свет. Хельга невольно зажмурилась, но тщетно – будто светило прямо в голове. Даже глаза заслезились с непривычки. Кругом слышались взволнованные голоса. Хельга с трудом разжала веки. Мужчины, человек двадцать, в темно-серой военной форме стояли кучками вдоль стен длинного коридора, оставляя лишь узкий проход посредине. Дверь в тесную комнату слева была распахнута. Там, у секретарского стола, тоже толпились мужчины. Кто-то кричал в телефонную трубку, но голос тонул в общем шуме, кто-то вслух читал с листа, перекладывая желтоватые страницы из папки на стол, молодая белокурая женщина тревожно стучала по клавишам пишущей машинки и хмурилась. В углу комнаты Хельга заметила фигуру в коричневом кителе и узнала отца, он стоял спиной и с кем-то разговаривал.

– Хельга, Хедда, не отставайте, – позвала мать.

Хельга потянула сестру за собой, но вдруг столкнулась с одним из военных. Вид у него был растрепанный: китель расстегнут, ворот засаленной, давно нестиранной сорочки, торчал наружу торчал. Лицо белое и неживое, как маска – то ли пьян, то ли нездоров. От военного пахло сапожной кожей, потом и дезинфекцией. Хельга поспешила увести младшую сестру, пока та не испугалась и не разревелась.

Протискиваясь между людьми, они прошли в конец коридора к другой бронированной двери, ведущей на небольшую круговую лестницу. Пришлось подниматься, но не высоко. Они опять оказались в коридоре, но этот был пуст, не считая длинного обеденного стола и придвинутых к нему стульев. По обе стороны коридора – закрытые двери. Младшие дети, почувствовав себя свободнее, принялись бегать друг за дружкой и смеяться. Мать им позволила.

– А там что? – спросила она, указывая в конец коридора на еще одну приоткрытую бронированную дверь.

– Это проход в катакомбы под рейхсканцелярий, – ответила кухарка. – Там размещаются личные комнаты обслуживающего персонала, адьютантов, секретарей, телефонистов и всех, кому не хватило места здесь. Фрау Геббельс, пройдемте в детскую, – позвала она.

1

Бертхольд Конрад Герман Альберт Шпеер – государственный деятель Германии, личный архитектор Гитлера, рейхсминистр вооружений и боеприпасов.